дроме начисто позабыли о политике,  как  только  колесницы,  колесо  в
колесо, вступили в единоборство. Метаксас удовлетворенно заметил при этом:
     - Феодора побывала в постели с каждым  из  возниц.  Хотелось  бы  мне
узнать, кто из них является ее любимцем.
     На лице у императрицы явственно проступала глубочайшая скука. Когда я
впервые, в предыдущую вылазку, очутился  здесь,  то  был  немало  удивлен,
увидев ее в императорской ложе. Я считал, что  императриц  не  пускали  на
ипподром. И это на самом деле было так,  но  не  для  такой  женщины,  как
Феодора, устанавливались какие-либо правила.
     Колесницы быстро прошли  прямой  участок,  проехав  мимо  монументов,
обогнули арену и повернули назад. Каждая гонка состояла из семи кругов  по
арене; на специальной подставке было выставлено  семь  страусиных  яиц,  и
после прохождения каждого круга с нее снималось по одному из них.
     Мы поглядели на две гонки. Затем Метаксас произнес:
     - Давайте  шунтируемся  на  один  час  вперед  и  станем  свидетелями
кульминации сегодняшнего дня состязаний.
     Только Метаксас мог позволить себе  такое  грубейшее  нарушение  всех
норм поведения вверху по линии: каждый из нас  произвел  настройку  своего
персонального таймера, и мы  шунтировались,  все  вместе  и  одновременно,
вызывающе   пренебрегши   правилами   совершения   временных   прыжков   в
общественных местах. Когда мы снова появились на ипподроме, вот-вот должен
был начаться шестой заезд.
     - Вот теперь-то и начнутся беспорядки, - с  довольным  видом  объявил
нам Метаксас.
     Заезд прошел весьма гладко. Однако, когда  победитель  вышел  вперед,
чтобы получить причитавшийся ему венок, из группы "синих" раздался дружный
рев:
     - Да здравствуют "зеленые" и "синие"!
     Мгновеньем позже, с трибуны  "зеленых",  раздался  столь  же  дружный
ответ:
     - Да здравствуют "синие" и "зеленые"!
     - Партии объединяются против  Юстиниана,  -  тихо  произнес  Метаксас
тоном  бывалого  школьного  наставника.  Хаос,  наступивший  на   трибунах
ипподрома, казалось, совершенно не задевал его.
     - Да здравствуют "зеленые" и "синие"!
     - Да здравствуют "синие" и "зеленые"!
     - Да здравствуют "зеленые" и "синие"!
     - Победа!
     - Победа!
     - Победа!
     Только это одно слово, "победа", во всю мощь изрыгали тысячи глоток.
     - Ника! Ника! Победа!
     Феодора   рассмеялась.   Юстиниан,   нахмурившись,   посовещался    с
командирами  своей  императорской  гвардии.  "Зеленые"  и  "синие"   стали
торжественным  маршем  покидать  ипподром,  за  ними  по  пятам  следовала
радостно возбужденная, кричащая толпа, готовая крушить все,  что  окажется
на ее пути. Мы отпрянули подальше назад, стараясь сохранять  благоразумное
расстояние от взбесившейся толпы. В поле моего зрения попало еще множество
в равной степени осторожных небольших групп зрителей, и я понял, что среди
них не было ни одного византийца.
     На  улицах  города  вспыхнули  факелы.  Яркое  пламя  поднялось   над
императорской тюрьмой. Заключенные были выпущены на свободу, заживо горели
тюремные  смотрители.  Личная  гвардия  Юстиниана,  опасаясь  вмешиваться,
сумрачно взирала на  происходящее.  Мятежники  начали  нагромождать  вязки
хвороста, доски, ветки деревьев  прямо  напротив  ворот  Большого  Дворца,
расположенного на другой стороне площади,  к  которой  примыкал  ипподром.
Вскоре огнем  был  охвачен  весь  дворец.  Горела  и  Айя-София  Феодосия;
бородатые  священники,  размахивая  драгоценными  иконами,  появились   на
объятой пламенем крыше, а затем один за другим стали исчезать  в  огненном
аду, бушевавшем ниже. Загорелось и здание сената.  Было  какое-то  мрачное
величие в этой оргии всеобщего разрушения. Как только  ревущие  бунтовщики
приближались к нам, мы тотчас же прибегали  к  услугам  своих  таймеров  и
шунтировались вниз по линии, тщательно настраивая их так, чтобы  с  каждым
прыжком удаляться не больше, чем  на  десять-пятнадцать  минут,  чтобы  не
очутиться в самом эпицентре только что возникшего пожара.
