осле завтрака  появился  молодой  самец  -  нилдор,  чтобы
отвезти Гандерсена  в  стойбище.  В  прежние  времена  Гандерсен  просто
забрался  бы  ему  на  спину,  но  теперь  он  чувствовал,  что   должен
представиться.  "Нельзя  требовать,  чтобы   самостоятельное,   разумное
существо везло тебя через джунгли, - думал Гандерсен, -  не  проявив  по
отношению к нему элементарной вежливости".
   - Я Эдмунд Гандерсен, однажды рожденный, - сказал он, - и желаю тебе,
мой любезный попутчик, многих счастливых повторных рождений.
   - Я Срин'гахар, однажды рожденный, -  вежливо  ответил  нилдор,  -  и
благодарю тебя за добрые пожелания, мой любезный попутчик. Буду  служить
тебе по своей воле и без принуждения, и жду твоих приказаний.
   - Я должен поговорить с многократно рожденным и  получить  разрешение
на путешествие на север. Этот человек говорит, что ты можешь меня к нему
отвезти.
   - Это возможно. Сейчас?
   - Сейчас.
   У Гандерсена был только один чемодан. Он положил его на  широкий  зад
нилдора, а Срин'гахар тут же поднял хвост, чтобы придержать багаж. Затем
он опустился на колени, а Гандерсен с  соблюдением  надлежащего  ритуала
уселся на нем верхом. Тонны мускулов поднялись и  послушно  двинулись  в
сторону леса. Все было почти так же, как и раньше.
   Первые километры пути среди все  более  густых  зарослей  деревьев  с
горькими плодами они проделали молча. Постепенно  Гандерсен  понял,  что
нилдор не будет говорить, если не начать разговор самому, и  сказал  для
завязки, что десять лет тому назад жил на Белзагоре. Срин'гахар ответил,
что знает об этом, и помнит  его  со  времен  правления  Компании.  Речь
нилдора напоминала носовое ворчание и хрюканье без  всяких  оттенков,  и
было  неясно,  вспоминает  ли  нилдор  Гандерсена  с  удовольствием,   с
отвращением или безразличием. Гандерсен мог бы сделать  какие-то  выводы
по  движениям  гребня  на  голове  Срин'га-хара,  но  сейчас  это   было
невозможно.  Сложная  дополнительная   система   общения   нилдоров,   к
сожалению, не была достаточно развита  для  удобства  пассажиров.  Кроме
того, Гандерсен знал лишь несколько из практически неограниченного числа
дополнительных жестов, впрочем, большинство из них он забыл.
   Нилдор казался ему достаточно дружелюбным.
   Гандерсен  собирался  воспользоваться   поездкой,   чтобы   вспомнить
нилдорский язык. Пока что у него шло  неплохо,  но  он  понимал,  что  в
беседе с многократно рожденным ему потребуется все знание этого языка.
   - Я правильно говорю? - то и дело спрашивал он. - Пожалуйста, поправь
меня, если я ошибаюсь.
   - Ты говоришь очень хорошо, - отметил Срин'гахар.
   Язык, в  сущности,  не  был  трудным.  Словарь  его  был  невелик,  а
грамматика проста. Глаголы не спрягались.  Слова  формировались  простым
соединением значащих  слогов,  и  сложное  понятие,  например,  "прежнее
пастбище стада моего супруга", звучало как длинный ряд  хриплых  звуков,
не прерывавшихся даже короткой паузой. Речь нилдоров  была  медленной  и
монотонной, она содержала низкие вибрирующие  звуки,  которые  землянину
приходилось извлекать из глубины носа; переходя с нилдорского  на  любой
земной язык, Гандерсен испытывал  ни  с  чем  не  сравнимое  облегчение,
словно цирковой акробат, внезапно перенесшийся с Юпитера на Меркурий.
   Срин'гахар шел по тропе нилдоров, а не по одной из старых  накатанных
дорог Компании. Гандерсену приходилось наклоняться под низко  свисающими
ветвями, а один раз дрожащая лиана-никаланга обвилась вокруг его шеи. Он
быстро разорвал ее, ощутив  жуткие  холодные  объятия.  Оглянувшись,  он
увидел, что лиана набухла от возбуждения, покраснела и раздулась  -  так
на нее подействовало  прикосновение  кожи  землянина,  Вскоре  влажность
воздуха в джунглях достигла предела, испарения начали выпадать  крупными
каплями. Было так душно, что Гандерсен с трудом дышал, а по телу стекали
струи пота. Вскоре они пересекли старую дорогу Компании, которая уже так
заросла, что еще год, и от нее не останется и следа.
