аселении Голландской  Ост-Индии.
Хотя, как известно, тот, кто знает только о Голландии,  ничего  о  ней,  в
сущности, не знает. И уж вовсе никто не желает задаться вопросом  -  стоит
ли устраивать королевские визиты в Америку,  вместо  того,  чтобы  достичь
полной договоренности. Об этом ни слова.
   А теперь пусть читатель посмотрит на карту той части света,  что  цепью
тянется между Калькуттой и чрезвычайно Желанной, но непригодной для белого
труда страной в Квинсленде и Северной Территории. Противовесом  Рангуну  и
Сингапуру  служит  Гуамо,  которому  недавно   палата   представителей   в
Вашингтоне запретила готовиться к обороне. Они все еще изоляционисты,  эти
конгрессмены.  Вот  каковы  эти  американцы,  австралийцы,   англичане   и
голландцы - народ весьма способный, - эти  старательно  игнорирующие  друг
друга  "демократии",  как  их  напыщенно  величают.  А  с  севера  к  этой
псевдодемократической гирлянде прилегает ослепленная милитаризмом  Япония.
И никаких  шагов  не  предпринимается  для  того,  чтобы  развить  чувство
единства  цивилизации  и  общности  мирового  правопорядка   между   этими
родственными странами.  Они  похожи  на  выстроившихся  полукругом  коров,
которые в страхе  уставились  на  волка  и  не  способны  на  коллективные
действия.
   "Нет, Япония не посмеет", - говорят эти почтенные люди. Но Япония может
посметь,  подобно  маньяку-самоубийце.  "Япония  никогда  не   сумела   бы
завоевать". Но, допустим,  Япония  просто  начнет  с  того,  что  попросит
Австралию смягчить принцип "Белой Австралии" в отношении  Новой  Гвинеи  и
Северной Территории, или, предположим, Япония попросит местечко на Яве или
Папуа.  Предположим,  Япония  начнет  прощупывать  Тихоокеанские  острова.
Окажем  ли  мы  коллективное  сопротивление  или  будем  умиротворять   ее
индивидуально?  К  тому  же  никто  еще  не   установил,   где   кончается
умиротворение.
   Не знаю, насколько сильна вражеская  пропаганда,  направленная  на  то,
чтобы сохранить раскол между Англией, Голландией, Австралией и Америкой  в
Тихом океане. Более чем достаточно их собственной  укоренившейся  защитной
близорукости.  Непостижимо  глубочайшее  невежество   простых   британских
граждан относительно маленькой Голландии в  Европе  и  чрезвычайно  важной
Голландии на Востоке. И нигде демократическую солидарность так  настойчиво
и решительно не разрушают пропагандой, как в Южной Африке. Там мы  находим
африкандера, не ведающего, должно быть, что в мировых делах голландские  и
английские    интересы    переплетаются    очень    тесно,    начиная    с
англо-голландского президента в США и кончая традицией Раффла на Яве.  Сам
африкандер просто не думает,  и  никто  ему  не  напоминает  об  этом.  Он
приобретает нацистский образ мыслей, и  его  расовое  сознание  все  более
суживается.
   Сейчас, когда я пишу эту статью,  мне  под  руку  попалась  талантливая
книга "Люди должны действовать" американца Льюиса Мамфорда.  Он  критикует
международное положение с тех же позиций, что и английский  радикал,  и  я
почти   полностью   с   ним   согласен,   хоть   ему   и   чуждо   чувство
интернационализма,  свойственное  подлинно  радикальной   мысли.   "Люди",
которые должны действовать, по Мамфорду, - это "мы, американцы". Почему же
они, американцы, ничего не хотят знать об истых англичанах?  Почему  нужно
сохранять разобщенность?
   До тех пор, пока не начнется большая просветительная кампания, пока  во
всемирном  масштабе  не  произойдет  энергичное  и  открытое   возрождение
радикализма, демократия  будет  оставаться  расплывчатым  и  бессмысленным
политическим термином. Если демократия стоит того, чтобы ее защищать,  она
должна  превратиться  в  решительное   интеллектуальное   и   политическое
движение, поток которого вынесет нас к мировому порядку и законности. Пока
же все наши либерализмы, левачества, демократические идеи и тому  подобное
похожи на водовороты и течения в закрытом бассейне, которые не вынесут нас
никуда.

