есть незаконной дочери Михаила Восьмого,  которая
некоторое время  была  замужем  за  монгольским  ханом.  Ощущаете,  в  чем
заключается ее особая прелесть? В максимальной непритязательности!
     Мы отправились еще дальше, в 1330 год,  чтобы  полюбоваться  церковью
Спасителя в Хоре. Туристы уже видели ее далеко внизу по линии под турецким
названием Карье Камии. Теперь они получили возможность увидеть, какою  она
была до того, как стала мечетью, со всеми ее потрясающими  мозаиками,  еще
нетронутыми и совершенно новыми.
     - Взгляните-ка сюда, - предложил я. -  Вот  здесь  изображена  Мария,
которая вышла замуж за монгола. Она осталась на том же месте, что и  внизу
по линии. А здесь  изображен  Христос,  в  детстве  творящий  чудеса.  Эти
шедевры не дошли до нашего нынешнего времени, и  только  здесь  вы  можете
полюбоваться ими.
     Старичок-сицилиец сголографировал всю церковь. В ладони у  него  была
миниатюрная камера, что не возбраняется Службой Времени, поскольку  вверху
по линии вряд ли  кто  даже  заметит  ее,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы
догадаться, для чего она служит. Его колченогая временная спутница  жизни,
хоть и вперевалку, но старалась не отставать от других и  только  охала  и
ахала при виде всего, что привлекало внимание ее временного мужа.  Семейка
из Огайо продолжала откровенно скучать, но я уже  привык  к  этому,  и  не
обращал на них особого внимания. Те культурные ценности, которые я едва ли
не насильно в них "впихивал", им давно уже стояли поперек горла.
     - Когда же мы в конце-то концов увидим турок?  -  спрашивали  у  меня
неугомонные уроженцы Огайо.
     В своем движении вниз по линии мы не забыли перескочить через  черную
смерть в 1347 и 1348 годах.
     - Я просто не имею права доставить  вас  в  эти  годы,  -  отразил  я
протесты со стороны моих подопечных. - Если вам так уж хочется  посмотреть
на любую из великих  эпидемий,  то  для  этого  необходимо  записаться  на
специальный так называемый "чумной" маршрут.
     На что зять господина из Огайо недовольно пробурчал:
     - Нам сделаны все необходимые прививки.
     - Зато остаются без всякой медицинской защиты пять  миллиардов  людей
внизу по линии, живущие в нынешнем времени, - объяснил я ему. - Вы  можете
подхватить здесь какую-нибудь инфекцию и  занести  ее  вместе  с  собою  в
нынешнее время, дав тем самым первоначальный импульс для вспышки  эпидемии
в глобальном масштабе. И тогда нам придется отредактировать всю  эту  вашу
экскурсию в прошлое, чтобы предотвратить такое несчастье. Вам  ведь  этого
совсем не хочется, не так ли?
     Семейка из Огайо разочарованно вздыхала.
     - Послушайте, я бы доставил вас туда, если бы мог, - убеждал я их.  -
Но я не имею права этого  делать.  Таков  закон.  Категорически  запрещено
перемещаться в чумные годы кому бы то ни было, не получив  особого  на  то
разрешения. Мне лично такого разрешения никто не давал.
     Я повел  их  дальше  вниз  по  линии,  в  1385  год  и  показал,  как
мало-помалу увядает Константинополь, как тает  его  население  в  пределах
величественных городских стен, как исчезают целые районы, рушатся  церкви.
Как разоряются турками прилегающие  к  городу  местности.  Я  поднял  свою
группу на одну из стен города и показал им всадников из  войска  турецкого
султана,   которые   осмелели   настолько,   что   стали   появляться    в
непосредственной близости от города. Мой  приятель  из  Огайо  помахал  им
кулаком.
     - Негодяи! Варвары! - кричал он. - Мерзавцы!  Как  вас  только  земля
носит!