     - Ника! Ника!
     Небо над Константинополем заволокло  черным  чадящим  дымом,  все  до
самого горизонта было объято  пламенем.  Вытянутое  лицо  Метаксаса  стало
грязным от копоти и сажи, глаза возбужденно блестели. Он, казалось, был на
грани  и  мог  в  любую  минуту  отколоться  от  нас  и  присоединиться  к
разрушителям.
     -  Сами  пожарные  грабят  горящие  дома,  -  обратил  наше  внимание
Метаксас. - И смотрите - "синие" поджигают  дома  "зеленых",  а  "зеленые"
поджигают дома, принадлежащие "синим"!
     А тем временем уже начался массовый уход из города: тысячи напуганных
горожан устремились к причалам и  умоляли  лодочников  переправить  их  на
азиатскую сторону. Целые и невредимые, мы смело передвигались внутри этого
светопреставления. Мы стали очевидцами того,  как  рухнули  стены  прежней
Айя-Софии, как пламя поглотило Большой Дворец, наблюдали,  как  вели  себя
грабители и поджигатели, видели,  как  насильники  забегали  в  охваченные
пламенем переулки, чтобы заполнить пролетарским семенем чрево какой-нибудь
зазевавшейся, дико визжащей, облаченной в шелка аристократки.
     Метаксас искусно  разворачивал  перед  нами  цельную  картину  бунта;
точность выполнения его графика обеспечивалась многими  десятками  прошлых
посещений. Он знал уже совершенно точно, когда нужно  очутиться  на  месте
того или иного достаточно примечательного события.
     - Теперь мы шунтируемся вперед  на  шесть  часов  и  сорок  минут,  -
говорил он.
     - Теперь прыжок на три часа и восемь минут.
     - Теперь прыжок на полтора часа.
     - Теперь вперед на два дня.
     Мы видели все, что только стоило увидеть. Город еще полыхал пожарами,
когда Юстиниан  приказал  епископам  и  священникам  принести  реликвии  -
кусочек креста, на котором был распят  Христос,  посох  Моисея,  рог  овна
Авраама, кости великомучеников. Перепуганные до  смерти  священнослужители
прошли  смелой  процессией  по  улицам  превратившегося  в  одно  огромное
пожарище города, умоляя, чтобы случилось чудо, но в ответ получали  только
каскады осколков кирпичей и камней. Один  из  военачальников  вывел  сорок
стражников на защиту священнослужителей.
     - Это знаменитый Велизарий, - сказал нам Метаксас.
     Император издавал одно  воззвание  за  другим.  В  них  говорилось  о
смещении  ненавистных  чиновников,  однако  это  не  останавливало  разгул
безобразий: грабились храмы, была предана огню  императорская  библиотека,
уничтожены бани Зевксиппа.
     18  января  Юстиниан  осмелел  настолько,  что  собственной  персоной
появился на ипподроме, призывая к миру.  "Зеленые"  затюкали  его,  и  ему
пришлось спасаться бегством, когда в него полетел град  камней.  Мы  стали
очевидцами  того,  как  мятежники  на  площади  Константина  провозгласили
императором одного из родственников Юстиниана, некоего Гипатия,  полнейшее
ничтожество; мы видели войска Велизария, промаршировавшие по  пепелищу,  в
которое  превратилась  столица  империи,  на  защиту  Юстиниана;  мы  были
свидетелями той бойни, которую эти войска учинили над мятежниками.
     Мы повидали все. Я теперь понял, почему Метаксас больше  всех  других
домогался и дальше оставаться курьером. Капистрано не жалел  своих  сил  и
умения, чтобы показать своим людям наиболее возбуждающие  зрелища,  но  он
очень много времени растрачивал зря  на  ранних  стадиях  того  или  иного
события. Метаксас же, совершая прыжки с изумительной точностью через дни и
часы, разворачивал перед нами катастрофу во всей ее полноте  и  цельности,
пока не привел, наконец,  группу  к  тому  утру,  когда  был  восстановлен
порядок и потрясенный Юстиниан проезжал  верхом  среди  обуглившихся  руин
Константинополя. В свете кроваво-багровой зари мы видели, как  тучи  пепла
все еще пляшут высоко в воздухе. Юстиниан внимательно  изучал  почерневший
остов Айя-Софии, а мы изучали Юстиниана.
