эля. Тот  нес  в  руках  длинный  крюк,  из  тех,  какими
пользовались мастеровые, чтобы цепляться за чешуи. Мерик напрягся,  и  Лиз
оглянулась посмотреть, что его встревожило.
   - О Господи! - она высвободилась из объятий.
   Пардиэль остановился в  дюжине  футов  от  них.  Он  молчал.  Лицо  его
скрывалось в тени, крюк лениво болтался в руке. Лиз шагнула ему навстречу,
замерла - и заслонила собой Мерика. Пардиэль издал нечленораздельный вопль
и ринулся вперед, размахивая крюком.  Мерик  оттолкнул  Лиз  в  сторону  и
уклонился  сам,  уловив  мимолетный  запах  серы.  Пардиэль  споткнулся  о
какую-то неровность и рухнул навзничь. Смертельно напуганный, понимая, что
с десятником ему не тягаться, Мерик схватил Лиз за руку и повлек ее глубже
в полость под драконьим крылом. Он  надеялся,  что  страх  перед  чудищем,
которое   якобы   обитало   там,   заставит   Пардиэля   воздержаться   от
преследования, но упованиям его не суждено было сбыться. Десятник двинулся
за ними, слегка постукивая крюком по бедру.
   Выше  крыло  усеивали   сотни   разнообразных   припухлостей,   которые
образовывали запутанный лабиринт гротов и проходов, таких низких,  что  по
ним приходилось ползти. Шум дыхания и  прочие  звуки  эхом  отражались  от
стен, и Мерик, как ни старался, уже не мог расслышать шагов Пардиэля.  Так
глубоко  он  никогда  не  проникал.  Раньше  он  полагал,  что  тут  будет
темным-темно, однако мхи и лишайники,  что  лепились  к  крылу,  светились
собственным светом; они стелились по  чешуе  завитками  бледно-голубого  и
зеленоватого пламени. Мерику почудилось, будто они  с  Лиз  -  великаны  и
пробираются по вселенной, чья звездная  материя  не  застыла  еще  в  виде
галактики и туманностей. В призрачном сиянии лицо Лиз  -  она  то  и  дело
оборачивалась  -  выглядело  безумным  и  мокрым  от  слез.  Вот   женщина
выпрямилась, заглянула в следующий грот - и пронзительно взвизгнула.
   Сперва Мерик решил, что Пардиэлю каким-то образом удалось обогнать  их,
но потом увидел, что причиной испуга Лиз был человек, сидевший  у  дальней
стены  грота,  вернее,  не  человек,  а  мумия.  На  голове  ее   клочьями
топорщились волосы, сквозь полупрозрачную кожу проступали кости,  глазницы
зияли пустотой,  между  ног,  там,  где  положено  находиться  гениталиям,
возвышалась горстка  пыли.  Мерик  подтолкнул  Лиз,  мол,  пошли,  но  она
воспротивилась и показала на мумию.
   - Глаза, - прошептала она с ужасом.
   Лишь теперь Мерик осознал, что в черной пустоте глазниц мерцают неяркие
блики. Что-то вынудило его  опуститься  на  колени,  подчинило  себе  волю
художника, но, впрочем, секунду спустя освободило ее. Он оперся ладонью  о
чешую - и нащупал вдруг массивный перстень. В его черном камне мерцали  те
же блики, что и в глазах мумии, а на поверхности была  вырезана  буква  S.
Мерик внезапно осознал, что норовит отвернуться от  камня  и  от  глазниц,
словно они внушают ему отвращение. Он прикоснулся к руке мумии: кожа  была
высохшей и твердой, но живой.
   Позади послышался шум. Мерик вскочил и ткнул пальцем в зев туннеля.
   - Беги туда, - прошептал он. - Мы обойдем его и выйдем к лесенке.
   Но Пардиэль был уже слишком близко, чтобы поддаться на подобную уловку.
Они бежали сломя голову, падали, поднимались и бежали  снова,  а  Пардиэль
преследовал  их  по  пятам;   очутившись   в   просторном   гроте,   Мерик
почувствовал, как крюк вонзился ему в ногу. Он повалился  на  пол  пещеры.
