овы ли мы к этому критическому положению? Мне  стало  известно,  что
лорд Рейс и мистер Гринвуд разрабатывают планы переустройства  мира,  и  у
меня  есть  кой-какие   сведения   насчет   того,   как   они   собираются
перепланировать мир. Более или менее определенно известно только одно: что
следует   избегать   строительства   домов   вдоль   наших   автомобильных
магистралей... Ну, а дальше? Я смею утверждать, что это не имеет  никакого
отношения к требованиям молодых  людей,  которых  мы  приучили  убивать  и
только убивать. Они вернутся, эти молодые люди,  нетерпеливые,  как  может
быть нетерпелива только молодежь, и спросят: "Ну, что же вы  намерены  для
нас сделать на этот раз?".
   Что мы намерены сделать для них на этот раз?
   Благодаря  сокращению   расстояний,   из-за   того,   что   нас   давит
бесконтрольное накопление богатств,  современное  государство  все  больше
начинает походить на старый, почтенный корабль, который уже отслужил  свое
на международных морских путях и который теперь на скорую руку оборудовали
новыми мощными двигателями, не соответствующими прочности его  корпуса,  и
отправили в дальнее опасное плавание.  И  двигатели  эти  на  полном  ходу
разносят старую посудину в куски.
   До сих пор я повторял вещи очевидные, хотя  их  почему-то  даже  сейчас
совершенно  игнорируют.  Теперь  я  позволю  себе  обратиться  к   третьей
важнейшей  стороне  современных  затруднений,  которой  также   почти   не
придается  значения  в  той  мешанине  верноподданнической  и   фанатичной
пропаганды, полной предрассудков и анекдотических сведений,  что  в  наших
школах и университетах носит название  "история".  А  именно:  современные
государства и общины биологически совсем иные организмы, чем те, что  дали
материал для наших устарелых учебников истории. Они подобны млекопитающим,
а мы все еще считаем их рептилиями и амфибиями, из которых они произошли.
   Сравним, к примеру, Англию елизаветинскую с Англией наших дней.  Прежде
всего обратим внимание на возрастное соотношение. Мир времен Елизаветы был
юношеским миром: невзирая на  суровый  естественный  отбор  среди  грудных
младенцев и детей, выжившие, то есть  самые  выносливые,  редко  достигали
семидесятилетнего  возраста  и  чаще  всего  умирали  моложе   пятидесяти.
Деторождение и похороны детей были основным занятием женщин. В те  времена
не было зубных врачей, и стоило человеку потерять зуб, как приходил  конец
романтике. Юность была поистине мимолетной. Юного Ромео мы упрятали  бы  в
тюрьму за то,  что  он  обручился  с  Джульеттой,  не  достигнув  брачного
возраста. На улицах валялись отбросы; водопровод был редкостью, а в  домах
его не было вовсе. Простые граждане  были  грязны,  от  них  отвратительно
пахло. Мужчины носили оружие, пуская его в ход в стычках и для самозащиты.
Общественный темперамент по  нормам  современных  могучих  демократических
государств отличался живостью, легкомыслием, храбростью и  безрассудством.
А как обстояло в те  дни  с  распространением  грамотности?  Широкие  слои
населения были абсолютно неграмотными. В государственных делах они  играли
не большую роль, чем собаки или домашний скот. Их  можно  было  держать  в
подчинении и подбить на  мятеж,  но  они  были  совершенно  невежественны.
Политические  решения  принимал  Двор,  а  Церковь  и   Закон   поставляли
министров. Грамматические школы времен короля Эдуарда выпустили одного или
двух  выдающихся  людей  из   числа   буржуазии,   среди   которых   самым
замечательным оказался некий Вильям Шекспир. Вплоть до наполеоновских войн
ведение  войны,  организация  и  контроль  над  торговлей  и  коммерческой
деятельностью  были  недосягаемы  для  широких  слоев  населения.  В  этих
государствах и общинах прошлого попадались и великие умы и  мыслители,  но
основная масса  населения  не  имела  ничего  такого,  что  можно  назвать
мышлением или умом.
