онилась от встречи.
     - Я знаю, что Лев Абалкин - твой друг,  -  сказал  я.  -  Вы  жили  и
работали вместе. Очень многие земляне  хотели  бы  знать,  что  думает  об
Абалкине его друг и сотрудник Голован.
     - Зачем? - спросил он также коротко.
     - Опыт, - ответил я.
     - Бесполезный опыт.
     - Бесполезного опыта не бывает.
     Теперь он принялся за другую лапу и через несколько секунд  проворчал
невнятно:
     - Задавай конкретные вопросы.
     Я подумал.
     - Мне известно, что в последний раз ты работал с Абалкиным пятнадцать
лет назад. Приходилось тебе после этого работать с другими землянами?
     - Приходилось. Много.
     - Ты почувствовал разницу?
     Задавая этот вопрос, я, собственно, ничего особенного не имел в виду.
Но Щекн вдруг замер, затем медленно опустил лапу и поднял лобастую голову.
Глаза его на мгновение озарились мрачным красным светом. Однако и  секунды
не прошло, как он вновь принялся глодать свои когти.
     - Трудно сказать, - проворчал он. - Работы разные, люди тоже  разные.
Трудно.
     Он уклонился. От чего?  Мой  невинный  вопрос  заставил  его  как  бы
споткнуться. Он растерялся на целую секунду. Или здесь опять  лингвистика?
Вообще-то лингвистика - вещь неплохая. Будем атаковать. Прямо в лоб.
     - Ты с ним встретился,  -  объявил  я.  -  Он  снова  пригласил  тебя
работать. Ты согласился?
     Это могло означать: "Если бы ты  с  ним  встретился  и  он  бы  снова
пригласил тебя работать, - ты бы согласился?" Или  на  выбор:  "Ты  с  ним
встречался, и он (как мне стало известно) приглашал тебя работать. Ты  дал
ему согласие?" Лингвистика. Не спорю, это был довольно жалкий  маневр,  но
что мне оставалось делать?
     И лингвистика выручила-таки.
     - Он не приглашал меня работать, - возразил Щекн.
     - Тогда о чем же вы говорили? - удивился я, развивая успех.
     - О прошлом, - буркнул он. - Никому не интересно.
     - Как тебе показалось, - спросил я, мысленно вытирая со лба  трудовой
пот, - он сильно изменился за эти пятнадцать лет?
     - Это тоже неинтересно.
     - Нет. Это очень интересно. Я тоже видел его недавно и обнаружил, что
он сильно изменился. Но я - землянин, а мне надо знать твое мнение.
     - Мое мнение: да.
     - Вот видишь! И в чем же он, по-твоему, изменился?
     - Ему больше нет дела до народа Голованов.
     - Вот как? - искренне удивился я. - А со мной он только о Голованах и
говорил...
     Глаза его опять озарились красным. Я понял это  так,  что  мои  слова
снова его смутили.
     - Что он тебе сказал? - спросил он.
     - Мы спорили: кто из землян сделал больше  для  контактов  с  народом
Голованом.
     - А еще?
     - Все. Только об этом.
     - Когда это было?
     - Позавчера. А почему ты решил, что ему больше  нет  дела  до  народа
Голованов?
     Он вдруг объявил:
     - Мы теряем время. Не  задавай  пустых  вопросов.  Задавай  настоящие
вопросы.
     - Хорошо. Задаю настоящий вопрос. Где он сейчас?
     - Не знаю.
     - Что он намеревался делать?
     - Не знаю.
     - Что он тебе говорил? Мне важно каждое его слово.
     И тут Щекн принял странную, я бы даже  сказал,  неестественную  позу:
присел на напружиненных лапах, вытянул  шею  и  уставился  на  меня  снизу
вверх. Затем, мерно  покачивая  тяжеленной  головой  вправо  и  влево,  он
заговорил, отчетливо выговаривая слова:
     - Слушай внимательно, понимай правильно и  запоминай  надолго.  Народ
Земли  не  вмешивается  в  дела  народа  Голованов.  Народ  Голованов   не
вмешивается в дела народа Земли. Так было, так есть и так будет. Дело Льва
Абалкина есть дело народа Земли. Это решено. А потому. Не ищи  того,  чего
нет. Народ Голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину.
     Вот это да! У меня вырвалось:
     - Он просил убежища? У вас?
     - Я сказал только то, что сказал: народ  Голованов  никогда  не  даст
убежища Льву Абалкину. Больше ничего. Ты понял это?
     - Я понял это. Но меня не интересует это.  Повторяю  вопрос:  что  он
тебе говорил?
     - Я отвечу. Но сначала повтори то главное, что я тебе сказал.