   Огромное тело  нилдора  часто  требовало  пищи.  Каждые  полчаса  они
останавливались, Гандерсен слезал, а Срин'гахар  жевал  веточки  кустов.
Это зрелище вновь пробуждало предубеждения Гандерсена и  беспокоило  его
до такой степени, что он старался не смотреть. Нилдор, совсем как  слон,
вытягивал хобот и очищал ветки от  листьев,  потом  его  огромная  пасть
раскрывалась и в ней исчезала целая охапка. Тремя огромными  бивнями  он
обдирал кусочки коры на десерт. Громадные  челюсти  неутомимо  двигались
вперед и назад, дробили, перемалывали. Мы сами во время еды выглядим  не
лучше, убеждал себя  Гандерсен.  Однако  демон,  который  в  нем  сидел,
упирался и твердил, что его спутник-нилдор - просто животное.
   Срин'гахар не был болтлив. Когда Гандерсен ничего не  говорил,  то  и
нилдор молчал. Когда Гандерсен о чем-нибудь  спрашивал,  нилдор  отвечал
вежливо, но очень  кратко.  Усилия  для  поддержания  разговора  утомили
Гандерсена.  Он  подчинялся  ритму  шагов  огромного  существа,   находя
удовольствие в том, что без затраты сил со  своей  стороны  преодолевает
полные испарений джунгли. Он понятия не имел, где находится, и не мог бы
сказать, движутся ли они в нужном  направлении,  поскольку  деревья  над
головой создавали сплошной полог, скрывавший  солнце.  Нилдор,  желая  в
очередной раз за это утро поесть, неожиданно свернул с  троны  и,  топча
растительность, подошел к тому, что когда-то было сооружением  Компании,
а теперь - грязными, заросшими лианами развалинами.
   - Ты знаешь, что это за дом,  Эдмунд  однажды  рожденный?  -  спросил
Срин'гахар.
   - Не припоминаю...
   - Ваша станция. Здесь вы собирали змеиный яд.
   На Гандерсена внезапной лавиной  обрушилось  прошлое.  Перед  глазами
возникали  обрывочные  картины.  Старые  скандалы,  давно  забытые   или
загнанные вглубь подсознания, ожили вновь. Эти руины - биостанция? Место
его прегрешений, стольких падений и утрат? Гандерсен чувствовал,  что  у
него начинают гореть щеки. Он слез со спины нилдора и побрел  в  сторону
здания. Перед дверью он на мгновение остановился и заглянул внутрь.  Да,
вот  свисающие  трубки  и  желоба,  по  которым  тек  добытый  яд.   Все
техническое оборудование  до  сих  пор  было  на  месте,  заброшенное  и
пришедшее в негодность из-за влаги. А здесь был вход для  змей,  которые
под звуки чужой музыки, не  в  силах  ей  сопротивляться,  выползали  из
джунглей и отдавали свой яд. А тут.., а там...
   Он бросил взгляд на Срин'гахара.  Шипы  на  гребне  нилдора  набухли:
признак напряжения,  а  может  быть,  и  стыда.  У  нилдоров  тоже  были
воспоминания, связанные с этим зданием. Гандерсен вошел внутрь,  толкнув
приоткрытую дверь. Заскрипели петли. Скрежет, а  затем  мелодичный  стон
разнеслись по всему зданию,  отдаваясь  приглушенным  эхом.  Бззмм..,  и
Гандерсен снова услышал гитару Джеффа Курца. Он будто опять  вернулся  в
прошлое. Ему снова было тридцать,  и  он  только  что  прилетел  на  Мир
Холмана.  Он  начинал  практику  на  биостанции,  а  потом  остался   на
постоянную работу на планете. Сколько  же  слухов  ходило  вокруг  этого
места! Да... Из глубин памяти возникла фигура Курца. Он стоял в  дверях,
не правдоподобно высокий, самый высокий мужчина из тех, кого  когда-либо
видел Гандерсен, с большой круглой лысой  головой  и  огромными  черными
глазами, сидящими  под  выступающими  надбровными  дугами.  Его  широкая
улыбка открывала белые зубы. Забренчала гитара, и Курц сказал:
   - Тебе тут понравится, Ганди.  Здесь  можно  получить  ни  с  чем  не
сравнимые  впечатления.  На  прошлой   неделе   мы   похоронили   твоего
предшественника.  -  Бзмм.  -  Тебе,  конечно,  нужно  будет   научиться
выдерживать  определенную  дистанцию  между  собой  и   тем,   что   тут
происходит. Только так  можно  сохранить  собственную  личность  в  этом
чуждом мире. Нужно очертить вокруг себя границу, Ганди, и  сказать  этой
планете: вот до этого места ты можешь дойти, пытаясь меня уничтожить, но
ни шагу дальше. В противном случае планета тебя поглотит и сделает своей
составной частью. Я понятно говорю?