   Теперь все иначе. Под воздействием тех самых  сил,  которые  уничтожили
грубый физический труд, грамотность просочилась в самые низы,  и  уже  все
общество овладело знаниями. Все классы пробудились и внимательно следят за
тем, что происходит в мире. В нашей стране  вы  встретите  молодых  людей,
учившихся  на  медные  деньги,  которые  днями  просиживают  в   публичных
библиотеках, покупают издания "Пингвин" [дешевые книги по разным  отраслям
знаний] я куда более образованны, чем многие молодые люди старой школы, до
сих пор претендующие на монополию в парламенте.
   В современной Англии есть два сходных между собою явления, каких вы и в
зачатке не нашли бы в Англии времен королевы  Елизаветы:  я  имею  в  виду
рекламу и пропаганду. Наши школьные учебники истории ничего не говорят нам
о стремительном росте массового производства, массовой торговли и газетной
рекламы в минувшей половине нашего столетия. Не смеют  сказать,  чтобы  не
прогневать могучие организации большого бизнеса. Но молодежь должна  знать
правду. Только сейчас, в разгар  тоталитарной  войны  мы  осознали,  какое
колоссальное  воздействие  оказывает  это  -  распространение  рекламы   и
пропаганды  -  на  мировоззрение  всего  человечества.  С  одной  стороны,
существует   система   старого,   продуманного   обмана,   организованного
коммерческого обмана, и обмана, которым  пронизаны  бездушные  религиозные
организации, существует мишура чинов  и  привилегий,  которые  давно  себя
изжили; вся эта  система  находится  в  противоречии  с  грубым  реализмом
насилия, запугивания, жестокости и лжи. Война  идет  между  обманщиками  и
палачами. Но в этой битве только  очень  приблизительно  можно  определить
границы сражающихся сторон.  Только  приблизительно.  В  противовес  этому
конфликту есть еще борьба интеллектуального меньшинства, которое стремится
извлечь разумные жизненные принципы из  этой  неразберихи.  Таково  сейчас
состояние умов во всем мире, и вот почему в этой войне пропаганды решается
судьба человечества.
   А теперь я коротко остановлюсь на том,  что  говорит  нам  о  положении
человечества простой здравый смысл.  Совершенно  очевидно,  что  когда  на
земле воцарится мир, то нам понадобится  союзный  контроль  над  воздушным
транспортом и над международными перевозками товаров. Далее, мы не  должны
допустить,  чтобы  наша  планета   оказалась   во   власти   безжалостного
политического и торгашеского произвола, а  избежать  этого  можно,  приняв
проект мистера Джифорда Пинчота о  Федеральной  охране  мировых  ресурсов.
В-третьих, мы должны  добиться  того,  чтобы  основным  законом  на  нашей
планете стала  ясная  Декларация  прав  человека,  которая  обеспечила  бы
каждому справедливое пользование имеющимися ресурсами и  каждому  принесла
бы сознание того,  что  он  хозяин  нашей  земли.  Вот  очевидный  тройной
императив, перед которым неминуемо окажется Homo sapiens.
   Этот императив настолько ясен, что я не стану отнимать  время  у  своих
читателей лишними доводами. Не совсем ясно другое - в  чем  причина  того,
что  большинству  людей  эти  требования  кажутся  либо  банальными,  либо
нелепыми и неосуществимыми, и почему мы, по-видимому, бессильны сделать их
достоянием умов во всем мире. Прежде всего напрашивается ответ,  что  пока
еще нет разумного мирового общественного мнения, а  есть  только  всеобщее
слабоумие; что стоит выйти  за  границы  наших  сравнительно  образованных
кругов, и вы  попадете  в  среду  отсталых,  непоследовательных  крикунов,
которые неспособны осознать, какая роковая судьба им уготована. Вот почему
я прошу вас внимательно разобраться в характере и особенностях  возможного
мирового общественного мнения и спросить себя, сполна ли мы выполнили свой
долг в этом деле взаимосвязи  людей  -  мы,  ученые  и  писатели,  имеющие
определенные   основания   считать   себя    интеллектуальными    вожаками
человечества.
