- готовы на вас работать,  готовы
вам подчиняться... На все условия, кроме одного:  если  лечить,  то  всех.
Никакой элиты, никаких избранных!
     Старик замолкает, тянется к кружке с  водой  и  жадно  пьет.  Солдат,
стоящий у дверей, переминается с ноги на  ногу  и  зевает,  прикрывая  рот
ладонью. На вид ему лет  двадцать  пять.  А  на  самом  деле?  Тринадцать?
Пятнадцать? Подросток...
     Я сижу неподвижно, стараясь сохранить каменное лицо. Подсознательно я
ожидал чего-нибудь в этом роде,  но  то,  что  я  услышал  от  очевидца  и
пострадавшего, почему-то никак не укладывается у меня в  сознании.  Факты,
которые изложил старик, сомнения у меня не вызывают, но это - как во  сне:
Каждый  элемент  в  отдельности  полон  смысла,  а  все  вместе   выглядит
совершенно нелепо. Может быть, все дело в том, что мне  в  плоть  и  кровь
въелось некое предвзятое мнение о Странниках, безоговорочно принятое у нас
на Земле?
     - Откуда вы знаете, что они нелюди? - спрашиваю я. - Вы их видели? Вы
- лично?
     Старик кряхтит. Лицо его делается страшным.
     - Половину своей бессмысленной жизни я бы отдал, чтобы увидеть  перед
собой хотя бы одного, - сипло произносит он. - Вот этими руками...  Сам...
Но я, конечно, их не видел. Слишком они осторожны  и  трусливы...  Да  их,
наверное, никто не видел, кроме этих поганых предателей  из  правительства
сорок лет назад... А по слухам  они  вообще  формы  не  имеют,  как  вода,
скажем, или пар...
     - Тогда непонятно, - говорю я. - Зачем существам, не  имеющим  формы,
заманивать несколько миллиардов людей к себе в подземелья?
     - Да будьте вы прокляты! - говорит старик повысив  голос.  -  Это  же
НЕЛЮДИ! Как мы с вами можем судить, что нужно нелюдям? Может  быть,  рабы.
Может быть, еда... А может быть, строительный материал для своих  гадов...
Какая разница? Они разрушили наш мир! Они и  теперь  не  дают  нам  покоя,
травят нас, как крыс...
     И тут лицо его вдруг страшно искажается. С поразительной  для  своего
возраста  прытью  он  отскакивает  к  противоположной  стене,  с  грохотом
отшвырнув табуретку. Я и глазом моргнуть не успел, а он уже держит  обеими
руками большой никелированный  револьвер,  наставив  его  прямо  на  меня.
Сонные стражи проснулись и с таким же  выражением  недоверия  и  ужаса  на
лицах,  ставших  вдруг  совсем  ребяческими,  не  отрывая  от  меня  глаз,
беспорядочно шарят вокруг себя в поисках своих винтовок.
     - Что случилось? - говорю я, стараясь не  шевелиться.  Никелированный
ствол ходит ходуном, а стражи,  нащупав  наконец  оружие,  дружно  клацают
затворами.
     - Твоя дурацкая одежда все-таки заработала, - щелкает Щекн на  своем.
Тебя почти не видно. Только лицо. Ты не имеешь формы, как  вода  или  пар.
Впрочем, старик уже раздумал стрелять. Или мне все-таки убрать его?
     - Не надо, - говорю я по-русски.
     Старик наконец подает голос. Он белее стены и говорит  запинаясь,  но
не от страха, конечно, а от ненависти. Мощный все-таки старик.
     - Проклятый подземный оборотень! - говорит он. - Положи руки на стол!
Левую на правую! Вот так...
     - Это недоразумение, - говорю я сердито. - Я  не  оборотень.  У  меня
специальная  одежда.  Она  может  делать  меня  невидимым,  только   плохо
работает.
     - Ах, одежда?  -  издевательски  произносит  старик.  -  На  Северном
Архипелаге научились делать одежду-невидимку!
     - На Северном Архипелаге очень многое научились делать, - говорю я. -
Спрячьте, пожалуйста, ваше оружие и давайте разберемся спокойно.
     - Дурак ты, - говорит старик. - Хоть  бы  на  карту  нашу  удосужился
взглянуть. Нет никакого Северного Архипелага...  Я  тебя  сразу  раскусил,
только все никак не мог поверить в такую наглость...
     - Неужели тебе не унизительно? - щелкает Щекн. - Давай,  ты  возьмешь
на себя старика, а я - обоих молодых...
     - Пристрели собаку! - командует старик стражу, не отрывая взгляда  от
меня.