   Из книги "Путешествия республиканца-радикала
   в поисках горячей воды", 1939.



ДОКЛАДОМ "ЯД, ИМЕНУЕМЫЙ ИСТОРИЕЙ" ПУТЕШЕСТВЕННИК СНОВА
ВЫЗЫВАЕТ НА СПОР СВОИХ ДАВНИХ ДРУЗЕЙ - ПЕДАГОГОВ
   Пер. - Г.Злобин

   (Прочитан на заседании Департамента просвещения
   Австралийской и Ново-Зеландской Ассоциации
   развития науки, Канберра, 1939 год)

   Я намереваюсь сделать весьма непристойный доклад. Название  его  звучит
агрессивно, и задуман он был в агрессивных целях. Прежде всего  я  готовил
доклад  не  для  данного  собрания.  Он  был  написан  для   Международной
конференции преподавателей истории, созванной в  Лондоне  Лигой  Наций,  и
имел весьма определенный адрес - некоторых видных педагогов,  в  частности
профессора Джилберта Мэррея и сэра  Элфреда  Циммерна.  По  моему  мнению,
именно избытку их националистических чувств Лига Наций во  многом  обязана
своими неудачами. Я рассчитывал, что доклад вызовет в  Лондоне  дискуссию,
но в тот раз он не получил  особого  отклика.  Надеюсь,  что  здесь  будет
по-другому.
   Я хочу открыто поговорить о соотношении того, что именуется Историей  -
и  что  я  в  полемических  целях  буду  называть  старой  историей,  -  и
человеческих воззрений. Я понимаю, что  не  обойдется  без  обид,  кое-кто
почувствует  себя  оскорбленным,  но  в   ученом   собрании,   посвященном
рассмотрению реального положения вещей, мы  легко  можем  сделать  шаги  к
примирению.
   Сегодняшний мир находится в бедственном состоянии, и ему  угрожают  еще
большие бедствия. Доля  вины  за  это  бедственное  состояние  ложится  на
каждого из нас,  и  ее  не  снять  никакими  отговорками  и  объяснениями.
Конечно,  болезнь  нашего  века  возникла  в  силу  многих  причин,  но  я
утверждаю,  что  корень  зла  в  полнейшей  несовместимости   исторических
традиций, определяющих  наше  политическое  и  общественное  поведение,  с
новыми  жесткими  условиями  жизни,  которые  возникли  благодаря  научным
открытиям и техническим изобретениям. Приближение истории к  реальности  -
совершенно безотлагательное дело. Время не ждет. Разрыв между ними  всякий
раз означает разрушения, страдания, кровопролитие  и  порабощение;  и  так
будет продолжаться до тех пор, пока мы  со  всей  ясностью  не  представим
себе, какие силы сталкиваются в нынешнем мире, а значит, и не поймем,  как
управлять ими, или пока все не завершится всеобщим хаосом.
   Года полтора тому назад я изо всех сил пытался  убедить  собравшихся  в
Ноттингеме учителей, членов Британской ассоциации, в том, что образование,
которое они дают  молодому  поколению  в  так  называемом  демократическом
обществе,  никак  не  отвечает  большим  задачам,  встающим   перед   этим
обществом. Наши  педагоги  так  и  закипели  от  возмущения.  И  не  из-за
будущего, нет, а из-за того, что кто-то  предположил,  что  их  работа  не
образец совершенства. С каким редчайшим единодушием они объявили; что я  и
понятия  не  имею,  насколько  современна   и   удивительна   их   система
преподавания,  как  точно  она  соответствует   требованиям,   которые   я
предъявляю, и даже выходит за рамки этих требований, как  трудно  вдолбить
такое в "башку" нашего будущего гражданина, как изволил выразиться один из
представителей устарелой исторической науки! Я понял, что для него история
человечества - просто мешанина событий,  которой  набита  его  собственная
башка и башка любого из его коллег. Он не мог себе представить, как  можно
по-другому рассказывать о прошлом. И все эти возмущенные учителя, классные
дамы и школьные инспектора заявили, что я не знаю толком, что  делается  в
школах. Зато я знаю, что в школах не делается, потому что я читаю  газеты,
а там пишут, как их ученики откликаются на общественные дела. Да,  я  знаю
школы - по тем плодам, что они приносят. И никто из этих педагогов  так  и
не понял, как глубока разница между историей,  которую  они  преподают,  и
той, о которой говорю я. Вот  почему  я  решил  попытаться  объяснить  все
заново. Я постараюсь доказать, почему я считаю, что в школах, как правило,
неверно поставлено преподавание истории - неверно и по сути и по форме.  И
почему, если мы хотим, чтобы образование способствовало  делу  организации
мира, потребуется решительный  пересмотр  наших  представлений  и  методов
преподавания.