   Я предлагаю вам вызвать некий дух - именно сейчас, -  чтобы  он  принял
участие в этой дискуссии. Не дух кого-то из  живших  на  земле.  Это  куда
более  страшный  призрак,  чем  беспокойный,  неотомщенный,  непогребенный
бедняга былых времен. Этот дух - наш современник, он стоит теперь рядом со
мной, подвергая сомнению наши притязания, взывая к нашей силе и  мужеству,
это Новый мировой порядок, само существование которого зависит от нас.
   "Вы говорите, - замечает Пришелец, - о Новом мировом порядке.  Но  ведь
это невозможно без мирового общественного мнения. А  мировое  общественное
мнение требует общего языка, на котором  люди  с  одного  конца  федерации
могли бы обмениваться мыслями с людьми, живущими на другом конце.  Что  вы
для этого делаете?"
   Мы делаем для этого так  мало,  что  когда  на  конференции  ученых  мы
приступим к  обсуждению  этого  вопроса,  то,  наверное,  воскресим  массу
чепухи, которую должны были отвергнуть много лет назад.
   К примеру, люди до сих пор  вяло,  автоматически  повторяют,  что  этот
минимум рационального мирового порядка  лишит  наш  белый  свет  какого-то
прекрасного   разнообразия,    существующего    сейчас.    "Эта    ужасная
монотонность!" - говорят они.
   Я просил бы их приглядеться к современному миру и  дать  себе  отчет  в
том, насколько обманчиво это кажущееся  разнообразие.  На  всем  свете  от
Китая до Перу они увидят множество  молодых  людей,  которые  носят  почти
одинаковую форменную одежду у проходят одинаковую муштру; в каждом  городе
они  увидят  те   же   противовоздушные   батареи,   дозорные   дирижабли,
бомбоубежища и так далее. Куда бы они ни отправились,  на  восток  или  на
запад, им бросятся  в  глаза  однотипные  магазины,  охраняемые  склады  и
стандартизованные   товары    -    человечество    всюду    доведено    до
мертвенно-монотонной повседневной жизни. Люди живут  в  одинаковых  домах,
носят одинаковую одежду, едят одинаково непитательную пищу и  травят  себя
одинаковыми  патентованными  лекарствами.  А  если  где-нибудь   процветал
прекрасный   местный   промысел,    то    бесконтрольный    могущественный
делец-коммерсант  прибрал  его  к  рукам,  взвинтил  цены  на   материалы,
красители, ткань, металл и прочее, подделал и вульгаризировал  изделия.  А
между тем Федеральная  охрана  национальных  ресурсов  и  Декларация  прав
человека  и  человеческого  достоинства,  всячески  предостерегая   против
нивелировки людей, стремилась бы сберечь  и  восстанавливать  национальную
самобытность. Всемирная федерация - объединение не только политическое, но
экономическое  и  правовое  -  означает  неприкосновенность   национальных
особенностей на всем белом свете.
   А теперь, в частности, о языке. Нам необходим всеобщий язык, на котором
обсуждались бы  всемирные  интересы  человечества,  важный  посредник  для
политических, научных, философских и религиозных связей. Это  должен  быть
великий и гибкий язык, что, однако, не помешает любому быть двуязычным,  а
то и полиглотом. В  недавнем  прошлом,  в  мире  непримиримых  монархий  и
дипломатов, от которых нам  необходимо  избавиться,  чтобы  не  погибнуть,
агрессивные правительства различных государств,  порабощая  и  ассимилируя
чужеземные народы, стремились вытеснить и местные языки, что, естественно,
вызывало  ненависть  к  языку  этих  агрессивных   держав.   Бойкотировать
навязываемый язык стало делом чести. Но как только прекратятся эти попытки
вытравить местные языки, отпадут и  возражения  против  того,  чтобы  дать
мировому общественному мнению международный язык. Я представляю себе,  что
повсюду на земле у людей останется привязанность к своему языку,  к  языку
родному, языку нежных чувств, лирической поэзии и общения в узком кругу. И
почему  бы  международному  языку  не  иметь  самые  разные  интонации   и
произношение, лишь бы это не мешало понимать  друг  друга.  Не  могу  себе
представить, что  требование  нашего  Пришельца  из  мира  будущего  иметь
международный язык станет на пути развития могучей культуры  десяти  тысяч
местных языков - чем  больше,  тем  лучше,  -  когда  они  освободятся  от
злосчастного политического произвола.