     Наше продвижение вниз по линии продолжалось. В 1398  году  я  показал
своим туристам Анадолу Хизари - крепость, сооруженную султаном Баязедом на
азиатском берегу  Босфора.  Тайком  мы  передавали  друг  другу  маленький
полевой бинокль. Появились два пожилых византийских священника и  заметили
наши действия прежде, чем я успел отобрать бинокль у туристов и припрятать
у себя. Им захотелось узнать, через что это мы смотрим на  противоположную
сторону пролива.
     - Это улучшает остроту зрения, - сказал я, и  мы  поспешили  убраться
восвояси.
     Летом 1422 года мы стали свидетелями того, как войска султана  Мурада
Второго принялись штурмовать стены  города.  Около  двадцати  тысяч  турок
сожгли    все     окружающие     Константинополь     деревни,     разорили
сельскохозяйственные угодья, вырезали жителей. Они повырывали с корнем все
кусты винограда и оливковые деревья, а  теперь  мы  уже  видели,  как  они
пытаются ворваться в город. Они подтянули к самым стенам  тяжелые  осадные
машины, привели в действие многочисленные тараны и гигантские катапульты -
тяжелую артиллерию той эпохи. Чтобы доставить  своим  подопечным  максимум
удовольствия, я подвел их вплотную к боевым сооружениям защитников города.
     Чтобы  это  было  возможным,  я   прибег   к   стандартному   приему:
замаскировал своих туристов под паломников.  Паломники  могут  ходить  где
угодно, даже на передовой линии обороны.  Я  раздал  им  кресты  и  иконы,
показал, какие набожные позы они должны принимать, и, повелев им  нараспев
произносить молитвы, смело повел их  вперед.  Разумеется,  было  абсолютно
безнадежным делом заставить их исполнять подлинные  византийские  духовные
гимны, поэтому я предложил им выговаривать  речитативом  все,  что  только
взбредет в голову,  лишь  бы  оно  звучало  торжественно  и  благочестиво.
Семейка из Огайо исполняла раз за  разом  "Звездами  усыпанное  знамя",  а
старичок сицилиец и его подруга распевали арии из опер Верди и Пуччини.
     Защитники  Византии  то  и  дело  останавливали  свои  оборонительные
работы,  чтобы  поприветствовать  нас  взмахами  рук.  Мы  сами  в   ответ
помахивали им руками и осеняли их крестным знамением.
     - А нас могут здесь убить? - поинтересовался зять.
     - Совершенно исключено. Во всяком  случае,  не  навсегда.  Если  даже
кто-то из нас падет жертвой случайной стрелы, то я вызову патруль времени,
и всех нас вытащат отсюда за пять минут до этого прискорбного события.
     Такой ответ немало ошарашил зятя.
     Византийцы сражались, не щадя сил, чтобы отогнать турок. Они поливали
их греческим огнем  и  кипящей  смолой,  срезали  начисто  каждую  голову,
поднявшуюся над краем стены, латали бреши, которые  проделывали  в  стенах
осадные машины.  Тем  не  менее,  было  совершенно  ясно,  что  городу  не
продержаться до наступления темноты. Уже начало смеркаться.
     - Смотрите внимательно, - сказал я.
     В нескольких местах в цепях осаждавших вспыхнули яркие языки пламени.
Турки жгли свои собственные осадные машины  и  волокли  некоторые  из  них
назад.
     - Почему? - задали мне вопрос. -  Ведь  достаточно  было  еще  одного
часа, чтобы полностью овладеть городом.
     - Византийские историки впоследствии напишут, что случилось  чудо.  В
темно-лиловой мантии явилась Дева Мария, вся лучезарная и ослепительная, и
двигалась вдоль стен. Турки в ужасе бежали от стен Константинополя.
     - Что такое? - возмутился зять. - Не видел я никакого чуда! И никакой
Девы Марии!
     - Может быть, - в растерянности предложила его жена, - нам стоило  бы
вернуться на полчаса назад и посмотреть еще раз?
     Я объяснил, что в действительности никакой  Девы  Марии  на  зубчатой
стене никто не видел. А на самом деле к султану  Мураду  прибыли  гонцы  с
известием о восстании против него в Малой Азии, и, опасаясь того,  что  он
может быть отрезан или даже осажден в Константинополе,  если  ему  удастся
его взять, султан тотчас  же  прекратил  проведение  операций  по  захвату
города, чтобы сначала разгромить повстанцев на востоке.
