оторый  смотрит
вам в глаза, изливает душу и  ждет  вашего  сочувствия.  Однако,  критикуя
Теккерея, я вовсе не отвергаю в принципе авторских отступлений.
   Следует признать, что выступать от своего имени перед читателем - прием
для романиста крайне рискованный; но когда это делают безо всякой  фальши,
непосредственно, будто в дом приходит из темноты человек и рассказывает об
удивительных вещах там, за дверью - как, например, из  самых  практических
соображений поступает мистер Джозеф Конрад в "Лорде Джиме",  -  тогда  это
создает определенную глубину, субъективную реальность, какой ни за что  не
добиться,   если   занять   позицию   той   холодной,   почти    нарочитой
беспристрастности,  которая  свойственна,  скажем,  произведениям  мистера
Джона Голсуорси. И в некоторых случаях вся прелесть романа, все мастерство
писателя именно в таких отступлениях, свидетельством чему романы "Элизабет
и ее немецкий садик" и "Элизабет в Рюгене".
   Итак, я все время яростно нападаю на  то,  что  пагубно  для  романа  и
ограничивает его возможности, я за полную свободу  развития  его  формы  и
устремлений; но, кроме того, мне хочется поговорить  о  романе  вообще,  о
том,  как,  если  это  практически  возможно,  его  следует  ограничивать.
Определить, что такое  роман,  -  задача  отнюдь  не  из  легких.  Его  не
создавали по заранее выработанным правилам. Роман - это  явление,  которое
глубоко вросло в современную  жизнь,  на  него  возложена  такая  огромная
ответственность, он достигает таких результатов, каких не могли предвидеть
его создатели. В большинстве своем выдающиеся творения человека постепенно
стали играть совсем не ту роль, которая им  предназначалась.  Вспомним,  к
примеру, каким источником вдохновения, эмоций,  эстетических  чувств  стал
потом крестовидный абрис готического собора, и подумаем еще о том,  что  в
свое время никто не мог себе представить, какой восторг и восхищение будут
вызывать  у  потомков  беломраморные  статуи  античной  Греции   и   Рима,
утратившие с годами краски, которыми покрывали их творцы. Старинную мебель
и вышивки мы воспринимаем сейчас и ценим  как  произведения  искусства,  а
ведь  те  мастера,  что  их  создавали,  видели  в  них  только   предметы
обстановки. И роман, без сомнения, вырос из обычной  сказки,  из  любви  к
сказке, свойственной и старым и малым - всем на свете. Понадобилось немало
времени, чтобы мы создали роман о жизни обычных  людей  с  достоверными  и
разумными поступками в отличие от рыцарского романа о сказочных существах,
которых автор откровенно наделяет блеском, дивным очарованием,  изображает
в радужных красках и которые живут в мире не столь  суровом,  как  наш,  и
полном чудес. Роман - это произведение, не допускающее - во всяком случае,
оно не должно допускать - явного  вымысла.  Автор  берет  на  себя  задачу
показать вам обстановку и людей не менее  реальных,  чем  те,  которых  вы
постоянно видите в омнибусах. Мне думается, что  можно  создавать  романы,
преследующие эту  и  только  эту  цель.  Такой  роман  может  служить  вам
развлечением, вот как если бы вы смотрели из окна  на  улицу  или  слушали
легкую музыку. Но почти всегда роман - нечто большее,  и  его  воздействие
гораздо значительнее. В романе содержится определенная мораль. У  читателя
остается впечатление не только от описываемых событий, но и от  поступков,
которые представлены в привлекательном или непривлекательном свете.  Может
статься, что мораль эта в  конечном  счете  неубедительна,  а  впечатления
поверхностны, тем не менее они неизбежно присущи любому роману. Даже  если
писатель стремится к объективности или претендует на нее, все-таки, помимо
его воли, герои его становятся своего рода образцами, а идеи  романа,  как
вам известно, наводят  читателя  на  всевозможные  размышления.  Чем  выше
мастерство, чем убедительнее приемы, тем большую пищу для размышлений дает
автор.
