на которой буйствовала смерть.
     Никто на нас не обращал никакого внимания. В такие времена, как  это,
даже наши костюмы не кажутся чем-то диковинным;  черный  цвет  был  вполне
логичен, еще более логичной была полная  герметизация  наших  туалетов.  И
хотя ткань костюмов была совершенно неизвестна в  четырнадцатом  столетии,
никто не проявлял к ней особого  интереса.  В  такие  времена  умные  люди
стараются не выходить из своих домов и любопытство свое держат ох в  какой
крепкой узде.
     Те же, кому мы попадались  на  глаза,  считали,  что  мы  священники,
совершающие паломничество. Наши мрачные одеяния, наше продвижение цепочкой
по одному, бесстрашие, с которым мы смело разгуливали по пораженным  чумой
местностям, - все это наводило на мысль, что мы, если не Божьи люди, то во
всяком случае, слуги Сатаны, а как в том, так и в другом варианте  кто  же
мог отважиться соваться в наши дела?
     Колокола отбивали заупокойные панихиды, звеня непрерывно весь день  и
добрую  половину   ночи.   Весь   мир   превратился   в   одни   сплошные,
непрекращающиеся похороны. Угрюмая дымка повисла над Лондоном. Все  время,
пока мы там находились, небо было  серого  цвета,  а  в  воздухе  носились
мельчайшие частицы пепла.  Но  не  природа  подчеркивала  своими  внешними
проявлениями охватившую город вселенскую скорбь - пусть это и  звучало  бы
патетически, но было бы явным заблуждением - нет, эта дымка,  эти  частицы
пепла  были  делом  рук  человеческих,  ибо  по  всей  территории   Англии
непрерывно горели тысячи больших  и  малых  костров,  пожиравших  в  своем
пламени одежду, дома и трупы пораженных чумой.
     Мы видели жертв этой  болезни  на  всех  стадиях  ее  протекания,  от
раннего головокружения до последних конвульсий.
     - Начало заболевания, - спокойно, даже  как-то  бесстрастно  объяснял
Райли, - распознается по затвердеванию  и  набуханию  внутренней  секреции
подмышками и в паху. Набухшие железы - бубоны  -  растут  очень  быстро  и
вскоре  оказываются  размером  от  яйца   до   приличного   яблока.   Вот,
взгляните-ка на эту женщину...
     Она была молода,  но  крайне  измождена  и  объята  ужасом.  Отчаянно
прижимая ладонями выскочившие на ее теле бубоны и  шатаясь  из  стороны  в
сторону, она проходила мимо нас по дымной улице.
     - Затем, - продолжал Райли, - появляются  черные  пятна,  сначала  на
предплечьях и бедрах, затем  по  всему  телу,  и  карбункулы,  которые  не
исчезают даже после того, как их  проткнуть  чем-нибудь  острым.  А  потом
приходят бред, безумие и всегда на третий день  после  того,  как  набухли
железы - смерть. Смотрите вот сюда... - На улице, издавая  громкие  стоны,
лежал человек, всеми брошенный, уже на поздней стадии болезни. - И сюда...
- Из окон на нас глядели бледные лица. - И вон туда... - Мы увидели трупы,
сброшенные в кучу у ворот в конюшню.
     Дома заперты. Лавки на засовах. Единственные люди на улицах - это уже
заразившиеся, они бродили в отчаяньи, тщетно пытаясь найти кто врача,  кто
священника, кто чудотворца.
     Откуда-то издалека до нас доносилась  надрывная  музыка,  мучительная
для нашего слуха: трубы, барабан, виолы, лютни, волынки,  гобои,  горны  -
все  средневековые  музыкальные  инструменты  вместе,   но   издающие   не
гармоничные звуки, характерные  для  этой  эпохи,  а  грубые,  нестройные,
совсем не музыкальные вопли и завывания.  Райли  же,  казалось,  был  даже
доволен.
     - Это приближается процессия самобичевателей! - с ликованием в голосе
вскричал он. - За мной! Поторопитесь, чтобы ничего не пропустить!