     - Я тебе покажу "собаку"! - на чистейшем местном  наречии  произносит
Щекн. - Старый болтливый козел!
     Тут нервы у мальчишек не выдерживают, и начинается пальба...



                     3 ИЮНЯ 78-ГО ГОДА. СНОВА МАЙЯ ГЛУМОВА

     Я сильно переборщил с громкостью видеофона. Аппарат у меня  над  ухом
мелодично взревел, как незнакомец в коротких штанишках в разгар ухаживания
за миссис Никльби. Я бомбой вылетел из кресла, на лету  нашаривая  клавишу
приема.
     Звонил Экселенц. Было 07.03.
     - Хватит спать, - произнес он довольно благодушно. - В твои годы я не
имел обыкновения спать.
     До каких, интересно, пор мне выслушивать от него про  мои  годы?  Мне
уже сорок пять... И, кстати, в мои годы он-таки спал. Он и сейчас не дурак
поспать.
     - А я и не спал, - соврал я.
     - Тем лучше, - сказал он. - Значит, ты  можешь  приступить  к  работе
немедленно. Найди эту Глумову. Выясни у нее следующее. Виделась ли  она  с
Абалкиным со вчерашнего дня. Говорил ли Абалкин с ней о  ее  работе.  Если
говорил, что именно его интересовало. Не выражал ли он желания зайти к ней
в музей. Все. Не больше и не меньше.
     Я откликаюсь на эту кодовую фразу:
     - Выяснить у Глумовой, виделась ли она с ним еще раз, был ли разговор
о работе, если был, то что интересовало, не выражал  ли  желания  посетить
Музей. Так.
     - Так, ты предлагал сменить легенду. Не возражаю. КОМКОН  разыскивает
Прогрессора  Абалкина  для  получения   от   него   показаний   касательно
несчастного случая. Расследование  связано  с  тайной  личности  и  потому
проводится негласно. Не возражаю. Вопросы есть?
     - Хотел бы я знать, причем здесь этот Музей... - пробормотал я как бы
про себя.
     - Ты что-то сказал? - осведомился Экселенц.
     - Предположим, у них не было никаких разговоров  про  этот  треклятый
Музей. Могу я в этом случае попытаться выяснить,  что  все-таки  произошло
между ними при первой встрече?
     - Тебе это важно?
     - А вам?
     - Мне - нет.
     - Очень странно, - сказал я, глядя в сторону. - Мы знаем,  что  хотел
выяснить Абалкин у меня. Мы знаем, что он хотел выяснить у  Федосеева.  Но
мы представления не имеем, чего он добивался от Глумовой...
     Экселенц сказал:
     - Хорошо. Выясняй. Но только так, чтобы  это  не  помешало  выяснению
главных вопросов. И не забудь надеть  радиобраслет.  Надень-ка  его  прямо
сейчас, чтобы я это видел...
     Я со вздохом извлек из ящика стола браслет и  нацепил  его  на  левое
запястье. Браслет жал.
     - Вот так, - сказал Экселенц и отключился.
     Я направился в душ. Из кухни раздавался гром и лязг - Алена орудовала
утилизатором. Пахло кофе. Я принял душ, и мы позавтракали.  Алена  в  моем
халате восседала напротив меня и была  похожа  на  китайского  божка.  Она
объявила, что у нее сегодня доклад, и предложила прочесть  мне  его  вслух
для тренировки.  Я  уклонился,  сославшись  на  обстоятельства.  Опять?  -
спросила она сочувственно и в то же время агрессивно. Опять,  признался  я
не без вызова. Проклятье, сказала она. Не спорю, сказал я. Это надолго?  -
спросила она. У меня еще три дня сроку, сказал я. А  если  не  успеешь?  -
спросила она. Тогда всему конец, сказал я. Она бегло глянула на меня, и  я
понял, что она опять представляет себе всякие ужасы.  Скучища,  сказал  я,
надоело. Отбарабаню это  дело,  и  поедем  с  тобой  куда-нибудь  подальше
отсюда. Я не смогу, сказала  она  грустно.  Неужели  тебе  не  надоело?  -
спросил я. - Чепухой ведь занимаетесь...  Вот  так  с  ней  и  нужно.  Она
мгновенно ощетинилась и принялась доказывать, что занимается не чепухой, а
дьявольски интересными и нужными вещами. В конце концов  мы  договорились,
что через месяц поедем на Новую Землю. Это теперь модно...
     Я вернулся в кабинет и не садясь набрал номер дома Глумовой. Никто не
откликнулся. Было 07.51. Яркое солнечное утро. В такую  погоду  до  восьми
часов спать мог только наш слон. Майя Глумова, наверное,  уже  отправилась
на работу, а веснушчатый Тойво вернулся в свой интернат.