   И, кроме того, писателю не удается скрыть свое  отношение  к  тому  или
иному герою:  поступки  одного  он  одобряет,  восхищается  ими,  поступки
другого - порицает и  осуждает.  Я  думаю,  мистер  Беннет,  например,  не
поставил бы этого себе в заслугу, но беспристрастному  читателю  очевидно,
что своего Карда он любит всей  душой  и  восхищается  им,  как  Ричардсон
восхищался сэром Чарлзом Грандисоном, или что миссис Хамфри  Уорд  находит
свою Марселлу прелестной и весьма достойной юной особой. И, мне  думается,
именно поэтому роман - это не просто изложение вымышленных событий,  но  и
разбор, оценка  этих  событий  и,  следовательно,  мыслей,  идей,  которые
вызвали эти события к жизни, и что  в  этом  заключается  истинная  и  все
возрастающая ценность романа - или, чтобы не вызывать  нареканий,  скажем,
пожалуй, так: в  этом  истинное  и  все  возрастающее  значение  романа  и
писателя в жизни современного общества.
   Я не сделаю открытия, заметив, что роман, как и драма,  служит  могучим
орудием нравственного воздействия. В Англии это понимают с тех самых  пор,
как роман занял свое место среди прочих  явлений  в  жизни  общества.  Это
признают одинаково и писатели, и читатели, и даже те, кто никогда и ни при
каких обстоятельствах романов не читает. Ричардсон писал  с  целью  сугубо
назидательной,  а  "Том  Джонс"  -  сильный  и  действенный  призыв   быть
милосердными и снисходительными к тем, кто пошел в жизни  неверным  путем.
Но,  если  не  считать  Фильдинга  и  сделать  еще  некоторые  исключения,
неизбежные  при  критических  обобщениях,  все-таки  нужно  признать,  что
существует определенное различие между романом прошлого и,  позвольте  его
так назвать,  современным  романом.  Это  различие  отражает  изменения  в
общественной мысли. Оно состоит в том, что прежних установившихся взглядов
на принципы морали и нормы поведения сейчас нет и в помине. Не  то,  чтобы
прежде  в  этих  вопросах  существовало  полное  единодушие   -   огромные
разногласия наблюдались  всегда,  -  просто  в  те  времена  свои  взгляды
отстаивали настойчиво, убежденно, безоговорочно, в наши дни такого уже  не
встретишь. Наш век - век бальфурианский [Бальфур, Артур Джеймс (1848-1930)
- видный государственный деятель Англии; Уэллс имеет в виду книгу Бальфура
"В защиту философского сомнения"],  и  даже  религия  ищет  себе  опору  в
сомнениях, владеющих человеком.  Быть  может,  в  прошлом  встречалось  не
больше расхождений во  взглядах,  чем  теперь,  но  эти  расхождения  были
значительно более непримиримы, им была свойственна  такая  непримиримость,
которая, на наш взгляд, граничит с беспощадностью. Католик  и  слышать  не
хотел о протестантах, турках, неверующих, он слушал о них только, когда их
поносили и проклинали. Вы точно знали, что хорошо, а что дурно.  Священник
вас в этом наставлял, а от романа требовалось лишь одно: чтобы  прямо  или
косвенно   он   подтверждал   незыблемость   этих   искренних,   хоть    и
малопривлекательных заблуждений. Окажись вы протестантом - и  вас  так  же
нелегко было бы сбить с толку. Если кому и была  ведома  истина,  то  лишь
узкому кругу ваших единомышленников, причем к этому же кругу  принадлежали
и все самые добродетельные люди. Все на свете  было  им  ясно,  и  учиться
чему-нибудь вне этих тесных  рамок  они  не  считали  нужным.  Неверующие,
представьте себе, были ничуть не лучше и столь же  рьяно  отстаивали  свое
кредо, лишь употребляя по мере необходимости отрицание  "не".  Люди  самых
разных убеждений - католики, протестанты, атеисты,  кто  угодно  -  твердо
знали, что добро есть добро, а зло есть зло, что мир делится на хороших  и
дурных; хороших нужно любить, помогать им, восхищаться ими, а дурных - так
повелевает добродетель - нужно обличать, можно даже и лгать им, подавлять,
не стесняясь в средствах, дабы восторжествовать над пороком. Таков был дух
времени.  Роман  отражал  этот  незыблемый  дух,  и  наивысшее  проявление
человеколюбия в романе заключалось в том, чтобы показать,  как  порой  под
личиной негодяя кроется истинное и редкое  благородство  и,  наоборот,  за
внешностью святого прячется лицемер. В  то  время  не  умели  подходить  к
человеческим  достоинствам  и  добродетелям   с   глубоко   укоренившимися
сомнениями,  критической  оценкой  и  одновременно  с  терпимостью,  какие
свойственны большинству людей в наши дни.