     - Хорошо, я повторю. Народ Голованов не вмешивается в дело Абалкина и
отказывает ему в убежище? Так?
     - Так. И это главное.
     - Теперь отвечай на мой вопрос.
     - Отвечаю. Он спросил меня, есть  ли  разница  между  ним  и  другими
людьми, с которыми я работал. Точно такой же вопрос, который  задавал  мне
ты.
     Едва кончив говорить, он повернулся и скользнул в  заросли.  Ни  одна
ветка, ни один лист не шевельнулись, а его уже не было. Он исчез.
     Ай да Щекн! "...Я учил его языку и как пользоваться линией  доставки.
Я не отходил от него, когда  он  болел  своими  страшными  болезнями...  Я
терпел его дурные манеры, мирился  с  его  бесцеремонными  высказываниями,
прощал ему то, чего не прощают никому в  мире...  Если  придется,  я  буду
драться за него как за землянина, как за самого себя. А он? Не знаю..." Ай
да Щекн-Итрч!



                      3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. ЭКСЕЛЕНЦ ДОВОЛЕН

     - Очень любопытно! - сказал Экселенц, когда я закончил доклад.  -  Ты
правильно сделал, Мак, что настоял на визите в этот зверинец.
     - Не понимаю, - отозвался я, с раздражением отдирая колючие репья  от
мокрой штанины. - Вы видите в этом какой-то смысл?
     - Да.
     Я вытаращился на него.
     - Вы всерьез допускаете, что Лев Абалкин мог просить убежища?
     - Нет. Этого я не допускаю.
     - Тогда о каком смысле идет речь? Или это снова камень в кусты?
     - Может быть. Но дело не  в  этом.  Неважно,  что  имел  в  виду  Лев
Абалкин. Реакция Голованов - вот что важно. Впрочем, ты не ломай себе  над
этим голову. Ты привез мне важную информацию. Спасибо.  Я  доволен.  И  ты
будь доволен.
     Я снова принялся отдирать репьи. Что и говорить, он, несомненно,  был
доволен. Зеленые глазищи его так и горели, даже в  сумраке  кабинета  было
заметно.  Вот  точно  так  же  смотрел  он,  когда  я,  молодой,  веселый,
запыхавшийся, доложил ему, что Тихоня Прешт  взят  наконец  с  поличным  и
сидит внизу в машине с кляпом во рту, совершенно готовый  к  употреблению.
Это я взял тихоню, но мне  тогда  было  еще  невдомек  то,  что  прекрасно
понимал Странник: саботажу теперь конец, и эшелоны  с  зерном  уже  завтра
двинутся в Столицу...
     Вот и сейчас он тоже понимал нечто такое, что было мне  невдомек,  но
я-то не испытывал даже самого элементарного удовлетворения.  Никого  я  не
взял, никто не ждал допроса с кляпом во рту, а только метался по  огромной
ласковой Земле загадочный человек с  изуродованной  судьбой,  метался,  не
находя себе места, метался, как отравленный, и сам отравлял  всех,  с  кем
встречался, отчаянием и обидой, предавал  сам  и  сам  становился  жертвой
предательства...
     - Я тебе еще раз напоминаю, Мак, - сказал вдруг Экселенц негромко.  -
Он опасен. И он тем более опасен, что сам об этом не знает.
     - Да кто же он  такой,  черт  возьми?  -  спросил  я.  -  Сумасшедший
андроид?
     - У андроида не может быть тайны личности, - сказал  Экселенц.  -  Не
отвлекайся.
     Я засунул репьи в карман куртки и сел прямо.
     - Сейчас ты можешь идти домой, - сказал Экселенц. -  До  девятнадцати
ноль-ноль ты свободен. Затем будь поблизости, в черте города, и жди  моего
вызова. Возможно, сегодня ночью он попытается проникнуть  в  Музей.  Тогда
будем брать.
     - Хорошо, - сказал я без всякого энтузиазма.
     Он откровенно оценивающе осмотрел меня.
     - Надеюсь, ты в форме, - проговорил он. - Брать будем вдвоем, а я уже
слишком стар для таких упражнений.



               4 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. МУЗЕЙ ВНЕЗЕМНЫХ КУЛЬТУР. НОЧЬ

     В 01.08 радиобраслет у меня на запястье пискнул, и приглушенный голос
Экселенца пробормотал скороговоркой: "Мак, Музей, главный вход, быстро..."