Пардиэль прыгнул на  него,  отогнал  Лиз,  которая  попыталась  вмешаться,
схватил Мерика за волосы и ударил его затылком  о  чешую.  Лиз  завизжала,
перед глазами Мерика  вспыхнули  ослепительные  огни.  Еще  один  удар!  И
третий! Он смутно  различал,  как  Лиз  сцепилась  с  Пардиэлем,  как  тот
отпихнул ее и вновь  взмахнул  крюком.  Лицо  десятника  искажала  гримаса
ненависти. Неожиданно она  пропала.  Рот  Пардиэля  широко  раскрылся,  он
потянулся  за  спину,  будто  хотел  почесать   лопатку.   По   подбородку
заструилась кровь, он рухнул  прямо  на  грудь  Мерику.  Художник  услышал
голоса. Он попробовал скинуть  с  себя  тело  Пардиэля,  но  лишь  попусту
истратил оставшиеся силы. Тьма поглотила его, непроглядная тьма, столь  же
отвратительная, как глаза мумии.


   Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему  лоб  влажной
тканью. Он подумал, что это Лиз, но когда спросил, что случилось, ответила
ему Джарке.
   - Пришлось убить его.
   Голова  Каттанэя  жутко  болела,  взгляд  отказывался   фокусироваться,
омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно  припадочные.
Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке.
   - А где Лиз?
   - Не волнуйся, - сказала Джарке, - скоро ты ее увидишь. -  Слова  мэрши
прозвучали так, будто она произнесла приговор.
   - Где она?
   - Я отослала ее в Хэнгтаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили  вдвоем  в
день пропажи Пардиэля?
   - Она бы не ушла... - Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо  Джарке.
Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах  лишайника  на
драконьей чешуе. - Что ты с ней сделала?
   - Убедила, что так будет лучше, -  отозвалась  Джарке.  -  Ты  что,  не
знаешь, что она только забавляется с тобой?
   - Я должен поговорить с ней.
   Мерика мучала совесть; к тому  же,  Лиз  не  перенесет  такого  горя  в
одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем.
   - Ты не пройдешь и десяти футов, - сказала  женщина.  -  Подожди,  пока
твоя голова на прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх.
   Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился  отыскать  Лиз,  как  только
окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой  он
лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался  коже  Каттанэя  и
его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой.
   - Как звали того чародея? - справился он, вспомнив  мумию,  перстень  и
камень с вырезанной буквой. - Того, который пытался прикончить Гриауля...
   - Никогда не слышала, - ответила Джарке. - Но, сдается мне,  там  сидит
как раз он.
   - Ты видела его?
   - Да, когда гналась за добытчиком чешуи,  стащившим  и  моток  веревки.
Бедняга, ему не позавидуешь.
   Джарке  помогла  ему  подняться,  они  вскарабкались   по   лесенке   и
возвратились в Хэнгтаун, а Пардиэль остался в полости на  радость  птицам,
ветрам или чему похуже.
   "Если  я  не  ошибаюсь,  считается,  что  любящая  женщина  не   станет
колебаться или обдумывать создавшееся  положение;  нет,  она  слепо  будет
повиноваться своим желаниям. Я испытала  это  отношение  на  себе:  многие
обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала.  Вину  с
себя я ни в какой мере не снимаю,  но  что  касается  осквернения  святого
чувства, здесь я ни при чем. Наверно,  со  временем  мы  расстались  бы  с
Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не
торопиться. Злым моего муха назвать никто не мог; кроме  того,  существует
же понятие супружеской верности.
   После смерти Пардиэля я не могла видеть Мерика, а  потому  переехала  в
другое место. Он часто пытался  встретиться  со  мной,  но  я  всегда  ему
отказывала. Искушение было велико, но сознание вины не  отпускало.  Четыре
года спустя, когда умерла Джарке - ее раздавило сорвавшейся повозкой,  мне
написал один из ее помощников. В  письме  говорилось,  что  Джарке  любила
Мерика, что это она сообщила Пардиэлю о наших  свиданиях  и,  быть  может,
сама разработала план убийства. Тяжесть моей вины -  для  меня  -  заметно
ослабела, и я подумала: а не повидаться ли мне с  Мериком.  Однако  прошло
чересчур много времени, и мы оба жили своей жизнью,  поэтому  я  не  стала
ничего предпринимать. Еще через шесть лет, когда  воздействие  Гриауля  на
людей  уменьшилось  настолько,  что  сделалась  возможной   эмиграция,   я
переселилась в Порт-Шантей, после чего не слышала о Мерике добрых двадцать
лет, а потом получила однажды письмо, часть которого приведу.