   Я предполагаю, что большую часть этого  собрания  составляют  историки,
студенты, преподаватели истории - словом, люди, которые обучают истории  в
школах или посредством книг и газет. И  я  хочу  сказать,  что  чрезмерный
интерес к прошлому, хотя бы частично, заслоняет от вас настоящее, то  есть
то, что сейчас происходит в мире. В своей работе вы мало считаетесь с  тем
фактом, что старые идеи, подкрепленные новым ужасающим оружием, раздирают,
мир на части. Вы зачарованы традиционными  романтическими  представлениями
историков о власти и славе нации, о победах и реванше,  о  сентиментальном
вызволении страдающих -  представлениями,  которые  сейчас,  как  никогда,
приобретают огромную разрушительную силу, и вы не  вполне  понимаете,  как
это  связано  с  вашей  работой,  как  вы  поддерживаете   идеи,   которые
препятствуют коренным социальным переменам и толкают к войне.
   В  преподавании  вы  слишком  охотно   подчеркиваете   общественные   и
экономические  особенности,  навязываете  молодежи  мысль  о  национальных
различиях.  Мне  хочется  обвинить  вас  в  том,   что   вы   искусственно
подогреваете патриотизм у молодежи,  молчаливо  исходите  из  предпосылки,
будто французы и англичане, немцы и евреи от века и в  силу  необходимости
настолько отличаются друг от друга,  что  их  интересы  несовместимы.  Это
неверно. Идеи о национальных различиях не возникли естественным  путем.  К
ним  _приучили_  народы.  Их  силой  навязали  народам.  Если  две  страны
поменяются младенцами, те, став взрослыми, тоже  будут  воевать  -  только
против  своей  родины.  Национализм  взращен  искусственно,  преподаванием
истории, и эти  взгляды  прививают  родители,  друзья,  преклонение  перед
национальным флагом и всякие торжества, вся система школьного  обучения  и
особенно порядки в школах. И этот школярский, заученный национализм сейчас
угрожает цивилизации.
   Мне  хочется,  чтобы  вы  задумались   над   тем,   что   имеются   два
противоположных вида исторической науки: история традиционная,  устарелая,
разлагающаяся, все более и более отравленная, но все еще господствующая  в
наших школах и политических учреждениях, и другая, новая история, которая,
по сути дела, является человеческой  биологией  и  которой  еще  предстоит
утвердиться  в  системе  нашего  просвещения.  Новый  взгляд  на   историю
естественно и необходимо возник из мощного переворота в биологии,  который
произошел за минувшее столетие; развитию этого взгляда за последние  сорок
лет  в  сильнейшей  степени   способствовали   археологические   раскопки.