     По извилистым и узким улицам струились толпы самобичевателей,  мужчин
и женщин, обнаженных по пояс, грязных,  окровавленных.  Некоторые  из  них
играли на перечисленных выше инструментах, большинство  же  истязали  свою
плоть специальными плетьми со множеством завязанных на  них  узлов;  плети
так и свистели, рассекая воздух, без  устали  опускаясь  на  голые  спины,
груди, щеки, плечи, лбы. Они заунывно  бубнили  себе  под  нос  совершенно
невыразительные гимны; издавали громкие стоны, не в силах терпеть мучения;
спотыкались и падали под ноги другим бичевальщикам. На телах некоторых уже
четко обозначились чумные бубоны. Даже не взглянув  в  нашу  сторону,  они
прошли мимо и влились в  какой-то  мерзкий  переулок,  который  выходил  к
заброшенной церкви.
     А мы, любознательные туристы, тоже  пошли  дальше,  переступая  через
трупы и тела умирающих, ибо наш курьер страстно желал, чтобы мы испили  до
дна чашу жутких впечатлений.
     Мы видели обгоревшие тела мертвецов, которые почернели  и  полопались
от жара.
     Мы видели горы других мертвецов, брошенных без погребения прямо среди
полей, где они медленно догнивали.
     Мы видели  упырей,  которые  обшаривали  трупы  в  поисках  чего-либо
ценного.
     Мы видели, как пораженный чумой мужчина с помутившимся рассудком упал
на пораженную чумой женщину прямо на  улице  и  раздвигал  ей  бедра  ради
одного последнего отчаянного приступа похоти.
     Мы видели священников, которые верхом на лошадях  спасались  бегством
от собственных прихожан, пришедших вымаливать милость у небес.
     Мы вошли в никем не охраняемый дворец и смотрели на то,  как  объятые
ужасом врачи пускают кровь у какого-то умирающего герцога.
     И еще мы видели процессии каких-то странных, закутанных во все черное
существ, лица которых  были  спрятаны  за  похожими  на  зеркала  круглыми
пластинами, и вздрагивали,  глядя  на  нелепое  поведение  этих  кошмарных
существ, этих демонов без лиц; и только потом нас осенила догадка, что это
мы натыкались на другие туристические группы.
     Райли был, казалось, до краев напичкан бесстрастными  статистическими
данными.
     - Уровень смертности от бубонной чумы, - доложил он нам,  -  повсюду,
где  она  свирепствовала,  составлял  от  одной  восьмой  до  двух  третей
населения, которое проживало  на  данной  территории.  Подсчитано,  что  в
Европе погибло двадцать пять процентов от общей численности населения;  во
всемирном масштабе смертность составила около тридцати трех процентов. Так
вот, подобная чума сегодня отняла бы жизнь более, чем  у  двух  миллиардов
жителей земного шара.
     На  наших  глазах  из  дома  с  соломенной  крышей  вышла  женщина  и
расположила, один за другим, на мостовой пять детских трупиков,  чтобы  их
легче было подобрать специальной команде, вывозившей мертвые тела.
     Райли тем временем продолжал:
     - Оказалась практически уничтоженной вся  аристократия,  что  вызвало
огромные  изменения  в  порядке  наследования.  Чума  оказала  необратимое
отрицательное воздействие на  развитие  культуры,  так  как  в  результате
смертей в  массовом  масштабе  исчезли  целые  школы  живописцев,  погибло
множество поэтов и образованных монахов.  Еще  более  разрушительным  было
психологическое воздействие на  умы  людей:  в  течение  многих  поколений
существовало   непоколебимое   мнение,   что   человечество   в   середине
четырнадцатого века совершило нечто такое, что  вызвало  заслуженный  гнев
Божий, и что со временем следует ожидать повторного наказания.
     Мы были единственными, кто присутствовал при массовом захоронении, на
котором  два  молодых,  насмерть  перепуганных   священника   пробормотали
какие-то бессвязные фразы над сотнями опухших,  покрытых  черными  пятнами
трупов, прозвенели в свои маленькие колокольчики и  окропили  скончавшихся
святой  водой,  а  затем  подали  сигнал  церковным   сторожам   разжигать
погребальный костер.
     -  Лишь  к  началу  шестнадцатого  столетия,  -  сообщил   Райли,   -
численность населения достигнет того уровня, который был до 1348 года.
     Невозможно было определить, насколько подействовали все эти ужасы  на
экскурсантов,  поскольку  все  мы  были,  как  броней,   защищены   своими
герметическими  костюмами.  Наверняка   большая   часть   моих   спутников
испытывала сильное волнение, если не трепет. Мне говорили о том,  что  для
убежденных чумных фанатов  стало  как  бы  обязательным  прохождение  всех
четырех  маршрутов,  объединенных  названием  "Черная  смерть"  в  строгой
хронологической последовательности,  начиная  с  Крыма.  Многие  проделали
полный комплект пять-шесть раз. Мне же было тяжело и стыдно. Стыдно за то,
что начинаю привыкать к самым чудовищным вещам.  Мне  кажется,  что  после
десятого раза я и сам мог бы стать таким же  равнодушным  и  бесстрастным,
как курьер Райли, этот неистощимый источник статистических данных.