   "...Мой старый друг из Регенсбурга, Луис Дардано, живет со мной и пишет
мою биографию. Повествование выходит довольно-таки  легковесным  и  сильно
смахивает на те истории, которые обычно рассказывают в трактирах; впрочем,
если ты помнишь мою манеру, такой тон представляется вполне подходящим. Но
вот я читаю - и удивляюсь: неужели моя  жизнь  была  столь  простой?  Одно
стремление, одна привязанность... Господи, Лиз! Мне  семьдесят  лет,  а  я
по-прежнему грежу о тебе, по-прежнему думаю о том, что случилось тем утром
под крылом. Как ни странно, только теперь я понял, что корень всего  не  в
Джарке и не в нас с тобой, а в Гриауле. Как я мог не видеть этого раньше?!
Ведь я уходил от него, а он нуждался во мне,  ибо  иначе  некому  было  бы
завершать картину на его  боку,  картину  его  полета,  бегства,  желанной
смерти. Я уверен, ты сочтешь мой вывод смехотворным, но не забудь,  что  я
пришел к нему в конце пути длиною в сорок лет. Я знаю  Гриауля,  знаю  его
чудовищную ловкость и коварство. Я чувствую его влияние в каждом поступке,
совершенном в долине с момента моего в  ней  появления.  Каким  же  я  был
глупцом, раз не мог догадаться, что за печальным исходом нашей любви стоит
его зловещая воля!..
   Теперь тут всем заправляют военные, как тебе, наверняка, известно и без
меня. По слухам, они собираются зимой осаждать Регенсбург.  Немыслимо!  Их
отцы были невеждами, а они сами - полные тупицы.  Работа  продолжается,  у
меня все  по-старому:  плечо  болит,  дети  пялятся  на  улицах,  взрослые
шепчутся о том, что я спятил..."
   Лиз Клавери. "Под крылом Гриауля"



   3

   Прыщеватый и высокомерный майор Хаук отличался  молодостью,  худобой  и
хромотой. Когда Мерик вошел в его  кабинет,  майор  учился  расписываться.
Роспись Хаука с  ее  элегантными  завитушками  явно  должна  была  служить
примером для потомства. Разговаривая, майор расхаживал по кабинету,  то  и
дело смотрелся в зеркало,  касался  отворота  алого  кителя  или  проводил
пальцами по складкам белых брюк. Форма была новая, во всяком случае, Мерик
еще такой не видел. Он хмыкнул про себя,  заметив  на  эполетах  крошечных
дракончиков. Неужто, подумалось ему, Гриауль способен на подобную иронию и
заронил мысль обо всей этой буффонаде  в  сознание  супруги  какого-нибудь
генерала?
   - ...вопрос не в людях, - вещал майор, - а... - Он умолк и откашлялся.
   Мерик, который занимался тем, что изучал тыльные стороны своих ладоней,
поднял голову. Прислоненная к его колену трость с громким стуком упала  на
пол.
   - Вопрос в материале, - твердо докончил майор. - Например, в  стоимости
сурьмы...
   - Сурьма нам вряд ли уже понадобится, - заметил  Мерик.  -  Минеральные
красные краски мне почти не требуются.
   Лицо майора выразило нетерпение.
   - Отлично, - сказал он, наклонился  над  столом  и  принялся  рыться  в
бумагах. - Ага! Вот чек на доставку некоего  сорта  рыбы,  из  которой  вы
получаете... - Он возобновил рытье.
   - Шоколадный оттенок, - выручил его Мерик. - С ним тоже никаких хлопот.
Мне сейчас нужны золотистые и фиолетовые тона, а также немного голубого  и
розового. - Ему хотелось, чтобы  майор  наконец  заткнулся;  иначе  он  не
успеет подняться к глазу до заката.
   Однако Хаук упорно продолжал подсчеты. Мерик посмотрел в окно.  Поселок
у подножия Гриауля разросся в город, который мало-помалу переползал  через
холмы. Большинство домов выстроено было на совесть,  из  дерева  и  камня;
скаты крыш и дым  из  фабричных  труб  напомнили  Мерику  Регенсбург.  Вся
красота окружающей природы исчезла, переместилась на картину. С востока на
город надвигались свинцово-серые  дождевые  тучи,  но  до  них  пока  было
далеко,  и  полуденное  солнце  светило  вовсю,  заливая   своими   лучами
раскрашенный бок дракона. Казалось, солнечный  свет  проникает  вглубь,  в
мнимую бесконечность  слоев  окраски.  Голос  майора  превратился  в  едва
слышное жужжание. Мерик  любовался  разноцветными,  искристыми  узорами  и
вдруг сообразил, что майор рассуждает о приостановлении работы.