     Я прикинул свое расписание  на  сегодняшний  день.  В  Канаде  сейчас
поздний вечер. Насколько я знаю,  Голованы  ведут  преимущественно  ночной
образ жизни, так что ничего плохого не случится, если  я  отправлюсь  туда
часа через три-четыре... Кстати, как сегодня  насчет  нуль-Т?  Я  запросил
справочную. Нуль-транспортировка возобновила нормальную работу  с  четырех
утра. Таким образом, я сегодня успеваю и к Щекну, и к Корнею Яшмаа.
     Я сходил на кухню, выпил еще одну чашку  кофе  и  проводил  Алену  на
крышу до глайдера. Простились мы  с  преувеличенной  сердечностью:  у  нее
начался преддокладный мандраж. Я старательно махал ей рукой, пока  она  не
скрылась из виду, а потом вернулся в кабинет.
     Интересно, что ему дался этот  Музей?  Музей  как  музей...  Какое-то
отношение к работе Прогрессоров,  в  частности  к  Саракшу,  он,  конечно,
имеет... Тут я вспомнил  расширенные  во  всю  радужку  зрачки  Экселенца.
Неужели он тогда в самом деле  испугался?  Неужели  мне  удалось  испугать
Экселенца? И чем! Ординарным и вообще-то случайным сообщением, что подруга
Абалкина работает в Музее  Внеземных  Культур...  в  Спецсекторе  объектов
невыясненного назначения... Пардон! Спецсектор он назвал  сам.  Я  сказал,
что Глумова работает в Музее  Внеземных  Культур,  а  он  мне  объявил:  в
Спецсекторе  объектов  невыясненного  назначения...  Я  вспомнил  анфилады
комнат, уставленные, увешанные, перегороженные,  заполненные  диковинками,
похожими на абстрактные  скульптуры  или  на  топологические  модели...  И
Экселенц допускает, что имперского штабного офицера,  натворившего  что-то
такое в сотне парсеков отсюда, может хоть что-нибудь заинтересовать в этих
комнатах...
     Я набрал номер рабочего кабинета Глумовой и несколько  остолбенел.  С
экрана приятно улыбался мне  Гриша  Серосовин,  по  прозвищу  Водолей,  из
четвертой подгруппы моего отдела. В течении нескольких секунд  я  наблюдал
за последовательной  сменой  выражений  на  румяной  Гришиной  физиономии.
Приятная   улыбка,   растерянность,   официальная   готовность   выслушать
распоряжение и, наконец, снова приятная улыбка. Слегка  теперь  натянутая.
Парня можно было понять. Если уж я сам испытал некоторое остолбенение,  то
ему слегка растеряться сам бог велел. Конечно же, меньше всего  он  ожидал
увидеть на экране начальника своего отдела, но в общем справился он вполне
удовлетворительно.
     - Здравствуйте, - сказал я. - Попросите, если можно, Майю Тойвовну.
     - Майя Тойвовна... - Гриша огляделся. - Вы знаете, ее нет.  По-моему,
она сегодня еще не приходила. Передать ей что-нибудь?
     - Передайте, что звонил Каммерер, журналист. Она должна меня помнить.
А вы что же - новичок? Что-то я вас...
     -  Да,  я  тут  только  со  вчерашнего  дня...  Я  тут,   собственно,
посторонний, работаю с экспонатами...
     - Ага, - сказал я. - Ну что ж... Спасибо. Я еще позвоню. Так-так-так.
     Экселенц принимает меры.  Похоже,  что  он  просто  уверен,  что  Лев
Абалкин появится  в  Музее.  И  именно  в  секторе  этих  самых  объектов.
Попробуем понять, почему он выбрал именно Гришу.  Гриша  у  нас  без  году
неделя. Сообразительный, хорошая реакция.  По  образованию  -  экзобиолог.
Может быть, именно в этом  все  дело.  Молодой  экзобиолог  начинает  свое
первое самостоятельное исследование. Что-нибудь вроде: "Зависимость  между
топологией артефакта и биоструктурой разумного существа". Все тихо, мирно,
изящно, прилично. Между прочим, Гриша еще и чемпион отдела по субаксу...
     Ладно. Это я, кажется, понял. Пусть. Глумова, надо  полагать,  где-то
задерживается. Например, беседует где-нибудь с Львом Абалкиным. А  кстати,
он ведь мне назначил на сегодня свидание в  10.00.  Наверняка  соврал,  но
если мне действительно предстоит лететь  на  это  свидание,  сейчас  самое
время позвонить ему и узнать, не изменились ли у него планы. И я  тут  же,
не теряя времени, позвонил в "Осинушку".