   Поэтому читатель той поры, как и  нынешний  читатель  в  провинциальных
английских городках, судил о  романе  исходя  из  убеждений,  которые  ему
привили семья и священник  -  пастор  или  католический  патер.  Если  эти
убеждения совпадали с идеей романа, то читатель  роман  одобрял,  если  же
нет, - осуждал, и подчас с изрядным пылом. Роман, если  его  безусловно  и
безоговорочно не предавали анафеме как нечто совсем ненужное и  вызывающее
брожение умов, рассматривали всего  лишь  как  проводник  идей,  внушенных
пастором, или патером, или каким-либо иным  наставником.  Роман  утверждал
догму,  которой  нужно  было   следовать,   и   ему   позволяли   смиренно
свидетельствовать в ее  пользу.  Роман  оценивали  положительно,  если  он
отвечал высоким взглядам  мистера  Чедбэнда  [персонаж  романа  Ч.Диккенса
"Холодный дом" - ригорист и лицемер]; его объявляли никуда не годным, если
он не нравился мистеру Чедбэнду. И только перешагнув через трупы таких вот
негодующих и разоблаченных  чедбэндов,  роман  сможет  вырваться  из  оков
унизительного рабства.
   Что же до противоречий между авторитетами и теми, кто их критикует,  то
это извечные противоречия человеческого общества. Это  противоречия  между
установленным порядком и новыми веяниями, между ограничениями и  свободой.
Такими были противоречия между жрецом и пророком в  древней  Иудее,  между
Фарисеем и Назареянином, между реалистом и номиналистом, между церковью  и
францисканцами и лоллардами, между почтенным обывателем и артистом,  между
теми, кто порядка ради готов срезать любые  ростки  нового,  передового  в
человеческом  обществе,  и  этими   юными   побегами,   которые   все-таки
пробиваются, несмотря ни на  что.  И  сейчас,  в  период,  когда  общество
крепнет и растет, мы  одновременно  наблюдаем,  как  мысль  высвобождается
из-под гнета и рвется вперед, мы  переживаем  небывалый  расцвет  мысли  -
такого еще не знала история. Жестокой  критике  подвергаются  самые  устои
человеческой жизни, все  взгляды,  нормы  и  правила  поведения.  И  роман
неизбежно  в  меру  своей  искренности  и  возможностей  должен   отражать
происходящее и деятельно способствовать исканиям и бесчисленным переменам,
которые порождает наш бурный и творческий век.
   Я вовсе не хочу сказать, что роман непременно  от  начала  и  до  конца
насыщен мотивами этих  обширных  и  чудодейственных  противоречий.  Просто
роман - неотъемлемая  часть  конфликтов  современности.  Сущность  великой
революции мысли, которую  мы  сейчас  переживаем,  революции,  философским
аспектом которой является возрождение  и  провозглашение  номинализма  под
именем прагматизма, состоит  в  том,  что  она  утверждает  значительность
индивидуальной инстанции в  противовес  обобщению.  Все  наши  социальные,
политические, моральные проблемы рассматриваются в  духе  нового,  в  духе
поиска  и  эксперимента,  которому  чужды  отвлеченный  подход  и  правила
дедукции. Мы все яснее и яснее понимаем, например, что изучение социальной
структуры - дело пустое и бессмысленное, если не подходить к нему,  как  к
изучению связей и  взаимодействия  отдельных  личностей,  которыми  движут
самые различные побуждения, которых связывают старые традиции  и  увлекают
порывы, порождаемые обстановкой напряженных умственных исканий. И все наши
представления об отношениях человека с человеком, о справедливости, о том,
что разумно и необходимо с точки зрения общества, остаются  неприемлемыми,
негодными; они могут оказаться бесполезными или даже причинять  вред,  как
платье не по мерке, как тесная обувь.