     Мои земляки из Огайо были явно разочарованы. Мне показалось, что им в
самом деле вдруг захотелось увидеть Деву Марию.
     - А ведь мы видели ее на этом маршруте в прошлом году, -  пробормотал
недовольным тоном зять.
     - То было  совсем  другое  дело,  -  сказала  его  жена.  -  То  была
совершенно реальная Дева Мария, а не чудо.
     Я снова произвел регулировку таймеров, и  мы  шунтировались  вниз  по
линии.  1453  год,  5  апреля,  раннее  утро.  Рассвет  мы  встречали   за
крепостными стенами Византии.
     - Город теперь полностью окружен со всех сторон, - сказал я. - Султан
Мехмед Завоеватель возвел крепость Румели Хизари вдоль всего  европейского
берега Босфора. Турки приближаются. Смотрите, слушайте.
     Взошло солнце. Мы выглянули  из-за  стены.  Оглушительные  крики  все
нарастали.
     - По ту сторону Золотого Рога палатки турков - их там двести тысяч. В
Босфор  введено  четыреста  девяносто  три  турецких  корабля.  Защитников
Византии - восемь тысяч, у них всего пятнадцать кораблей. Из  христианской
Европы не пришла помощь  христианской  Византии,  за  исключением  семисот
генуэзских солдат под командованием Джованни Джустиниани. - Я чуть  ли  не
по  буквам  произнес  имя  последнего  защитника   Византии,   в   котором
чувствовались  звучные   отголоски   прошлого,   вызывающие   определенные
ассоциации: "Джустиниани - Юстиниан".  Однако  никто  не  обратил  на  это
внимания. - Византия брошена на  растерзание  волкам,  -  продолжал  я.  -
Слышите рев турков?
     Поперек Золотого Рога  был  натянут  знаменитый  византийский  цепной
барьер и закреплен на  каждом  из  его  берегов  -  огромные  закругленные
бревна, соединенные стальными крючьями, предназначенные  для  того,  чтобы
загородить  гавань  от  захватчиков.  Этот  барьер   не   смог   послужить
препятствием для штурма в 1204 году. Теперь он был намного мощнее.
     Мы  перепрыгнули  в  9  апреля  и  увидели,  как  турки   все   ближе
подкрадываются к стенам. Затем мы передвинулись еще чуть  дальше  вниз  по
линии, в 12 апреля,  и  могли  наблюдать,  как  в  бой  вступило  огромное
турецкое   орудие,   поистине   царь-пушка.   Ее   построил   для   турков
перебежчик-христианин из Венгрии по имени Урбан. К городу  ее  тащили  сто
пар быков; ее ствол был почти метр в поперечнике и метал  гранитные  глыбы
весом в семьсот килограммов. Мы  увидели  пламя,  изрыгнувшееся  из  жерла
орудия,  клуб  дыма,  а  затем  из  него  показался  медленно  двигавшийся
чудовищной, величины каменный шар, который вскоре с потрясшей  все  вокруг
силой ударился о стену, взбив высокий столб пыли. Удар этот эхом отозвался
по всему городу. Нам заложило уши.
     - Из царь-пушки можно было стрелять всего лишь семь  раз  в  день,  -
сказал я. - Очень много времени отнимало ее заряжение.
     Мы шунтировались еще на неделю  вперед.  Захватчики  со  всех  сторон
облепили гигантскую пушку,  подготавливая  ее  к  стрельбе.  Затем  кто-то
поднес горящий факел к запальнику. Ствол  пушки  не  выдержал  и,  объятый
пламенем, оглушительно взорвался. Огромные осколки его далеко  разлетелись
во все стороны, выкашивая  целые  шеренги  турков.  Повсюду  лежали  груды
мертвых тел. Византийцы встретили эту неудачу осаждавших дружным радостным
криком.
     - Среди погибших, - заметил я, - есть и Урбан  Венгр.  Однако  вскоре
турки соорудят новое орудие.