     К концу нашего путешествия  через  ад  мы  вышли  к  Вестминстерскому
дворцу. На мостовой перед ним персонал службы времени очертил красный круг
диаметром в пять метров. Это была  наша  стартовая  точка  для  совершения
прыжка домой. Мы сбились плотнее кучкой в середине этого  круга.  Я  помог
Райли  произвести  регулировку  таймеров  -  на  таких  маршрутах  таймеры
одеваются поверх одежды. Он подал сигнал, и мы шунтировались.
     Несколько жертв чумы, которые в этот момент еле волокли ноги, проходя
мимо дворца стали свидетелями нашего внезапного исчезновения.  Сомневаюсь,
что это вызвало у них какое-нибудь беспокойство. Когда  на  глазах  гибнет
весь мир, кого может взволновать зрелище исчезновения десятка демонов?



                                    41

     Мы  материализовались  под  сенью  мерцающего  купола,   сдали   свои
инфицированные скафандры и вышли оттуда чистые и  облагороженные  чувством
сострадания. Но образ Пульхерии никак не выходил из моей головы. Терзаемый
невыносимыми душевными муками, я все еще пытался перебороть искушение.
     Вернуться назад, в 1105 год?  Позволить  Метаксасу  каким-то  образом
помочь мне установить тесные взаимоотношения с семьей  Дукасов?  Совратить
Пульхерию и утолить тем самым свое томление?
     Нет. Нет. Нет. Нет.
     Прочь искушение! Ищи для себя другой предмет вожделения. Вместо этого
переспи хотя бы с императрицей Феодорой.
     Я поспешил назад в Стамбул и шунтировался вверх по линии в  537  год.
Прошел в Айя-Софию, чтобы  поискать  там  Метаксаса,  который  должен  был
присутствовать на церемонии освящения.
     Метаксас, разумеется, там был во многих частях толпы. Я заприметил не
меньше десятка Метаксасов (успел увидеть также  двух  Джадов  Эллиотов,  а
ведь я не пересмотрел и половины присутствовавших в соборе в  этот  день).
Первые  две  попытки  подступиться  к  Метаксасу  оказались  неудачными  -
результат  действия   парадокса   разрыва   времени:   один,   раздраженно
нахмурившись, отмахнулся от меня, другой же сказал просто: "Кем бы  вы  ни
были, но мы пока еще с вами не  знакомы.  Идите  вон".  Только  с  третьей
попытки я  отыскал  Метаксаса,  который  меня  узнал,  и  мы  договорились
встретиться  вечером  на  постоялом  дворе,  где  ночует  его  группа.  Он
собирался сделать следующую остановку внизу по линии  в  610  году,  чтобы
показать участникам своего маршрута коронацию императора Ираклия.
     - Договорились? - спросил он у меня. - Между прочим, каков ныне  твой
временной базис?
     - Начало декабря 2059 года.
     - Я впереди тебя, - сказал Метаксас. - Я  из  середины  февраля  2060
года. Вот как разошлись наши временные базисы. Сейчас мы  не  находимся  в
синхронизме друг с другом.
     Его заявление напугало меня.  Этому  человеку  были  известны  два  с
половиной месяца моего будущего. Этикет требовал,  чтобы  он  оставил  эти
знания при себе; вполне возможно, что я буду (а для него уже был)  убит  в
январе 2060 года и что этому Метаксасу известны все подробности, но он  не
имел права даже намекнуть мне об этом. Так что  мне  было  здорово  не  по
себе.
     Он понял это.
     - Может быть, тебе лучше попробовать найти другого  меня?  -  спросил
он.
     - Нет. Все в порядке. Думаю, что все как-нибудь образуется.
     Лицо его было непроницаемой маской. Он продолжал играть по  правилам:
ни единым мускулом или интонацией голоса  он  не  выдавал  своей  реакции,
чтобы я не мог прочесть свое собственное будущее в выражении его лица.
     - Когда-то вы мне предлагали помочь пробраться к императрице Феодоре.