     - Сейчас  в  его  уме,  -  сказал  Метаксас,  -  зарождается  замысел
возведения нового собора. Он сделает его грандиознейшим храмом  со  времен
храма  Соломона  в  Иерусалиме.  Идемте  -  мы   достаточно   насмотрелись
разрушений, теперь давайте посмотрим на рождение подлинной  красоты.  Вниз
по линии, все вниз! На пять лет десять месяцев вниз по линии  -  и  нашему
взору предстанет Айя-София!



                                    27

     - В свой следующий отпуск, - предложил мне  Метаксас,  -  погости  на
моей вилле. Я живу там в 1105 году. Это хорошая эпоха в истории  Византии.
Правит император Алексей Комнин и правит мудро. У меня для тебя  припасена
одна крепкая деваха и сколько угодно вина. Придешь?
     Я был без ума от этого остролицего коротышки. Наш маршрут подходил  к
концу, впереди оставалось только покорение Константинополя турками, и  тут
он открыл передо мною, притом самым  потрясающим  образом,  разницу  между
вдохновенным курьером и просто очень компетентным.
     Только вся жизнь, посвященная одной этой  задаче,  может  привести  к
таким результатам  и  обеспечить  экскурсантам  такого  высокого  качества
демонстрацию событий и нравов прошлых эпох.
     Метаксас  не  просто   подводил   нас   к   событиям   первостепенной
исторической важности. Он показывал нам такое количество событий  меньшего
масштаба, подбрасывая нас на час туда, на два часа сюда, и создавая у  нас
на глазах столь великолепную мозаику истории Византии, что  она  затмевала
своим блеском  знаменитые  мозаики  Айя-Софии.  Там,  где  другие  курьеры
делали, ну скажем, от силы дюжину  остановок,  Метаксас  организовывал  не
менее пятидесяти.
     А особенно обожал он всяких  придурковатых  императоров.  Мы  слушали
речь Михаила Второго Заики и видели фиглярство Михаила  Третьего  Пьяницы,
посетили даже сцену  крещения  пятого  из  Константинов,  которому  выпало
несчастье  обгадиться  в  купели,  и  поэтому  всю  жизнь   его   называли
Константином Пачкуном.
     Метаксас был как  дома  в  Византии  в  любом  году  ее  тысячелетней
истории. Он перемещался из одной эпохи в другую с завидным  хладнокровием,
непринужденно, уверенно.
     Вилла, которую он содержал, была знаком его уверенности в  себе,  его
наглой смелости. Еще никогда никакой другой курьер не отваживался  на  то,
чтобы создать для себя другую индивидуальность вверху  по  линии,  проводя
все свое свободное время в качестве жителя прошлого.  Метаксас  управлялся
со своей виллой, основываясь на нынешнем времени;  когда  ему  приходилось
покидать ее на две недели для совершения очередной экскурсии, он тщательно
следил за тем, чтобы вернуться точно  через  две  недели.  Он  никогда  не
допускал перекрытия временных  интервалов  своего  нахождения  в  прошлом,
никогда не позволял себе отправляться в то время, где он уже бывал; виллой
этой положено было  пользоваться  только  одному  Метаксасу,  и  был  этим
Метаксасом только Метаксас нынешнего времени.
     Он приобрел эту виллу десять лет  тому  назад,  в  двойное  для  него
нынешнее время: 2049 год внизу по линии, 1095 год Византии. И с  той  поры
он с величайшей точностью поддерживал  свой  временной  отсчет;  сейчас  в
обоих этих местах он стал на десять лет старше. Я пообещал навестить его в
1095 году. Это будет для меня великая честь, сказал я.
     Он ухмыльнулся и произнес:
     - Я познакомлю тебя также, когда ты там объявишься, со своей "прапра"
много раз прабабкой. Она потрясающа в постели. Помнишь, что я тебе говорил
насчет того, чтобы переспать с кем-нибудь из  своих  собственных  предков?
Так вот, нет ничего более прекрасного!
     О! Я был ошеломлен его признанием.
     - И она знает, кем вы являетесь?
     - Не пори вздор, - возмутился Метаксас.  -  Неужели  я  мог  бы  себе
позволить нарушить первейшее правило Службы Времени?  Неужели  я  стал  бы
даже намекать кому-нибудь  вверху  по  линии,  что  я  родом  из  далекого
будущего? Я? Даже Фемистоклис Метаксас соблюдает это первейшее правило!