   И вот здесь приходят на помощь достоинства и  возможности  современного
романа.  Мне  кажется,  только  роман  дает  нам   возможность   обсуждать
большинство проблем, которые сейчас грозной силой в несметном числе встают
перед нами. Почти каждая из них в основе своей проблема психологическая, и
не просто психологическая, а такая,  существом  которой  является  понятие
"индивидуальность". Разбираться в  большинстве  этих  вопросов  с  помощью
каких-то определенных приемов или  обобщений  -  все  равно,  что  ставить
кордон в джунглях. Охота начинается лишь тогда, когда кордон позади  и  вы
углубились в самую чащу.
   Возьмем, к примеру, целый клубок противоречий, порожденных тем, что наш
государственный аппарат  все  время  усложняется.  Где  только  можно,  мы
насаждаем чиновников, и лишь за последние несколько лет возникло множество
новых областей, в которых повседневная  жизнь  человека  тесно  связана  с
канцелярщиной. Однако  мы  все  еще  не  даем  себе  труда  разобраться  в
любопытных изменениях, которые происходят в том или ином  человеке,  когда
его выделяют  из  общей  толпы,  наделяют  полномочиями,  обязанностями  и
уставами и если даже  не  заставляют  облечься  в  мундир,  то  заставляют
по-казенному мыслить. Это явление представляет очевидный, глубокий  и  все
возрастающий интерес в плане общественном и  личном.  И  если  говорить  о
процессе общественной и политической  консолидации,  который  продолжается
вот уже четверть века, то сейчас он явно обретает все  большую  и  большую
интенсивность, и зачастую энергичные, весьма достойные и более  или  менее
благодушные люди, чья политическая  деятельность,  явная  или  закулисная,
ведет к  подобным  изменениям,  даже  не  подозревают,  что  окончательное
решение этой проблемы всецело зависит от взаимосвязи между государством, с
одной стороны, и слабыми, нерешительными, совсем не похожими друг на друга
человеческими  существами  -  с  другой.  Эти  люди  считают,  что  любого
юнца-племянника  можно  превратить  в  чиновника  того  типа,  который  их
устраивает,  -  в  некое  сочетание  богоподобной   добродетели,   ума   и
безотказной  механической  способности  подчиняться.   И   только   роман,
по-моему, предоставляет нам возможность убедить  людей,  что  такая  точка
зрения  неоправданна,  и  выступить  с  разумной  и  действенной  критикой
государственного   аппарата,   ведущей   к   плодотворному   анализу   его
деятельности и к оздоровлению и очищению всей  официальной  сферы  вообще.
Однако роман еще не повел наступления на эту  сторону  нашей  жизни  и  не
показал пестрой игры человеческих устремлений, которые ей присущи.
   Есть у нас,  правда,  образ  Бамбла,  портрет  невежественного  мелкого
чиновника,  написанный  мастерски  и  беспощадно.   Английскому   читателю
достаточно  одной  этой  фигуры,  чтобы  увидеть  в  истинном  свете,  кто
осуществлял положения  Закона  о  бедных.  Это  пример  того,  как  благие
намерения и псевдонаучные взгляды на общество облекаются в плоть  и  кровь
бездарного,  самонадеянного,  наглого  невежды.  Один  этот  образ  сделал
больше, чем сто Королевских  Комиссий.  По  сути  дела,  Диккенс  говорит:
вырабатывайте какие угодно меры, а что  в  них  толку,  если  такой  Бамбл
претворяет их в жизнь. Но Бамбл - почти единичный литературный пример.  Мы
склонны забывать, что этот чиновник воплотил в себе всего лишь одну  черту
бюрократической системы, и поэтому часто  усматриваем  в  нем  изображение
чиновничества вообще, и едва лишь муниципалитет в каком-то городке  затеет
спор о целесообразности электрического освещения улиц, как  тот  или  иной
противник принимается яростно обвинять его в бамблеризме. На плечи  Бамбла
возложили непосильную ношу, и  мы  ждем,  что  современный  роман  создаст
множество других образов, которые станут в один ряд с  Бамблом,  показывая
различные стороны и черты этой сложнейшей проблемы - бюрократизма. Бамбл -
непревзойденное  воплощение  тупости  и  жестокости,   которые   проявляет
чиновник, не понимающий своих обязанностей.  Я  бы  всякому  кандидату  на
должность  управляющего  работным  домом  устраивал  суровый  экзамен   по
"Оливеру Твисту". Но я не требую от писателя только карикатуры или сатиры.