     - Я помню это, да.
     - Тогда я отверг  ваше  предложение.  А  теперь  я  бы  не  прочь  ее
попробовать.
     - Нет проблем, - сказал Метаксас. - Давайте перепрыгнем вверх  в  535
год. Юстиниан целиком поглощен строительством  Айя-Софии.  Феодора  вполне
доступна.
     - Так просто?
     - Вот именно.
     Мы шунтировались. Холодным весенним днем 535 года я и Метаксас прошли
в Большой дворец, где он вскоре нашел одного пухлого,  очень  похожего  на
евнуха, типа по имени Анастасий и  имел  с  ним  продолжительный  и  очень
оживленный  разговор.  Очевидно,   Анастасий   был   главным   поставщиком
любовников для императрицы в этом году, и в круг его обязанностей  входило
подыскивать для нее - откуда угодно - до десятка молодых мужчин  на  ночь.
Разговор велся на пониженных, приглушенных  тонах,  время  от  времени  он
прерывался  вспышками  раздражения.  Судя  по  тому,   что   мне   удалось
подслушать, Анастасий предлагал мне всего один час с Феодорой, а  Метаксас
твердо настаивал на целой ночи. Меня это несколько встревожило, ибо,  хотя
мои мужские достоинства были весьма немалыми, я не знал,  удастся  ли  мне
удовлетворить запросы самой знаменитой в  истории  нимфоманки  с  вечерней
зари до утренней. Я  просигналил  Метаксасу,  чтобы  он  согласился  и  на
что-нибудь менее грандиозное, но он упорствовал. В конце концов  Анастасий
обещал  предоставить  в  мое  распоряжение  четыре   часа   пребывания   с
императрицей.
     - Если выдержит пробные испытания, - не преминул напомнить толстяк.
     Пробные испытания проводились необузданной девахой  по  имени  Фотия,
она была одной из фрейлин императрицы. Анастасий самодовольно наблюдал  за
нами в действии. У Метаксаса  сохранилась  еще  по  крайней  мере  крупица
хорошего воспитания - он вышел из комнаты. Чтобы снаружи наблюдать, я  так
полагаю, за тем удовольствием, какое получает Анастасий,  взирая  на  нашу
возню с Фотией.
     У Фотии были густые черные волосы, тонкие губы, большая грудь, и была
она прожорливой до ужаса. Вам когда-нибудь доводилось видеть, как  морская
звезда пожирает устрицу? Нет? Ну что ж, все равно попытайтесь  представить
себе эту картину. Так вот, Фотия была морской звездой в сексе. Способности
ее были просто фантастическими. Уж в каких только позициях я не  заставлял
ее покоряться своему  желанию,  до  каких  только  вершин  исступления  не
доводил! И - как оказалось - я выдержал проверку с честью,  ибо  Анастасий
выразил свое одобрение и подтвердил, что мне будет представлено свидание с
Феодорой. Продолжительностью в четыре часа!
     Я поблагодарил Метаксаса, и он покинул  меня,  шунтировавшись  в  610
год, на свой маршрут.
     Теперь все заботы обо  мне  взял  на  себя  Анастасий.  Меня  вымыли,
выхолили,  промассажировали  мне  кожу,  заставили   проглотить   какую-то
маслянистую, горькую на вкус пакость, которая, как утверждали, была сильно
действующим возбуждающим средством. А  за  час  до  полуночи  затолкали  в
спальные покои императрицы Феодоры.
     Клеопатра... Далила... Екатерина... Лукреция Борджиа... Феодора.
     Существовала ли когда-либо хоть одна из этих женщин вообще?  Были  ли
они на самом деле до такой степени распущенными? И могло ли на самом  деле
случиться такое, чтобы Джадсон Дэниэль Эллиот третий стоял перед  постелью
беспредельно развратной императрицы Византии?
     Мне было известно то, что рассказывает о ней Прокопий. Оргии во время
государственных  обедов.  Эксгибионистские  раздевания  прямо  в   театре.
Непрекращавшиеся   незаконные   беременности   и    ежегодные    выкидыши.
Предательство  по  отношению  к  бывшим  друзьям.  Отрезанные  уши,  носы,
яичники,  половые  члены,  конечности  и  губы  тех,   кому   не   удалось
удовлетворить ее.  Предложение  мужчинам  всех  без  исключения  отверстий
своего тела прямо на алтаре Афродиты. Если соответствовал истине  хотя  бы
один рассказ из десяти, приводимых Прокопием, то  и  тогда  ее  порочность
можно было считать никем не превзойденной.