   Поначалу он запаниковал, перебил  Хаука  и  стал  возражать,  но  майор
упрямо твердил свое, и Мерик вынужден был  замолчать,  а  поразмыслив,  он
даже решил, что оно и к лучшему. Закончить картину невозможно, а он устал.
Быть может, самое время порвать  с  Гриаулем,  устроиться  в  какой-нибудь
университет и чуток передохнуть?
   - Речь идет о временном приостановлении, - говорил майор Хаук.  -  Если
зимняя кампания окажется успешной... - Он усмехнулся. -  Если  нас  минуют
чума и прочая  зараза,  мы  вновь  приступим  к  работе.  Разумеется,  нас
интересует ваше мнение.
   Мерик ощутил нарастающее раздражение.
   - Мое мнение таково: вы болваны, - произнес он. - Вы таскаете на плечах
эмблему Гриауля, малюете ее на ваших знаменах, но не имеете  ни  малейшего
понятия о нем. Вы считаете его символом...
   - Прошу прощения, - прервал его майор.
   - Черта с два! - воскликнул Мерик, схватил палку и встал.  -  Вы  мните
себя завоевателями, творцами судьбы! Но поймите - всеми  насилиями,  всеми
бойнями, которые вы устраиваете, вы обязаны Гриаулю!  Вас  направляет  его
воля. Вы паразиты и ничем не отличаетесь от шипунов.
   Майор сел, взял перо и начал писать.
   - Я не могу понять, - горячился Мерик, - как можно жить рядом с  чудом,
с грандиозной тайной, и относиться к  нему  так,  словно  это  всего  лишь
причудливой формы гора!
   Майор продолжал писать.
   - Что вы делаете? - спросил Мерик.
   - Пишу рекомендацию, - ответил майор, не удостоив его взглядом.
   - По поводу?
   - По поводу немедленного прекращения работ.
   Они свирепо поглядели друг на друга. Мерик повернулся, чтобы  уйти.  Но
когда он взялся за дверную ручку, Хаук окликнул его.
   - Мы стольким вам обязаны, - сказал майор. Лицо его выражало уважение и
жалость, и Мерик разозлился еще сильнее.
   - Скольких человек, вы убили, майор? - спросил он, открывая дверь.
   - Трудно сказать. Я служил в артиллерии, а как тут сосчитаешь?
   - Ладно, зато я вел скрупулезный подсчет, - проронил Мерик.  -  За  все
сорок лет  погибло  тысяча  пятьсот  девяносто  три  человека:  мужчины  и
женщины,  отравившиеся,  сварившиеся  заживо,  разбившиеся  при   падении,
загрызенные животными и так далее. Почему бы нам с вами  не  предположить,
что в этом отношении мы равны?


   Полдень выдался теплым, но Мерику, когда он шел к башне, было  холодно.
Холод зарождался где-то внутри него, и ноги становились ватными, а  голова
начинала кружиться. Он попытался  прикинуть,  как  ему  быть.  За  стенами
майорского  кабинета   мысль   об   университете   казалась   куда   менее
привлекательной. Мерик знал,  что  ему  очень  скоро  надоест  преклонение
студентов и зависть  коллег-преподавателей.  На  подходе  к  рынку  кто-то
приветствовал его. Он махнул рукой, но останавливаться  не  стал.  Мужской
голос  произнес:  "И  это  Каттанэй?"  Подразумевалось:  вот  эта   старая
развалина?..
   Он ступил на подъемник, который тут же двинулся вверх,  и  по  привычке
принялся подмечать то, что  нужно  было  бы  сделать.  Что  это  за  склад
древесины на пятом уровне? Так, а на  двенадцатом  протекает  труба.  Лишь
увидев,  как  рабочий  разбирает  часть  подмостьев,  Мерик   вспомнил   о
распоряжении майора Хаука. Должно быть, приказ уже поступил. Только теперь
он осознал, что потерял работу, и прислонился к  поручням.  Сердце  бешено
колотилось, на глаза навернулись слезы. Однако он почти сразу взял себя  в
руки. Солнце висело  низко  над  холмами  на  западе  в  красновато-желтом
ореоле, вид у него был зловещий, как у зрачка стервятника. Что ж,  признал
Мерик, он создал картину и  испоганил  небо,  значит,  ему  пора  уходить.
Покинув долину и избавившись от  ее  влияния,  он  сможет  поразмыслить  о
будущем.