   - Ничего не понимаю, - сказал Гандерсен.
   - Со временем поймешь. - Бзмм. - Идем, посмотришь наших змей.
   Курц был на пять лет старше Гандерсена и прибыл на Мир Холмана  тремя
годами раньше. Гандерсен знал о нем понаслышке задолго до  того,  как  с
ним встретился. Все, казалось, испытывали к Курцу чуть ли  не  священное
почтение, хотя тот был лишь помощником начальника станции и  никогда  не
поднимался выше. Через  пять  минут  Гандерсен  считал,  что  сумел  его
раскусить: он напоминал падающего, не до конца падшего ангела,  Люцифера
на пути в бездну, еще у начала своего падения.  Такого  человека  нельзя
было обременить серьезной ответственностью, пока он не прошел свой  путь
и не достиг конечной цели.
   Они вместе вошли на станцию. Курц взял  дистиллятор,  нежно  погладил
трубки и  краны.  Пальцы  его  напоминали  ноги  паука,  а  поглаживание
казалось странно неприличным. В  дальнем  конце  комнаты  стоял  низкий,
приземистый мужчина, с темными волосами  и  черными  бровями,  начальник
станции  Джо  Саламоне.  Курц  представил   ему   Гандерсена.   Саламоне
улыбнулся.
   - Повезло вам, - сказал он. - Как это вам удалось получить назначение
сюда?
   - Меня просто прислали, - сказал Гандерсен.
   - Кто-то над кем-то подшутил, - предположил Курц.
   - Может быть, - согласился Гандерсен. - Каждый считает  меня  лжецом,
когда я говорю, что меня направили сюда, хотя я особенно не старался.
   - Тест на невинность, - пробормотал Курц.
   - Ну, раз вы уже здесь, - объявил Саламоне, - вы должны познакомиться
с основным законом нашей жизни. Он запрещает обсуждать  с  кем-либо  вне
пределов станции то, что здесь происходит. Capisce? А теперь  повторяйте
за мной: клянусь Отцом, Сыном и Святым Духом, а также Авраамом, Исааком,
Иаковом и Моисеем...
   Курц подавился со смеху.
   -  Такой  клятвы  я  никогда  еще  не  слышал,  -  сказал  удивленный
Гандерсен.
   - Саламоне -  итальянский  еврей,  -  пояснил  Курц  -  он  старается
подстраховаться на всякий случай. Клятва пусть тебя не  волнует,  но  он
действительно прав: никого не касается то, что здесь происходит. То, что
ты где-то слышал о нашей станции, может быть, и правда, но ничего никому
не рассказывай, когда уедешь отсюда. - Бзмм. Бзмм.  -  А  теперь  смотри
внимательно. Мы будем созывать наших демонов. Приготовь усилители, Джо.
   Саламоне схватил пластиковый мешок с чем-то, напоминавшим  золотистую
крупу, и потащил  его  в  сторону  задней  двери.  Он  набрал  в  горсть
содержимое мешка и быстрым движением бросил в воздух.  Ветер  тотчас  же
подхватил и унес блестящие зернышки.
   - Сейчас он разбросал в джунглях тысячи  микроусилителей,  -  пояснил
Курц. - В течение десяти минут они  покроют  площадь  в  радиусе  десяти
километров. Они настроены на частоту звуков моей гитары и флейты Джо,  а
благодаря резонансу там везде будет слышна музыка.
   Курц начал играть, а Саламоне подыгрывал  ему  на  флейте.  Зазвучала
торжественная сарабанда, мягкая, гипнотизирующая, в ней повторялись  две
или три музыкальных фразы, без изменения тембра и  высоты  тона.  Десять
минут не происходило ничего необычного. Потом  Курц  показал  в  сторону
джунглей.
   -  Начинают  выползать,  -  прошептал  он.  -  Мы   самые   настоящие
заклинатели змей.
   Гандерсен пригляделся к  змеям,  ползшим  среди  зарослей;  они  были
вчетверо длиннее человеческого роста и  с  человеческую  руку  толщиной.