   Теперь я позволю себе остановиться на главном пункте  проблемы  и  хочу
спросить, действительно ли мы выполняем свой долг,  мы  -  это  социологи,
специалисты по экологии, значительная часть членов Британской  ассоциации,
мировая интеллигенция и вообще люди нашего плана - делаем ли мы все, что в
наших силах, чтобы разрешить вопрос о методах и организации этого мирового
общественного мнения, воплощенного  в  международном  языке?  Сделать  это
необходимо безотлагательно, и только мы одни способны  разработать  ясный,
определенный план того, как это  сделать.  Что  же  практически  мы  можем
предложить по этому поводу? Есть ли  у  нас  что-нибудь  готовое,  что  не
вызывало бы споров? Насколько мне удалось узнать,  мы  располагаем  только
кучей   неувязанных,   непродуманных   материалов,   кое-какими   удачными
соображениями и теми необнадеживающими данными, которые  люди  почтительно
выслушивают, заявляют, что они на редкость обнадеживающие,  и  забывают  о
них.
   Я знаю, многие из нас уже начинают понимать, что этого недостаточно,  и
все настоятельнее требуют, чтобы мы встряхнулись и действовали сообща.
   Степень согласованности работы различна в  разных  сферах  деятельности
человека, объединяемых науками. В целом в области техники  и  практической
физики,  в  медицине,  химии  и  астрономии   сделано   очень   много   по
координированию сил. Мы не  встретим  людей,  которые  сооружают  плотины,
строят мосты, пишут рецепты или сообщают  о  каком-нибудь  новом  небесном
явления по наитию, основываясь на разрозненных, неподтвержденных идеях, на
каких-то обнадеживающих наблюдениях, на чем-нибудь еще  в  этом  же  роде.
Когда в упомянутых областях человек заявляет о сделанном им  открытии  или
наблюдении,  его  работу  сразу   же   проверяют   контрольными   опытами,
подтверждают, отвергают или вносят в нее поправки. Сырой материал не  дает
права на патент. Эти области науки, знаменующие прогресс, из  года  в  год
набирают силу.
   На днях я видел, как в Пасадене изготовляют огромный телескоп  Лика,  и
он показался мне совершеннейшим и грандиозным творением. Он внушает  почти
трепет.  Там,  перед  этим  продуктом  колоссальной  воли  и  мудрости,  я
чувствовал себя пигмеем. И все же, поверьте,  создание  телескопа  -  дело
куда  меньшей  важности,  чем  наше  дело  координации   мысли   и   задач
человечества.
   Что же мы можем предложить нашему Пришельцу и всему миру?
   Вопрос о международном языке занимал умы людей  еще  задолго  до  моего
рождения,  и  было  придумано  несколько  так   называемых   искусственных
вспомогательных языков - эсперанто,  идо  и  им  подобные.  Они  поглотили
какое-то количество умственной энергии, и были созданы  довольно  солидные
организации, так что для японского эсперантиста, например,  приехавшего  в
Перу, или Норвегию, или Южную Африку, стало возможным вести беседу с одним
или двумя знатоками этого языка. Но знание эсперанто нисколько не  поможет
ему разговаривать с другими людьми этих стран. Это  все  равно,  что  быть
членом  международной  шахматной  ассоциации.  Мне  это   напоминает   тех
загадочных  мотыльков,  которые  отыскивают  своих   самок   на   огромном
расстоянии. Но как добиться общения между всеми людьми, я так и  не  знаю.
Очевидно, мы, чья прямая обязанность разрабатывать проекты и  программы  и
сообщать новые  факты  всему  миру  -  будь  у  нас  такое  же  стремление
действовать сообща, как у представителей  более  прикладных  наук,  -  уже
давно могли бы навести порядок в этих бесчисленных проектах  искусственных
языков; мы могли бы решить, какие социальные условия для них  благоприятны
и какие пагубны, и определить, на чем остановиться  нашему  уже  теряющему
терпение Пришельцу.