     В этот  вечер  турки  бросились  штурмовать  стены,  и  мы,  распевая
"Америка прекрасная" и арии из "Отелло", наблюдали  за  тем,  как  храбрые
солдаты Джованни Джустиниани сдерживали их  натиск.  Над  головами  у  нас
свистели стрелы; несколько византийцев вели огонь из грубых, еще очень  не
точных ружей.
     Я с таким блеском подал эти последние  сцены  осады  Константинополя,
что сам рыдал от восхищения собственной  виртуозностью.  Я  показал  своим
подопечным  морские  сражения,  рукопашные  схватки  на  стенах,  траурные
молебны в Айя-Софии. Я раскрыл перед ними военную хитрость турков, которые
перетащили свои корабли по суше  из  Босфора  в  Золотой  Рог  при  помощи
деревянных настилов, смазанных салом, ибо  никаким  другим  путем  они  не
могли проникнуть в гавань,  вход  в  которую  был  прегражден  знаменитыми
цепями; не стал скрывать от них тот  ужас,  который  охватил  византийцев,
когда рассвет 23 апреля открыл их взору семьдесят  два  турецких  корабля,
ставших на якоре внутри гавани,  а  затем  еще  показал,  сколь  доблестно
сражались с этими кораблями генуэзцы.
     Все в том же быстром темпе, не  давая  своим  туристам  передышки,  я
перебрасывал их  в  следующие  дни  осады.  Мы  видели,  как  редели  ряды
защитников.  На  наших  глазах  росла  стойкость  защищавшихся  и   падала
решимость нападавших.
     Ночью 28 мая мы прошли внутрь  Айя-Софии,  чтобы  посетить  последнее
христианское богослужение, совершавшееся в  этом  соборе.  Казалось,  весь
город  собрался  под  его  гигантскими   сводами:   император   Константин
Одиннадцатый и его двор, нищие и грабители, купцы и сводники, католики  из
Генуи и Венеции, солдаты и матросы,  аристократы  и  священнослужители,  а
также немалое количество переодетых посетителей из будущего,  которых,  по
всей вероятности, было даже больше, чем собравшихся здесь византийцев.  Мы
вслушивались в колокольный перезвон и грустное "С нами Господь"  и  падали
на   колени,   оплакивая   вместе   со   многими,   даже   очень   многими
путешественниками во  времени  печальную  участь  Византии;  когда  служба
закончилась, стали одна за другой гаснуть свечи, и наступивший мрак окутал
мозаики и фрески собора.
     А затем наступило 29 мая, и нашим взорам представился  последний  акт
этой, ставшей для нас такой близкой, трагедии.
     В два часа  ночи  турки  яростно  атаковали  ворота  святого  Романа.
Джустиниани был ранен; сражение было  поистине  ужасным,  мне  приходилось
держать своих людей  как  можно  дальше  от  него.  Ритмично  скандируемое
"Аллах! Аллах!" нарастало до тех пор, пока  не  наполнило  всю  вселенную,
после чего возникла паника в рядах защищавшихся, и они бежали с поля  боя,
а турки ворвались в город.
     - Все кончено, - сказал я. - Император Константин погиб  в  сражении.
Тысячи  жителей  бегут  из  города;  тысячи  пытаются  найти  убежище   за
забаррикадированными  дверьми  Айя-Софии.  Вот  теперь   и   смотрите   на
разграбление города и резню его жителей!
     Мы совершали прыжки теперь  уже  в  каком-то  поистине  диком  темпе,
исчезали и снова появлялись, стараясь главным образом  не  попадаться  под
копыта всадников радостным  галопом  проносившихся  по  городским  улицам.
По-видимому, мы ошарашили немалое число турков, но во всей этой  неистовой
кутерьме  чудесное  исчезновение  нескольких  паломников  вряд  ли   могло
кого-либо особенно взволновать. Кульминацией же всего нашего маршрута было
30 мая, когда мы смотрели на триумфальный въезд султана Мехмеда в Византию
в сопровождении всех своих визирей, пашей и янычаров.