Нужно показать все  стороны  государственной  службы,  показать,  как  она
подчас нелепа и порочна, как может изуродовать человека, какое порождает в
нем тщеславие, но нельзя забывать и про надежды, которые на нее возлагают,
плодотворную  деятельность,  присущую  ей,  удовлетворение,  которое   она
приносит, ее цели служения обществу и ее благородное назначение. Мне могут
ответить, что я предъявляю непомерные  требования,  что  нельзя  ждать  от
наших романов и романистов столь глубокого  проникновения  в  суть  вещей,
такого мастерства.  Тем  хуже  для  нас,  и  я  не  отступлюсь  от  своего
утверждения. Сложной общественной  системе  наших  дней  не  обойтись  без
романа, обладающего именно такими качествами, только  такой  роман  сумеет
проложить  путь  взаимопониманию  между  людьми,  раскрыть   по-настоящему
существо человеческих  отношений.  Успехи  цивилизации  в  конечном  счете
зависят  от  такого  взаимопонимания  и  от  естественной   терпимости   и
доброжелательности. Если мы не в силах вызвать  у  людей  больший  интерес
друг к другу, более  настойчивое  стремление  разобраться  друг  в  друге,
указывать друг другу на недостатки, создать более разумные связи, чем  те,
что существуют в наши дни, если нельзя добиться, чтобы общественные классы
научились  соразмерять  свои  потребности,  делиться   опытом,   проявлять
взаимное уважение и доброжелательность, - значит, нам никогда не  побороть
нынешних противоречий, не справиться со своей неустроенностью, а трудности
человеческого существования останутся такими же, как и сейчас,  когда  они
напоминают глыбы огромной лавины, которая с  грохотом  несется  по  склону
горы. И в великом деле просвещения  и  объединения  людей  именно  роману,
по-моему, дано многое наметить и многое свершить.
   На все это вы можете ответить так: мы  принимаем  главную  посылку,  но
почему только художественная проза  должна  играть  главную  роль  в  этом
неизбежном   процессе   объединения   человечества   на,   так    сказать,
дружественных  началах?   Не   большую   ли   пользу   принесет,   скажем,
биографический и автобиографический жанр? Разве  нет  у  нас  поэзии  или,
наконец, драматургии?
   Что касается театра, то я считаю его превосходной и действенной  формой
творчества, которая открывает перед зрителем  доходчивые  и  захватывающие
ситуации, но, по-моему, хотя драма дает возможность высказывать  необычные
суждения, будоражить мысль (мистер Шоу, например, в  совершенстве  владеет
этим приемом), она мало что делает для развития наших интересов, мало  что
добавляет к идеям, движущим нами. И если рассматривать театр как  средство
высказывать необычные суждения  и  будоражить  мысль,  то,  по-моему,  это
довольно-таки сложное и дорогостоящее средство. С таким же  успехом  можно
вооружиться  карандашом  и  повсюду  на   стенах   писать   какие   угодно
оригинальные высказывания. Драма оказывает на нас сильное воздействие,  но
это, на мой взгляд, слишком объективный метод воздействия,  она  не  может
по-настоящему влиять на общество, а  ведь  именно  такова,  мне  думается,
задача цивилизации - расширять  круг  человеческих  интересов,  добиваться
истинного взаимопонимания  между  людьми.  Если  сопоставить  произведения
биографического и автобиографического характера с романом,  то  на  первый
взгляд - следует это признать - роман проигрывает. Вы  можете  сказать:  к
чему  нам  все  эти  плоды  писательского  воображения,  эти  вымышленные,
иллюзорные существа,  мнения,  поступки,  когда  есть  книги  о  подлинных
событиях, об истинных происшествиях, о реальных людях? И в ответ услышите:
"Да, но, по сути дела, это далеко не так". Ведь  именно  из-за  того,  что
биографическое произведение описывает подлинны