     Я захлопнул колпак кабины,  чтобы  не  ударило  воздухом,  и  включил
двигатель на форсаж с места. Глайдер свечкой взмыл в  звездное  небо.  Три
секунды  на  торможение.  Двадцать   две   секунды   на   планирование   и
ориентировку. На Площади Звезды пусто. Перед главным входом  тоже  никого.
Странно... Ага. Из кабины нуль-Т на углу  музея  появляется  черная  тощая
фигура. Скользит к главному входу. Экселенц.
     Глайдер бесшумно сел  перед  главным  входом.  Немедленно  на  пульте
вспыхнула сигнальная лампочка, и мягкий голос киберинспектора  произнес  с
укоризной: "Посадка глайдеров  на  Площади  Звезды  не  разрешается..."  Я
откинул колпак и выскочил на мостовую.  Экселенц  уже  возился  у  дверей,
орудуя магнитной отмычкой. "Посадка  глайдеров  на  Площади  Звезды..."  -
проникновенно вещал киберинспектор.
     - Заткни его... - не оборачиваясь, проворчал Экселенц сквозь зубы.
     Я захлопнул колпак. В ту же секунду главный вход распахнулся.
     - За мной! - бросил Экселенц и нырнул во тьму.
     Я нырнул следом. Совсем как в старые времена.
     Он несся передо мной огромными неслышными скачками,  длинный,  тощий,
угловатый, снова легкий  и  ловкий,  обтянутый  черным,  похожий  на  тень
средневекового демона, и  я  мельком  подумал,  что  уж  такого  Экселенца
наверняка не видывал ни один  из  наших  сопляков,  а  видывал  разве  что
старина Слон, да Петр Ангелов, да еще я - полтора десятка лет назад.
     Он вел меня по сложной извилистой кривой из зала в зал, из коридора в
коридор, безошибочно ориентируясь между стендами и витринами, среди статуй
и  макетов,  похожих  на  безобразные  механизмы,  и  среди  механизмов  и
автоматов, похожих на безобразные статуи. Нигде не было света,  -  видимо,
автоматика была заранее отключена, - но он ни разу не ошибся и не сбился с
пути, хотя я знал, что ночное зрение у него много хуже моего.  Он  здорово
подготовился к этому ночному броску, наш Экселенц, и все получалось у него
пока очень и очень неплохо, если не  считать  дыхания.  Дышал  он  слишком
громко, но тут уж ничего нельзя было поделать. Возраст. Проклятые годы.
     Внезапно он остановился и, едва я встал рядом, сжал  пальцы  на  моем
плече. В первый момент я испугался, что у него схватило сердце, но тут  же
понял: мы прибыли на место, и он просто пережидает одышку.
     Я  огляделся.  Пустые  столы.  Стеллажи   вдоль   стен,   уставленные
инопланетными диковинами. Ксенографические проекторы у дальней стены.  Все
это я уже видел. Я уже  был  здесь.  Это  была  мастерская  Майи  Тойвовны
Глумовой. Вот это ее стол, а в этом вот кресле сидел журналист Каммерер...
     Экселенц отпустил мое плечо, шагнул к  стеллажам,  согнулся  и  пошел
вдоль  стеллажей,  не  разгибаясь,  -   он   что-то   высматривал.   Потом
остановился, с натугой поднял что-то и направился к столу,  расположенному
прямо перед входом. Слегка откинувшись корпусом назад, он нес на опущенных
руках длинный предмет - какой-то плоский брусок  с  закругленными  углами.
Осторожно, без малейшего стука  он  поставил  этот  предмет  на  стол,  на
мгновение замер, прислушиваясь, а потом вдруг, как  фокусник,  потянул  из
нагрудного  кармана  длиннющую  шаль  с  бахромой.  Ловким  движением   он
расправил ее и набросил поверх этого своего бруска. Потом он повернулся ко
мне, нагнулся к моему уху и едва слышно прошептал:
     - Когда он прикоснется к платку - бери его. Если  он  прежде  заметит
нас - бери его. Встань здесь.
     Я встал по одну сторону двери, Экселенц - по другую.
     Сначала я ничего не слышал.  Я  стоял,  прижавшись  спиной  к  стене,
механически прикидывал различные варианты развития  событий  и  глядел  на
платок, расстеленный на столе. Интересно, чего это ради Лев Абалкин станет
к нему прикасаться. Если ему так уж нужен этот брусок, то как  он  узнает,
что брусок спрятан под платком? И что это за брусок? Похож на  футляр  для
переносного  интравизора.  Или  для  какого-то  музыкального  инструмента.
Впрочем, вряд ли. Тяжеловат. Ничего не понимаю. Это явно приманка, но если
это приманка, то не для человека...