Используя метод научной критики, новая  историческая  наука  обращается  к
огромному,  постоянно  растущему  количеству  конкретных  фактов,   весьма
скептически взирая на письменные источники. Старая история в основе  еврей
была хроникальной. Она была заключена в книгах, манускриптах, надписях.  В
этом и состоит мой основной тезис и мои основные претензии.  Есть  старая,
книжная история, которую, несмотря  на  упрямые  опровержения  возмущенных
учителей, все еще преподают на всех  ступенях  -  от  начальной  школы  до
университета. И есть  новая,  подлинная  история,  совершенно  необходимая
сейчас, резко отличающаяся от старой по размаху, методам,  возможностям  и
достижимым результатам, но этой истории пока еще почти не  обучают.  Новая
история настолько отличается от прежней,  что  некоторые  даже  предлагают
дать ей другое название. И точно так же, как описательная,  основывающаяся
во многом на сообщениях очевидцев,  _естественная  история_,  занимавшаяся
частностями, практически уступила место другой  науке,  _биологии_,  ядром
которой стало изучение причин явлений, так,  может  быть,  придется  иначе
назвать и  новую  историю,  в  которой  рассказ  и  описательность  займут
подчиненное положение, деталь будет по возможности  упрощена,  а  главным,
как  и  в  любой  другой  науке,  станет  исследование  причинности.   Уже
предлагалось назвать ее человеческой экологией или  социальной  биологией.
Но мы пока не остановились на  каком-то  определенном  термине,  и  потому
приходится говорить о старой истории - собственно истории, как  ее  обычно
понимают, - и истории научной, которая должна дополнить ее, вернее, занять
ее место, если мы хотим поставить прошлое на службу человечеству.
   В   обоих    случаях    прослеживается    неизбежная    хронологическая
последовательность. Естественная  история  по  необходимости  возникла  до
научной биологии. Прежде чем подвергнуться критическому  анализу,  история
описательного типа должна была, разумеется, существовать  как  таковая.  И
главное  звено  здесь  -  появление  нового  содержания.  Оно-то  и   дает
естественный ключ к пониманию тех громадных коренных  перемен  в  условиях
человеческого существования,  которые  подразумеваются,  когда  говорят  о
запрещении войны. Оно  ясно  объясняет,  почему  сознательно  направляемая
деятельность людей должна либо привести к революционному перевороту,  либо
человечество будет все так же ковылять от одного бедствия к  другому.  Оно
позволяет исследовать причины  явлений,  как  и  подобает  всякой  честной
науке, и заглядывать в будущее. Старая история не занималась этим.
   Та история, которой нас всех пичкали с детства,  не  умела  предвидеть.
Президент исторической секции профессор  Кроуфорд  на  днях  прямо  отверг
значение предвидения, а между тем отрывочные сведения  из  новой  истории,
которые мы вынуждены собирать сами, содержат, напротив, немало указаний на
события, которые, по всей вероятности,  произойдут  в  ближайшие  годы,  а
также на то, что следует предпринять, дабы избежать каких-то нежелательных
последствий или достичь благоприятных результатов.
   Позвольте мне еще раз уточнить понятие старой истории, которой,  как  я
сказал, мы напичканы. Почему она оказалась такой живучей? Какова ее роль в
прошлом? И какова сейчас?
   Все мы бессознательно исходим из предположения, что история, которую мы
учили в школе, содержит  конечную  научную  истину,  что  она  объективное
изложение того, что  на  самом  деле  происходило  в  прошлом.  Меня  тоже
воспитывали в духе этого распространенного заблуждения, и в этом отношении
моя духовная жизнь, как и у  множества  других  людей,  привыкших  думать,
представляет собой  преимущественно  цепь  разочарований.  Ибо,  когда  вы
достигаете зрелости и привыкаете смотреть фактам в лицо,  действительность
оказывается  совсем  иной.  Старая  история   почти   целиком   игнорирует
причинность явлений, она самым неподобающим образом обобщает, представляет
события в определенном свете, искажает их. Вы, разумеется,  заметите,  что
я, по  сути  дела,  говорю  об  истории  то  же  самое,  что  говорил  тот
самобытный, ясного ума американец Генри Форд. Он сказал, что история - это
"_чушь_"; а я говорю, что история  -  это  собрание  претенциозных  басен,
почти непригодное для каких-либо практических нужд.