     Это была бледноватая женщина с очень гладкой кожей, большой грудью  и
узкой талией. Она  оказалась  на  удивление  невысокой,  ее  макушка  едва
доходила до моей груди. Вся ее кожа насквозь пропиталась благовониями,  но
тем не менее мои ноздри безошибочно уловили источаемый  ею  телесный  дух.
Глаза у нее были колючие, равнодушные, жестокие, с несколько  расширенными
зрачками - глаза настоящей нимфоманки.
     Она даже не спросила моего имени. Велела мне  раздеться,  внимательно
осмотрела и кивнула. Прислужница принесла  нам  густое  приторное  вино  в
огромных размеров амфоре.  Мы  выпили  немалое  его  количество,  а  затем
Феодора обмазала тем, что осталось, свою кожу от лба до  кончиков  пальцев
ног.
     - Слизывай его, - приказала она.
     Я повиновался. Как повиновался и  всем  остальным  ее  повелениям.  Я
провел с ней,  наверное,  самые  странные  часы  моей  жизни.  Запросы  ее
оказались замечательно разнообразными, и мне за свои четыре  часа  удалось
удовлетворить большую их часть. И все же ее пиротехника не воспламеняла, а
скорее даже  охлаждала  мой  пыл.  Было  что-то  механическое,  совершенно
лишенное человеческих эмоций, в том,  как  Феодора  подставляла  для  моих
манипуляций то одну часть тела, то другую. Впечатление было  такое,  будто
она все время заглядывает в какой-то  заранее  составленный  перечень,  по
которому проходится вот уже, наверно, в миллионный раз.
     Разумеется, все это было очень  интересно,  особенно  та  энергия,  с
которой все это проделывалось. Но ошеломлен или потрясен я вовсе не был. Я
хочу сказать, что почему-то ожидал куда большего от  своего  пребывания  в
одной постели с одной из самых известных в мировой истории грешниц.
     Когда мне было четырнадцать лет, один бывалый мужчина, который немало
просветил меня в отношении тех сил, что двигают всем миром, сказал:
     - Сынок, достаточно попробовать только один кусочек, как будешь знать
вкус всего остального.
     Тогда  я  только-только  лишился  невинности,  но  уже  осмелился  не
согласиться с ним. Некоторые возражения у меня есть еще, но их все  меньше
и меньше с каждым прожитым годом.  Женщины  действительно  различны  очень
многим: фигурой,  страстностью,  техникой,  подходами.  Но  теперь,  после
обладания императрицей Византии, - не забывайте об этом: самой Феодорой! -
я начинаю задумываться над тем, что мой бывалый  наставник  был,  пожалуй,
прав. Достаточно испробовать одну, и считай, что знаешь их всех.



                                    42

     Я вернулся в Стамбул и отметился  в  курьерской  службе,  после  чего
забрал группу из восьми человек на двухнедельный маршрут.
     Ни черная смерть, ни  Феодора  не  смогли  вытравить  мою  страсть  к
Пульхерии Дукас. Я надеялся  стряхнуть  с  себя  это  опасное  наваждение,
окунувшись с головой в работу.
     Моя группа состояла из таких экскурсантов:
     Дж. Фредерика Гостмэна из Байлоккси, штат Миссисипи, мелкого дельца в
сфере торговли  медикаментами  и  трансплантантами,  его  жены  Луизы,  их
шестнадцатилетней  дочери  Пальмиры  и  четырнадцатилетнего  сына  Бильбо;
Конрада  Зауэрабенда  из  Сент-Луиса,  штат  Миссури,  биржевого  маклера,
путешествующего в одиночку;  мисс  Эстер  Пистил  из  Бруклина,  Нью-Йорк,
молодой школьной учительницы; Леопольда Хэггинса из Санкт-Петербурга, штат
Флорида, отошедшего от дел фабриканта, и его жены Крайстэл.
     Короче  -  это  был  стандартный  набор  обожравшихся  деньгами,   но
недоучившихся бездельников. Зауэрабенд, который оказался мордатым сердитым
толстяком, сразу же люто невзлюбил  Гостмэна,  который  был  мордатым,  но
общительным и добродушным толстяком. Гостмэн отпустил  шутливое  замечание
по поводу того, что Зауэрабенд пытался заглянуть за пазуху его  дочери