   Наряду  с  этими  умственными  упражнениями  делаются  попытки  изучить
возможность использования какого-либо из существующих  языков  в  качестве
международного,  но  в  более  простом,  облегченном  виде.  Немало  людей
разобщенно трудились над этими проектами. Исключительно ценен  эксперимент
с "Бейзик инглиш"  [система  обучения  английскому  языку,  основанная  на
ограничении его словарного состава]  -  работа,  которую  мы  связываем  с
именами Огдена, Ричардса и других. В общем, большинство склоняется к тому,
что  в  качестве  основы  для  международного  языка   надо   использовать
английский - подчеркиваю,  не  в  качестве  международного  языка,  а  как
основу. Его широкое  распространение  во  всем  мире  в  настоящее  время,
отсутствие склонений и  простота  грамматики,  способность  к  ассимиляции
иностранных слов говорят  в  пользу  такого  проекта.  Против  него  можно
выдвинуть закоснелый  аристократический  консерватизм,  все  еще  играющий
большую роль в английской системе образования - ревностно  классической  и
кастовой,  -  который   не   только   не   способствует   подобного   рода
распространению языка, а упорно сопротивляется ему.
   Совершенно очевидно, что прежде чем предлагать Будущему Миру английский
язык, необходимо изменить его орфографию. Это стало очевидно не сейчас, мы
давно об этом знаем, но Будущее настойчиво стучится в дверь, а что  у  нас
готово для него? И вот  опять  перед  нами  неотложная  задача  объединить
усилия и добиться каких-нибудь определенных решений.
   На моем письменном столе появляются труды самых разных школ  орфографии
- все они презирают одна другую, - а после свирепой борьбы отправляются  в
корзину для бумаги. Начнем  со  школы  Д.Биллингса,  которая  по  каким-то
туманным, возможно, финансовым соображениям настаивает  на  том,  чтобы  в
алфавите было всего двадцать шесть букв, и ни одной больше. Сознаюсь,  для
меня это так же убедительно, как письмо неграмотного пьяницы. Наш  алфавит
охватывает всего лишь немногим больше  половины  звуков,  необходимых  для
международного общения. А уж в области фонетики царит полная  неразбериха,
непроходимые дебри новых понятий.
   В этом вопросе, как и в большинстве других, я вовсе не специалист, но в
свое время мне посчастливилось много беседовать с двумя очень  одаренными,
страстно увлеченными этим вопросом  людьми  -  сэром  Гарри  Джонстоном  и
мистером Бернардом Шоу. У Шоу острый слух, и  он  одержим  фонетикой.  Он,
конечно, и разбирается в этом гораздо лучше меня. И он  говорит,  что  для
алфавита,  который  удовлетворял  бы  требованиям  международного   языка,
необходима примерно  сорок  одна  буква.  Это,  по-видимому,  недалеко  от
истины. Но сделали ли мы хоть что-нибудь для того, чтобы объединить усилия
и создать единый алфавит, выработать стандартный ключ к нему и пустить его
в оборот? Разумеется,  нам  нужны  буквы  ясные,  определенные,  какие  не
спутаешь одну с другой или с нечеткими уже известными нам буквами. Нам  не
нужна буква, которая на одном языке читается, как В, а на другом -  как  F
или C, которое на одном языке значит K, а на другом  -  S,  нам  не  нужно
единственное E, сочетающее короткое скромное eta с пышным  epsilon  и  так
далее. Все это нам подсказывает здравый смысл. Но много ли сделано в  этой
области и что мы делаем?
   В любом из  бесчисленных  фонетических  проектов  вы  обнаружите  самые
немыслимые способы фонетической транскрипции. Обычные буквы печатают вверх
ногами, стоящими наклонно и просто  лежа;  исчерпав  всю  наборную  кассу,
бедные труженики привлекают  жирный  шрифт,  и  курсив,  и  математические
обозначения, и взбесившиеся знаки  препинания.  Шрифтов,  естественно,  не
хватает, и это приводит к тому,  что  большинство  фонетических  алфавитов
просто нелепо. Но  мировое  общественное  мнение  не  может  обойтись  без
фонетического алфавита. Значит, и в этом деле предстоит огромная работа по
согласованию.
   Я хочу остановиться еще на одной стороне вопроса  о  создании  мирового
общественного  мнения.  Речь  идет  о  значении  или  семантике  слов,   в
исследовании   которых