   С  самого  начала  надо  подчеркнуть,  что  история  никогда  не   была
беспристрастной научной  дисциплиной  -  ее  всегда  писали  с  какой-либо
определенной  целью.  Иногда,  хотя  и  не  часто,   преследовали   сугубо
художественную цель, как, например, Гиббон, создавший  свой  захватывающий
труд "Упадок и падение  Римской  империи".  Но  обычно  историю  писали  и
повсеместно  обучали  ей  специально  для  того,  чтобы  формировать   умы
сообразно воззрениям данного  общества.  История  учила  быть  гражданами,
патриотами, учила  объединиться  во  славу  нации  или  для  какого-нибудь
агрессивного предприятия.  История  воспитывала  в  людях  гордость.  Отец
Истории наверняка был сторонником  нападения  греков  на  Персию.  Большая
часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении,  которое
именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу
евреев,  возвратившихся  с  Ездрой  и  Неемией  из  вавилонского  плена  в
Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и  его  особом  уделе.
Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев  и
источником постоянного раздражения неевреев вокруг них.
   История любой страны раздражает иностранцев. Чем  больше  люди  изучают
историю друг друга и переводят исторические труды, тем,  очевидно,  больше
возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений
"мы" и "наше" за счет других народов пронизывает почти любое  сочинение  о
прошлом. Обычно приверженцы старой школы  начинают  с  фальсифицированного
изложения национальных  истоков.  Редко  кто  исследует  более  отдаленные
времена. Некоторые сразу же после общих слов перескакивают к  облюбованной
стране  и  не  покидают  ее  вовсе,  до  конца,  а  многие  ограничиваются
определенным периодом,  в  течение  которого  избранная  нация  выкидывает
всякие штуки.  Редко  предпринимаются  попытки  проследить,  как  меняется
соотношение различных социальных элементов,  как  складывалась  легенда  о
национальном  характере,  и  еще  реже  дополняют   письменные   источники
археологическим материалом. Обычное историческое сочинение всегда остается
средством национальной или  региональной  пропаганды,  которое  оживляется
анекдотами и в лучшем случае воздает формальную дань идеалам гуманности. И
только в  самые  последние  годы  стараются  представить  мировую  историю
историей человеческих существ как таковых. Но и  в  таких  случаях  вместо
того,  чтобы  искать  общую  закономерность,   историки   склонны   делать
невообразимую  мешанину  из  истории  разных  народов.  Однако  освященные
временем государственные и имперские границы не стираются - они остаются в
этой мешанине  в  качестве  разграничительных  линий  всей  дисциплины.  И
все-таки общая закономерность _существует_, и она гораздо  проще,  чем  те
причудливые схемы, которые внушают молодому поколению историки. Они питают
какую-то  природную  слабость  к  точности  в  деталях,   но   удивительно
опрометчивы в обобщениях. Мы встречаем у  них  удивительнейшие  порождения
фантазии вроде Духа Запада, Духа Востока, Греческого  и  Иудейского  духа,
молодых и старых наций. Золотого века, колыбели цивилизации и ее  движения
от Востока к Западу. И образование и традиции заставляют их питаться этими
детскими сказками.  Поскольку  они  произвольно  исходят  из  абстрактного
понятия патриотизма, то расширение  диапазона  истории  означает  для  них
всего лишь расширение границ этих фантазий.  Историк  старой  школы  редко
подвергает критике общие принципы. Это разрушило бы  его  предмет.  Именно
из-за общей неопределенности и  откровенной  предвзятости  старая  история
непригодна к современным условиям.
   Если мы хотим, чтобы мир был единым, то и думать о нем мы должны как  о
чем-то едином. Мы  не  должны  исходить  из  понятий  нации,  государства,
империи, которые нуждаются в примирении и сплочении. Если мы хотим достичь
общего мира, то национальные различия следует считать  второстепенными;  в
процессе  биологического  развития  человечества  они  то  появлялись,  то
исчезали почти по воле случая. Широкое образование  может  совсем  стереть
национальные различия. Даже  разумные  выступления  против  них  настолько
эффективны, что существующие режимы  вынуждены  в  той  или  иной  степени
подавлять радикальную критику такого рода. И так повсюду. Если нам  выпало
установить  Всеобщий  Мир,  то  прежде  всего  необходимо  отказаться   от
разделения  содержания  истории  по  национальным  вывескам.   Мечтать   о
возможности подчеркивать национальные  различия  и  одновременно  пытаться
сплавить их в нек