     Тут я услышал шум. Надо сказать,  шум  был  основательный:  где-то  в
недрах музея обрушилось что-то обширное, металлическое, разваливающееся  в
падении.  Я  моментально  вспомнил  гигантский  моток  колючей  проволоки,
который давеча  так  старательно  обрабатывали  молекулярными  паяльниками
местные девушки. Я глянул на Экселенца. Экселенц тоже прислушался  и  тоже
недоумевал.
     Звон, лязг и дребезг постепенно прекратились,  и  снова  стало  тихо.
Странно.  Чтобы  Прогрессор,  профессионал,  мастер  скрадывания,  ниндзя,
вломился сослепу в такое громоздкое сооружение?  Невероятно.  Конечно,  он
мог зацепиться рукавом за одну единственную торчащую  колючку...  Нет,  не
мог. Прогрессор - не мог. Или здесь, на безопасной Земле,  Прогрессор  уже
успел слегка подразболтаться... Сомнительно. Впрочем, посмотрим.  В  любом
случае он сейчас застыл на  одной  ноге  и  прислушивается,  и  будет  так
прислушиваться минут пять...
     Он и не подумал стоять  на  одной  ноге  и  прислушиваться.  Он  явно
приближался к нам, причем движение  его  сопровождалось  целой  какофонией
шумов, разнообразных и совершенно неуместных для Прогрессора.  Он  волочил
ноги и звучно шаркал подошвами. Он задевал за притолоки и за  стены.  Один
раз  он  налетел  на  какую-то  мебель  и  разразился   серией   невнятных
восклицаний с преобладанием шипящих. А когда на  экраны  проекторов  упали
слабые электрические отсветы, мои сомнения превратились в уверенность.
     - Это не он, - сказал я Экселенцу почти вслух.
     Экселенц кивнул. Вид у него был недоумевающий и  угрюмый.  Теперь  он
стоял боком к стене и лицом ко мне, раздвинув ноги и набычившись, и  легко
было представить себе, как через минуту он схватит лже-Прогрессора  обеими
руками за грудки и, равномерно его встряхивая, прорычит ему в  лицо:  "Кто
ты такой и что ты здесь делаешь, мелкий сукин сын?"
     И так ясно я представил  себе  эту  картину,  что  поначалу  даже  не
удивился, когда он левой рукой оттянул  на  себя  борт  черной  куртки,  а
правой принялся  засовывать  за  пазуху  свой  любимый  "герцог"  двадцать
шестого калибра, - он словно бы освобождал руки для предстоящего  хватания
и встряхивания.
     Но  когда  до  меня  дошло,  что  все  это  время  он  стоял  с  этой
восьмизарядной верной смертью в руке, я попросту обмер. Это могло означать
только одно: Экселенц готов был убить Льва Абалкина. Именно убить,  потому
что никогда Экселенц не обнажал оружия для того, чтобы пугать, грозить или
вообще производить впечатление, - только для того, чтобы убивать.
     Я был так ошеломлен, что забыл обо всем на свете. Но тут в мастерскую
ворвался толстый столб яркого белого света, и, зацепившись в последний раз
за притолоку, в дверь проследовал лже-Абалкин.
     Вообще-то  говоря,  он  был  даже  чем-то  похож  на  Льва  Абалкина:
крепенький, ладный, невысокого роста, с длинными черными волосами до плеч.
Он был в белом просторном плаще и держал перед собой электрический фонарик
"турист", а в другой руке у него был то ли  маленький  чемоданчик,  то  ли
большой  портфель.  Войдя,  он  остановился,  провел  лучом  фонарика   по
стеллажам и произнес:
     - Ну, кажется, это здесь.
     Голос у него был скрипучий, а тон  -  нарочито  бодрый.  Таким  тоном
говорят сами с собой  люди,  когда  им  страшновато,  неловко,  немножечко
стыдно, словом, когда они чувствуют себя не в своей тарелке. "Одной  ногой
в канаве", как говорят хонтийцы.
     Теперь я видел, что это, собственно, старый человек. Может быть, даже
старше Экселенца. У него был  длинный  острый  нос  с  горбинкой,  длинный
острый подбородок, впалые щеки и высокий, очень белый лоб. В общем он  был
похож не столько на Льва Абалкина, сколько на Шерлока Холмса. Пока  я  мог
сказать о нем с совершенной точностью только одно: этого человека я раньше
никогда в жизни не видел.
     Бегло оглядевшись, он подошел к столу, поставил на  цветастый  платок
прямо рядом с нашим бруском свой чемоданчик-портфель, а  сам,  подсвечивая
себе фонариком, принялся осматривать стеллажи,  неторопливо  и  методично,
полку за полкой, секцию за секцией. При этом он непрерывно бормотал что-то
себе под нос, но разобрать можно было только отдельные слова: "...Ну,  это
всем известно... бур-бур-бур...  Обыкновенный  иллизиум...  бур-бур-бур...