     Коттедж номер шесть отозвался немедленно, и я увидел на  экране  Майю
Глумову.
     - А, это вы... - произнесла она с отвращением.
     Невозможно передать, какая обида, какое разочарование  были  на  лице
ее. Она здорово сдала за эти сутки - ввалились  щеки,  под  глазами  легли
тени, тоскливые больные глаза были  широко  раскрыты,  губы  запеклись.  И
только секунду спустя, когда она медленно откинулась от экрана, я отметил,
что прекрасные волосы ее тщательно и не без кокетства уложены и что поверх
строго элегантного серого платья с закрытым воротом лежит на груди  ее  то
самое янтарное ожерелье.
     - Да, это я... - сказал журналист Каммерер растерянно. - Доброе утро.
Я, собственно... Что, Лев у себя?
     - Нет, - сказала она.
     - Дело в том, что он назначил мне свидание... Я хотел...
     - Здесь? - живо спросила она, снова придвинувшись к экрану. - Когда?
     - В десять часов. Я просто хотел на всякий случай  узнать...  а  его,
оказывается, нет...
     - А он вам точно назначил? Как он сказал? - совсем по-детски спросила
она, жадно на меня глядя.
     - Как он сказал?.. - медленно повторил  журналист  Каммерер.  Вернее,
уже не журналист Каммерер, а я. - Вот что, Майя Тойвовна.  Не  будем  себя
обманывать. Скорее всего, он не придет.
     Теперь она смотрела на меня, словно не верила своим глазам.
     - Как это?.. Откуда вы знаете?
     - Ждите меня, - сказал я. - Я вам все расскажу. Через несколько минут
я буду.
     - Что с ним случилось? - пронзительно и страшно крикнула она.
     - Он жив и здоров. Не беспокойтесь. Ждите, я сейчас...
     Две минуты на одевание. Три минуты до ближайшей кабины нуль-Т.  Черт,
очередь у кабины... Друзья, очень прошу вас, разрешите  мне  пройти  перед
вами, очень важно... Спасибо большое, спасибо!..  Так.  Минута  на  поиски
индекса. Что за индексы у них там, в провинции!..  Пять  секунд  на  набор
индекса. И я шагаю из кабины в пустынный бревенчатый вестибюль  курортного
клуба. Еще  минуту стою  на широком  крыльце и  верчу  головой.  Ага,  мне
туда... Ломлюсь напрямик через  заросли  рябины  пополам  с  крапивой.  Не
наскочить бы на доктора Гоаннека...
     Она ждала меня в холле - сидела за низким столом с медвежонком, держа
на коленях видеофон. Войдя, я непроизвольно взглянул на приоткрытую  дверь
гостиной, и она сейчас же торопливо сказала:
     - Мы будем разговаривать здесь.
     - Как вам будет угодно, - отозвался я.
     Нарочито неторопливо я осмотрел гостиную, кухню и спальню. Везде было
чисто прибрано, и, конечно, никого там не было. Краем глаза я  видел,  что
она сидит неподвижно, положив руки на  видеофон,  и  смотрит  прямо  перед
собой.
     - Кого вы искали? - спросила она холодно.
     - Не знаю, - честно признался я. - Просто разговор у нас с вами будет
деликатный, и я хотел убедиться, что мы одни.
     - Кто вы такой? - спросила она. - Только не врите больше.
     Я изложил ей легенду  номер  два,  разъяснил  про  тайну  личности  и
добавил, что за вранье не извиняюсь - просто я пытался сделать свое  дело,
не подвергая ее излишним волнениям.
     - А теперь, значит, вы решили  больше  со  мной  не  церемониться?  -
Сказала она.
     - А что прикажете делать?
     Она не ответила.
     - Вот вы сидите здесь и ждете, - сказал я. - А ведь он не придет.  Он
водит вас за нос. Он всех нас водит за нос, и  конца  этому  не  видно.  А
время идет.
     - Почему вы думаете, что он сюда не вернется?
     - Потому что он скрывается, - сказал я. - Потому что он врет всем,  с
кем ему приходится разговаривать.
     - Зачем же вы сюда звонили?
     - А затем, что я никак не могу  его  найти!  -  сказал  я,  понемногу
свирепея. - Мне приходится ловить любой шанс, даже самый идиотский...
     - Что он сделал? - спросила она.
     - Я не знаю, что он сделал. Может быть, ничего. Я ищу его не  потому,
что он что-то сделал. Я ищу его, потому что он  -  единственный  свидетель
большого несчастья. И если мы его не найдем, мы так и не  узнаем,  что  же
там произошло...