     Подобно угрюмому  Капистрано,  Метаксас,  не  жалея  сил,  разыскивал
собственных предков. Правда побуждения, которыми он  руководствовался  при
этом, были совсем иного свойства.  Капистрано  замышлял  особо  утонченный
способ  самоубийства,  а  вот  Метаксас  был   одержим   транстемпоральным
кровосмешением.
     - Но ведь это очень рискованно, - заметил я.
     - Просто принимай  своевременно  свои  таблетки,  и  ты  в  полнейшей
безопасности, да и она тоже.
     - Я имею в виду патруль времени...
     -  Предусмотри  все  настолько  тщательно,  чтобы  он  не  мог  этого
обнаружить, - сказал Метаксас. - Так что это не так уж рискованно.
     - Но ведь случись, что она от вас забеременеет, тогда вы можете стать
одним из своих собственных прародителей.
     - Небольшая предосторожность, вот и все, - сказал Метаксас.
     - Но ведь...
     - Не может быть такого,  чтобы  кто-нибудь  от  меня  забеременел  по
случайности, мальчик. Разумеется, - добавил он, - когда-нибудь,  возможно,
мне и захочется отколоть с нею такое умышленно.
     Я почувствовал, как ветры времени готовы были разразиться ураганом.
     - Да ведь  то,  что  вы  говорите,  является  полнейшей  анархией!  -
негодующе воскликнул я.
     - Скорее нигилизмом, если выражаться  более  точно.  Послушай,  Джад,
взгляни-ка на эту книжку. Здесь перечислены все  мои  прародительницы,  их
тут сотни, начиная с девятнадцатого столетия и вплоть до  десятого.  Ни  у
кого еще во всем в мире нет такой родословной, за исключением каких-нибудь
бывших мерзких королей и королев. Но даже они  вряд  ли  могут  похвастать
такой полнотой.
     - А Капистрано? - спросил я.
     - Он добрался в прошлом только до четырнадцатого столетия! И  к  тому
же он ненормальный. Тебе известно, для чего ему  понадобилось  составление
генеалогического древа?
     - Да.
     - Он очень больной человек, разве не так?
     - Верно, - ответил я. - Только вот скажите мне, почему это вам так не
терпится переспать со всеми своими прародительницами?
     - Тебе в самом деле хочется это знать?
     - В самом деле.
     - Отец мой был неприветливым, вызывающим только ненависть, человеком,
- признался Метаксас. - Он избивал своих детей каждое утро перед завтраком
- так, чтобы поупражняться. Его отец был таким же нелюдимым и злобным.  Он
заставлял своих детей жить в самых скотских условиях. В моем роду  длинный
перечень авторитарно-диктаторского склада ума мужчин-тиранов.  Я  презираю
их всех до единого. Это такая вот у меня  форма  бунта  против  отцовского
имиджа. Я следую все дальше и дальше в прошлое, соблазняя  жен,  сестер  и
дочерей  этих  мужчин,  которых  я  так  ненавижу.  Этим  я   уязвляю   их
самодовольную чопорность.
     - В таком случае, если уж  быть  действительно  последовательным,  то
начинать следовало бы с собственной матери?
     - Я питаю отвращение к своим родителям, - сказал Метаксас.
     - Понятно.
     - А вот мои прабабки - это да! И все дальше, дальше и дальше! - Глаза
его блестели. Для него это была божественная миссия.  -  Я  уже  перепахал
двадцать-тридцать поколений, и намерен так поступить еще не менее,  как  с
тридцатью! - Метаксас разразился столь характерным для него пронзительным,
сатанинским смехом. - Кроме того, - сказал он, - я получаю от этого  самое
большее в своей жизни удовольствие. Другие  обольщают  женщин  по  случаю,
когда такая возможность представится. Метаксас  совращает  систематически!
Это придает смысл и стройность всей моей жизни. Тебя это, кажется,  немало
заинтересовало?
     - Ну...
     - Это самое сильное наслаждение из всех, что можно испытать.