Хлам и хлам... бур-бур... Может быть, и не на месте... Засунули, запихали,
запрятали... бур-бур-бур..."
     Экселенц следил за  всеми  этими  манипуляциями,  заложивши  руки  за
спину, и  на  лице  его  стыло  очень  непривычное  и  несвойственное  ему
выражение какой-то безнадежной усталости или, может быть,  усталой  скуки,
словно было перед ним нечто безмерно надоевшее, осточертевшее на всю жизнь
и вместе с тем неотвязное, чему он давно уже покорился и от чего давно уже
отчаялся избавиться. Признаться, поначалу меня несколько удивило,  что  же
это он отказывается от такого естественного намерения -  взять  за  грудки
обеими руками и с наслаждением встряхнуть. Однако  теперь,  глядя  на  его
лицо, я понимал: это было бы бессмысленно.  Встряхивай,  не  встряхивай  -
ничего не изменится, все вернется на круги своя: будет ползать  и  шарить,
бормотать под нос, стоять одной ногой в канаве, опрокидывать  экспонаты  в
музеях и срывать тщательно подготовленные и продуманные операции...
     Когда старик  добрался  до  самой  дальней  секции,  Экселенц  тяжело
вздохнул, подошел к столу, уселся на край его рядом с портфелем  и  сказал
брюзгливо:
     - Ну что вы там ищете, Бромберг? Детонаторы?
     Старик Бромберг тоненько взвизгнул и шарахнулся  в  сторону,  повалив
стул.
     - Кто здесь? - завопил он, лихорадочно шаря лучом вокруг себя. -  Кто
это?
     -  Да  я  это,  я!  -  отозвался  Экселенц  еще  более  брюзгливо.  -
Перестаньте вы трястись!
     - Кто? Вы? Какого дьявола! - Луч уперся в Экселенца. -  А!  Сикорски!
Ну, я так и знал!..
     - Уберите фонарь, - приказал Экселенц, заслоняя лицо ладонью.
     - Я так и знал, что это ваши штучки! - завопил старикан Бромберг. - Я
сразу понял, кто стоит за всем этим спектаклем!
     - Уберите фонарь, а то я его расколочу! - гаркнул Экселенц.
     - Попрошу на меня не орать! - взвизгнул Бромберг, но луч отвел.  -  И
не смейте прикасаться к моему портфелю!
     Экселенц встал и пошел на него.
     - Не смейте ко  мне  подходить!  -  завопил  Бромберг.  -  Я  вам  не
мальчишка! Стыдитесь! Ведь вы же старик!
     Экселенц подошел к нему,  отобрал  фонарь  и  поставил  на  ближайший
столик рефлектором вверх.
     - Присядьте, Бромберг, - сказал он. - Надо поговорить.
     - Эти ваши разговоры... - пробурчал Бромберг и уселся.
     Поразительно,  но  теперь  он  был  совершенно  спокоен.  Бодренький,
почтенный старичок. По-моему, даже веселый.



           4 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. АЙЗЕК БРОМБЕРГ, БИТВА ЖЕЛЕЗНЫХ СТАРЦЕВ

     - Давайте попробуем поговорить спокойно, - предложил Экселенц.
     - Попробуем, попробуем! - бодро отозвался Бромберг. - А  что  это  за
молодой человек подпирает стену у дверей? Вы обзавелись телохранителем?
     Экселенц ответил не сразу. Может быть, он намеревался отослать  меня.
"Максим, ты свободен", - и я бы, конечно, ушел. Но это бы меня  оскорбило,
и Экселенц, разумеется, это понимал. Вполне допускаю, впрочем, что у  него
были и еще какие-то соображения. Во всяком случае, он слегка повел рукой в
мою сторону и сказал:
     - Это Максим Каммерер, сотрудник КОМКОНа. Максим,  это  доктор  Айзек
Бромберг, историк науки.
     Я поклонился, а Бромберг немедленно заявил:
     - Я так и знал. Разумеется, вы побоялись, что не справитесь  со  мной
один  на   один,   Сикорски...   Садитесь,   садитесь   молодой   человек,
устраивайтесь поудобнее. Насколько я знаю вашего руководителя, разговор  у
нас получится длинный...
     - Сядь, Мак, - сказал Экселенц.
     Я сел в знакомое кресло для посетителей.
     - Так я жду ваших объяснений, Сикорски, - произнес  Бромберг.  -  Что
означает эта засада?