   На двадцатом уровне,  под  самым  глазом  дракона,  сидела  молоденькая
девушка.  Из  ритуала  лицезрения  глаза  сотворили  чуть  ли  не   культ:
многочисленные группы поднимались  на  башню,  чтобы  помолиться,  пропеть
религиозные гимны и обсудить потом свои ощущения. Но  времена  изменились,
восторжествовал практицизм, и та  молодежь,  которая  когда-то  собиралась
здесь, занимает сейчас ответственные посты и ревностно  служит  набирающей
величие империи. Вот о ком надо было бы писать Дардано - о них и обо  всех
тех, кто внес свою лепту  в  растянувшееся  на  сорок  лет  представление.
История Хэнгтауна - чем не материал для летописца?
   Утомленный подъемом,  Мерик  неуклюже  присел  рядом  с  девушкой.  Она
улыбнулась. Он не помнил, как ее  зовут,  однако  она  часто  приходила  к
глазу. Невысокая, смуглокожая; в  ней  чувствовалась  внутренняя  сила,  и
мысли Мерика обратились к Лиз. Он рассмеялся про себя: едва ли  не  всякая
женщина так или иначе вызывала в его памяти образ Лиз.
   - С вами все в порядке? - спросила девушка, озабоченно наморщив лобик.
   - Ода.
   Ему хотелось поговорить, отвлечься от надоедливых мыслей,  но  слова  с
языка не шли. Как она молода! Свежесть, сияние - и беспокойство.
   - Я тут в последний раз, - сказала она. - По крайней мере, на  какое-то
время. Жалко. - И, опережая его  вопрос,  прибавила:  -  Завтра  я  выхожу
замуж, и мы уезжаем.
   Мерик поздравил ее и спросил, кто же счастливый избранник.
   -  Обычный  человек,  -  она  тряхнула  волосами,  словно   подчеркивая
ненужность дальнейших расспросов, и взглянула на мембрану.
   - А что испытывали вы, когда глаз открывался?
   - То же, что и все остальные, - сказал Мерик. - Вспоминал события своей
жизни... и другие... - Он не стал рассказывать девушке о том, что  Гриауль
сохранил память о полете; этим секретом он поделился только с Лиз.
   - Те души, которые там томятся, - она показала на глаз. - Что  они  для
него? Почему он выпускает их к нам?
   - Очевидно, он преследует собственные цели, но какие именно, я  сказать
не могу.
   - Я помню нас с вами, - девушка робко посмотрела на него из-под  темной
прядки волос. - Мы были под крылом.
   - Расскажите, - попросил он и пристально поглядел на нее.
   - Мы были... вместе, - она  покраснела.  -  Ну,  совсем,  понимаете?  Я
страшно боялась, меня пугали звуки и тени, но я любила вас так сильно, что
мне было все  равно.  Мы  любили  друг  друга  ночь  напролет,  и  я  даже
удивилась, потому что думала, что такое бывает только в книгах,  что  люди
специально воображают себе что-то подобное, чтобы справиться  с  ощущением
заурядности происходящего. А наутро место, которое внушало мне ужас, стало
прекраснейшим на свете, кончики крыльев отливали красным, а ручеек  журчал
и падал с уступа... - Она потупилась. - С тех самых пор я  не  переставала
любить вас.
   - Лиз, - произнес он, остро чувствуя свою беспомощность.
   - Так ее звали?
   Он кивнул и  прижал  ладонь  ко  лбу,  чтобы  хоть  как-то  утихомирить
свистопляску в мыслях.
   - Извините, - ее губки  на  мгновение  прильнули  к  его  щеке,  и  это
мимолетное прикосновение ослабило его еще больше.  -  Я  хотела  объяснить
вам, что она переживала, на случай, если вы не знаете. Она показалась  мне
такой взволнованной... Вряд ли она что-то вам сказала.
   Девушка отодвинулась  от  Мерика,  явно  смущенная  тем,  какой  отклик
вызвали у него ее слова, и они долго сидели в молчании. Мерик,  забыв  обо
всем, наблюдал, как солнце золотит и багровит чешую, как свет течет  вдоль
изгибов драконьего тела потоками расплавленной лавы, блекнет и  гаснет,  и
наступают  сумерки.  Внезапно  его  соседка  вскочила  и   устремилась   к
подъемнику.
   - Он мертв! - воскликнула она.
   Мерик непонимающе уставился на нее.
   - Видите? - она показала на солнце: серебристо-алый шар над  холмом.  -
Он мертв. - На ее лице были написаны восторг и страх.
   Свыкнуться с мыслью о  смерти  Гриауля  было  отнюдь  не  легко.  Мерик
повернулся к глазу: за мембраной не было и признака  цветовых  бликов.  Он
услышал скрип подъемника и понял, чт