     Взору моему представилась целая вереница обнаженных  женщин,  лежащих
одна рядом с другой, простирающаяся куда-то в бесконечность. У  каждой  из
них вытянутое лицо и острые скулы Фемистоклиса Метаксаса. А  сам  Метаксас
терпеливо продвигается вверх по линии от одной из этих женщин к другой, на
несколько минут задерживаясь возле каждой,  чтобы  удовлетворить  странную
свою прихоть, сначала с одной, затем с соседней, затем со следующей за нею
и так далее. И в своем не знающем усталости рвении,  он  настолько  далеко
продвигается вверх по  линии,  что  раздвигающие  перед  ним  ноги  женщин
становятся все более и более волосатыми, все меньше и меньше становятся их
подбородки - это уже женские особи питекантропа, человека прямоходящего, а
прямоходящий Метаксас все дальше уходит к  самому  началу  времен.  Браво,
Метаксас, браво!
     - А почему тебе когда-нибудь не попробовать тоже? -  спросил  у  меня
Метаксас.
     - Ну...
     - Говорят, что ты родом из греков.
     - Да, со стороны матери.
     -  Тогда  вероятные  твои  прародители  могут  жить  прямо  здесь,  в
Константинополе. Ни один уважающий себя грек в эту эпоху даже и  не  думал
жить в самой Греции. Сейчас в этом городе обязательно должна быть одна  из
обаятельных твоих прародительниц!
     - Ну...
     - Отыщи ее! - вскричал Метаксас.  -  Возьми  ее!  Какое  наслаждение!
Какое исступленное наслаждение! Отринь пространство и  время!  Ткни  своим
пальцем прямо в глаз самому Господу Богу!
     - Я не очень-то уверен, что мне так уж этого хочется, - произнес я.
     Но здесь я ошибся.



                                    28

     Как я уже сказал, Метаксас перевернул всю мою  жизнь,  круто  изменил
судьбу. Далеко не все перемены,  которые  произошли  после  этого  в  моей
жизни, оказались для меня благом. Но главное,  что  он  сделал  -  это  он
вселил в меня уверенность. Он передал мне как частицу присущей  ему  искры
Божьей, так и  частицу  характерной  для  него  разнузданной  наглости.  Я
научился у Метаксаса высокомерию.
     До сих пор я был весьма скромным и не выпячивающим свое  "я"  молодым
человеком, во всяком случае в своих отношениях с  людьми  старше  меня  по
возрасту. А в том, что касалось моей работы в  Службе  Времени,  я  был  и
вовсе еще не оперившимся и не очень-то энергичным в различных  начинаниях.
Частенько мне приходилось серьезно  задумываться  над  тем,  что  все-таки
нужно делать в том или ином конкретном случае; я, несомненно,  выглядел  в
глазах других еще более наивным, чем на самом деле. И все потому, что  был
я очень молод и мне многому еще предстояло научиться и многое  узнать,  не
только о себе, что естественно для всякого, но также и о тонкостях  работы
в Службе Времени. Пока что большей  частью  мне  встречались  люди  старше
меня, более ловкие, хитрые и куда более испорченные, чем я, и я  относился
к ним со всем почтением, на какое только был способен: Сэм,  Дайани,  Джеф
Монро, Сид Буонокоре, Капистрано. Но теперь со мною был Метаксас,  который
был старше, изворотливее, хитрее и циничнее, чем все они вместе взятые. Он
придал моей жизни такой импульс,  что  после  встречи  с  ним  я  перестал
метаться на орбитах вокруг  других  людей  и  вышел  на  свою  собственную
траекторию.
     Впоследствии я узнал, что это еще одна из функций Метаксаса в  Службе
Времени. Он берет юнца-молокососа, новоиспеченного  курьера,  и  наполняет
его душу той мерой самодовольства и развязности, которые необходимы, чтобы
стать преуспевающим курьером, действующим совершенно самостоятельно.
     Когда я вернулся с маршрута, где  стажировался  у  Метаксаса,  я  уже
совершенно  не  опасался  первой  своей  вылазки  в  прошлое  в   качестве
единственного курьера, сопровождающего группу. Я был  готов  справиться  с
этой новой для себя, ролью. Метаксас послужил для меня наглядным  примером
того,  какой  артистичностью  должен  обладать  курьер,  чтобы  воссоздать
цельную картину прошлого для своих  клиентов,  и  это  было  как  раз  тем
качеством, о котором я мечтал. Меня больше совсем не волновали ни риск, ни
ответственность, которые были с этим неразрывно связаны.
     - Когда вы вернетесь из отпуска, - предупредил меня  Протопопулос,  -
вы возьмете с собою шестерых в однонедельный маршру