     - Где - там?
     - Это неважно, - сказал я нетерпеливо. - Там, где он работал.  Не  на
Земле. На планете Саракш.
     По лицу ее было видно, что она впервые слышит про планету Саракш.
     - Почему же он скрывается? - спросила она тихо.
     - Мы не знаем. Он на грани психического  срыва.  Он,  можно  сказать,
болен. Возможно, ему что-то чудится. Возможно, это какая-то идея-фикс.
     - Болен... - сказала она, тихонько качая головой. - Может  быть...  А
может быть и нет... Что вам от меня надо?
     - Вы виделись с ним еще раз?
     - Нет, - сказала она. - Он обещал позвонить, но так и не позвонил.
     - Почему же вы ждете его здесь?
     - А где мне еще его ждать? - спросила она.
     В голосе ее было столько горечи, что я отвел глаза и некоторое  время
молчал. Потом спросил:
     - А куда он собирался вам звонить? На работу?
     - Наверное... Не знаю. В первый раз он позвонил на работу.
     - Он позвонил вам в Музей и сказал, что приедет к вам?
     - Нет. Он сразу позвал меня к себе. Сюда. Я взяла глайдер и полетела.
     - Майя Тойвовна, - сказал я. - Меня интересуют все подробности  вашей
встречи... Вы рассказывали ему о себе, о своей работе. Он вам  рассказывал
о своей. Постарайтесь вспомнить, как это было.
     Она покачала головой.
     -  Нет.  Ни  о  чем  таком  мы  не  разговаривали...   Конечно,   это
действительно странно...  Мы  столько  лет  не  виделись...  Я  уже  потом
сообразила, уже дома, что я так ничего о нем и не  узнала...  Ведь  я  его
спрашивала: где ты был, что делал... Но он отмахивался и кричал,  что  это
все чушь, ерунда...
     - Значит, он расспрашивал вас?
     - Да нет же! Все это его не интересовало... Кто я, как я... Одна  или
у меня кто-либо есть... чем я живу... Он был как мальчишка... Я не хочу об
этом говорить.
     - Майя  Тойвовна,  не  надо  говорить  о  том,  о  чем  вы не  хотите
говорить...
     - Я ни о чем не хочу говорить!
     Я поднялся, сходил на кухню и принес ей воды. Она жадно  выпила  весь
стакан, проливая воду на свое серое платье.
     - Это никого не касается, - сказала она, отдавая мне стакан.
     - Не говорите о том, что никого не касается, - сказал я,  усаживаясь.
О чем он вас расспрашивал?
     - Я же вам говорю: он ни  о  чем  не  расспрашивал!  Он  рассказывал,
вспоминал, рисовал, спорил... как мальчишка... Оказывается, он все помнит!
Чуть ли не каждый день! Где стоял он, где стояла я, что сказал  Рекс,  как
смотрел Вольф... Я ничего не помнила, а он все кричал на меня и  заставлял
вспоминать, и я вспоминала... И  как  он  радовался,  когда  я  вспоминала
что-нибудь такое, чего не помнил он сам!..
     Она замолчала.
     - Это все - о детстве? - спросил я, подождав.
     - Ну конечно! Ведь я же вам  говорю,  это  никого  не  касается,  это
только наше с ним!.. Он и правда был как сумасшедший... У меня уже не было
сил, я засыпала, а он будил меня и кричал в ухо: а кто  тогда  свалился  с
качелей? И если я вспоминала, он хватал меня в охапку, бегал  со  мною  по
дому и орал: правильно, все так и было, правильно!
     - И он не расспрашивал вас,  что  сейчас  с  Учителем,  со  школьными
друзьями?
     - Я же вам объясняю: он  ни  чем  не  расспрашивал  и  ни  о  ком  не
расспрашивал! Можете вы это понять? Он рассказывал, вспоминал и  требовал,
чтобы я тоже вспоминала...
     -  Да,  понимаю,  понимаю,  -  сказал  я.  -  А  что  он,  по-вашему,
намеревался делать дальше?
     Она посмотрела на меня, как на журналиста Каммерера.
     - Ничего-то вы не понимаете, - сказала она.
     И в общем-то она была, конечно, права. Ответы на вопросы Экселенца  я
получил: Абалкин НЕ интересовался работой Глумовой, Абалкин НЕ намеревался
использовать ее для проникновения в Музей. Но я  действительно  совершенно
не  понимал,  какую  цель  преследовал  Абалкин,   устраивая   эти   сутки
воспоминаний. Сентиментальность... дань  детской  любви...  возвр