Вдоль  их  спин  шли  волнистые  плавники.  Кожа  их   была   блестящая,
бледнозеленая и явно липкая, поскольку к ней в разных местах приклеились
фрагменты лесной подстилки  -  кусочки  мха,  листья,  увядшие  лепестки
цветов.  Глаза  им  заменяли  ряды  рецепторов   величиной   с   блюдце,
расположенных по обе стороны плавника. Головы  у  них  были  короткие  и
толстые, а ротовое отверстие представляло собой  узкую  щель.  На  месте
ноздрей торчали две  тонкие  иглы  длиной  с  большой  палец.  В  момент
возбуждения, или когда змея нападала, они удлинялись впятеро, и  из  них
выделялась голубая жидкость - яд. Несмотря на размеры тварей  и  на  то,
что их одновременно появилось по крайней  мере  тридцать,  Гандерсен  не
испытывал страха, хотя наверняка при виде такого количества питонов  его
объял бы ужас. Это  не  были  питоны.  Это  не  были  даже,  собственно,
рептилии, но какие-то жуткие  создания,  гигантские  черви.  У  них  был
сонный вид, и они не проявляли никаких признаков интеллекта, однако явно
реагировали на музыку. Она привела их к  самой  станции,  и  теперь  они
извивались в чудовищном танце, ища  источник  звуков.  Первые  змеи  уже
вползали в здание.
   - Играешь на гитаре? - спросил  Курц.  -  Возьми,  просто  ударяй  по
струнам. Мелодия теперь уже не важна.
   Он бросил инструмент Гандерсену, который  с  трудом  извлек  из  него
неловкое подобие мелодии, которую играл Курц. Курц тем временем  надевал
нечто вроде розового колпачка на голову ближайшей змеи.  Колпачок  начал
ритмично  пульсировать;  змея  извивалась,   ее   плавник   конвульсивно
вздрагивал, хвост  бил  по  земле.  Потом  она  успокоилась.  Курц  снял
колпачок и надел его на голову следующей, а потом по очереди  на  головы
остальных.
   Он извлекал их яд. Говорили, что для туземцев этот яд смертелен. Змеи
никогда не нападали, но, потревоженные, жалили, и яд действовал  быстро.
Однако то, что было  ядом  на  Мире  Холмана,  одновременно  оказывалось
эликсиром жизни на Земле. Змеиный яд  был  одним  из  наиболее  доходных
товаров,  которые  экспортировала  Компания.   Соответствующим   образом
дистиллированный,   высушенный   и    кристаллизованный,    он    служил
катализатором в процессе регенерации органов человеческого тела.  Как  и
почему так происходило, Гандерсен не знал, однако  столкнулся  с  чем-то
подобным во время учебы, когда один из его коллег при аварии на  планере
потерял обе ноги ниже колен. После применения препарата ноги  отросли  в
течение шести месяцев.
   Гандерсен продолжал терзать гитару, Саламоне играл на флейте, а  Курц
собирал яд. Внезапно в зарослях  раздался  рев.  Музыка  явно  привлекла
также стадо нилдоров. Гандерсен видел, как они выходили из-за кустов,  и
робко останавливались на краю поляны. Их было девять. Вскоре они  начали
раскачиваться в неуклюжем  танце,  мотая  хоботами  в  ритме  мелодии  и
помахивая хвостами, а их шипастые гребни сжимались и разжимались.
   - Готово, - объявил Курц. - Пять литров. Неплохой улов.
   Как только стихла музыка, змеи, лишенные яда, поползли в лес. Нилдоры
еще какое-то время оставались, пристально глядя на людей, но потом и они
ушли. Курц и Саламоне познакомили Гандерсена с техникой перегонки ценной
жидкости и ее подготовкой к отправке на Землю.
   На этом все и закончилось. Он не заметил ничего скандального и не мог
понять, откуда взялось столько  двусмысленных  сплетен  по  поводу  этой
станции, и почему Саламоне хотел взять с него клятву молчать. Однако  он
не осмелился спрашивать. Через три дня они снова приманили змей, собрали
у них яд, и снова во  всем  этом  ритуале  Гандерсен  не  увидел  ничего
особенного. Однако вскоре он понял, что Курц и Саламоне лишь  испытывали
его перед началом настоящего таинства.
   На третьей неделе пребывания  на  станции  его  наконец  допустили  к
тайному знанию. Сбор яда был закончен, и змеи вернулись в лес. Несколько
нилдоров из тех, что были привлечены сегодняшним концертом, еще  бродили
возле здания. Гандерсен внезапно  почувствовал,  что  сейчас  произойдет
нечто необычное.  Он  увидел,  что  Курц  многозначительно  взглянул  на
Саламоне и отсоединил резервуар  с  ядом,  прежде  чем  жидкость  начала
стекать в перегонный аппарат, потом налил около литра в  широкую  миску.
На  Земле  такое  количество  лекарства  стоило  бы  годового  жалованья
Гандерсена.
   - Идем с нами, - сказал Курц.
   Все трое вышли наружу. Сразу же подошли три нилдора.  Они  вели  себя
странно, их гребни стали твердыми, а уши  дрожали  -  казалось,  нилдоры
полны были страстного желания. Курц  протянул  миску  с  ядом  Саламоне,
который немного отпил из нее. Потом выпил Курц.
   - Причастишься с нами? - спросил он, протягивая миску Гандерсену.
   Гандерсен заколебался.
   - Можно пить, безопасно, - старался успокоить его Саламоне, -  он  не
действует на ядра клеток, когда принимаешь его внутрь.
   Гандерсен поднес сосуд ко рту  и  осторожно  сделал  глоток.  Яд  был
сладкий, но водянистый.
   - Он действует только на мозг, - добавил Саламоне.
   Курц взял у него миску и поставил на  землю.  Подошел  самый  крупный
нилдор и аккуратно погрузил хобот в жидкость. Потом  напились  второй  и
третий. Миска опустела.
   - Если это яд для обитателей этой планеты? Что тогда? - забеспокоился
Гандерсен.
   - Ведь они сами пьют. Это  опасно  только  в  том  случае,  когда  яд
попадает непосредственно в кровь, - пояснил Саламоне.
   - И что теперь будет?
   - Подожди, - сказал Курц,  -  и  открой  свою  душу  перед  тем,  что
произойдет.
   Гандерсену не пришлось долго ждать.  Он  почувствовал,  что  его  шея
становится толстой, лицо шершавым, а руки неимоверно тяжелыми.  Ощущение
усилилось, и он упал на колени. Он повернулся к Курцу, ища  поддержки  в
его черных, блестящих глазах, но глаза эти уже  становились  плоскими  и
большими, а зеленый, гибкий  хобот  почти  достигал  земли.  С  Саламоне
происходила та же метаморфоза: он комично подергивался и вонзал бивни  в
землю. Гандерсен чувствовал, что продолжает увеличиваться. Он осознавал,
что теперь весит несколько  тонн,  и  пытался  скоординировать  движения
своего тела, делая шаги вперед и назад, учась ходить на  четырех  ногах.
Он подошел к ручью  и  набрал  в  хобот  воды,  потом  потерся  покрытым
шершавой шкурой телом о ствол дерева. Его распирала радость от того, что
он такой огромный, и от радости он ревел и трубил.  Он  присоединился  к
Курцу и Саламоне, и начался  дикий  танец,  от  которого  гудела  земля.
Нилдоры тоже подверглись превращению: один стал Курцем, второй Саламоне,
а третий Гандерсеном, и - еще неуверенно себя чувствуя в новом облике, -
они совершали пируэты, переворачивались и кувыркались.
   Гандерсена, однако, не интересовало, что делают нилдоры. Он полностью
сосредоточился на собственных  ощущениях.  Где-то  в  глубине  души  его
пугало осознание того, что с ним произошли столь удивительные  перемены,
что он обречен до конца жизни на роль огромного  животного,  обдирающего
кору и листья с деревьев в джунглях. Но, с другой стороны, его  радовало
столь большое тело и абсолютно новые ощущения. Зрение у него стало хуже,
он видел все как бы в дымке, но зато мог различать самые тонкие запахи и
обладал намного более острым слухом - так, как если  бы  он  мог  видеть
ультрафиолетовое и инфракрасное излучение. Темные лесные цветы испускали
волны ошеломляющих, влажных, сладких запахов, шуршание  лапок  множества
насекомых звучало как симфония. И эта  его  величина!  Экстаз  обладания
столь могучим телом! Он валил деревья и прославлял себя  громким  ревом.
Он объедался травой до  отвала.  Потом  он  прилег,  успокоился  и  стал
размышлять над проблемой зла во Вселенной, спрашивая  себя,  почему  оно
существует, и действительно ли  зло  является  объективной  реальностью.
Ответ удивил и обрадовал его. Он повернулся к Курцу, чтобы поделиться  с
ним своим открытием, но как раз в  этот  момент  действие  яда  внезапно
начало слабеть, и Гандерсен вдруг  снова  почувствовал  себя  нормальным
человеком. Он начал плакать, испытывая жгучий  стыд,  как  будто  кто-то
застал  его,  например,  во  время  издевательства  над  ребенком.  Трех
нилдоров нигде не было видно. Саламоне поднял миску и вошел в здание.
   - Пойдем, - сказал Курц.
   Никто из них не разговаривал с Гандерсеном на эту тему