     - Он останавливается перед самой Айя-Софией, - шептал я.  -  Набирает
горсть почвы, сыплет ее на  свой  тюрбан.  Это  его  жест  покаяния  перед
Аллахом, пославшим ему столь  блистательную  победу.  Теперь  он  проходит
внутрь собора. Нам опасно следовать за ним туда.  Внутри  он  обнаруживает
какого-то турка, который разбивает на куски мозаичный пол, изображения  на
котором он считает нечестивыми. Султан ударит этого  человека  и  запретит
ему наносить какой-либо ущерб собору,  после  чего  пройдет  к  алтарю  и,
взобравшись на  него,  произведет  свой  традиционный  "Салям".  Айя-София
становится теперь Ай-Суфией,  мечетью.  Византия  перестала  существовать.
Конец. Теперь мы возвращаемся вниз по линии.
     Вконец ошеломленные тем,  что  они  повидали,  мои  шестеро  туристов
позволили мне отрегулировать их таймеры. Я  вывел  последнюю  трель  своим
свистком, и мы благополучно вернулись вниз по линии в родной 2059 год.
     Впоследствии, уже находясь в конторе Службы Времени, ко  мне  подошел
подрядчик из Огайо. Его  большой  палец  торчал  так  вульгарно,  как  это
позволяют себе люди маловоспитанные, когда они предлагают чаевые.
     - Сынок, - сказал он, - я только одно хочу тебе сказать: ты чертовски
хорошо проделал свою работу! Идем со мной и позволь мне приложить вот этот
мой большой палец к твоей кредитной  карточке  и  выразить  этим  скромным
подношением свою высокую оценку твоего труда. Идет?
     - Прошу прощения, - сказал я, - но нам запрещено брать чаевые.
     - Да плюнь ты на этот вздор, сынок. Предположим, ты просто не обратил
на это  внимания,  а  я  всего-навсего  вот  этим  своим  большим  пальцем
присовокупил немного денег к твоему счету, годится? Ну,  скажем,  ты  даже
ничего об этом и не знал.
     - Я, разумеется, не в состоянии предотвратить перемещение средств,  о
которых мне ничего неизвестно, - согласился я.
     - Вот и прекрасно. Черт  побери,  когда  эти  турки  взяли  приступом
город, какое это все-таки было зрелище! Какое зрелище!
     Получив через месяц очередное финансовое извещение, я обнаружил,  что
мой кредит пополнился после прикосновения его  большого  пальца  на  целую
тысячу. Я ничего не сообщил  своему  начальству,  полагая,  что  я  честно
заработал эти деньги, независимо от того, разрешается это или нет.



                                    34

     Я решил, что вполне заработал право провести  свой  отпуск  на  вилле
Метаксаса в 1105 году. Уже не дармоед,  не  слюнявый  подмастерье,  я  был
теперь полноправным членом славного братства курьеров времени. И одним  из
лучших знатоков своего дела, так мне, во всяком  случае,  тогда  казалось.
Мне не нужно было опасаться холодного приема в резиденции Метаксаса.
     Сверившись с информационным табло, я обнаружил, что Метаксас, как и я
сам, только что завершил свой маршрут. Это  означало,  что  теперь  он  на
своей вилле. Я понабрал себе побольше новенькой, с иголочки,  византийской
одежды, реквизировал кошелек, полный золотых византов, и стал готовиться к
прыжку в 1105 год.
     И тут я вспомнил о парадоксе разрыва времени.
     Я не знал, в какой момент 1105  года  мне  следовало  там  появиться.
Кроме того, мне должен  быть  известен  нынешневременной  базис  Метаксаса
вверху по линии. В нынешнем времени для меня сейчас был ноябрь 2059  года.
Метаксас только что совершил прыжок вверх по линии  в  1105  год,  дата  в
котором соответствовала бы для него ноябрю 2059 года. Предположим, что эта
дата где-то в  пределах  июля  1105  года.  Если  бы,  не  зная  этого,  я
шунтировался в более раннее время, ну скажем, в март 1105 года,  Метаксас,
которого я бы там встретил, был бы вообще незнаком со мною. Я бы  оказался
чем-то вроде непрошенного гостя на чужом пиру. Если бы я  шунтировался  в,
скажем, июнь 1105  года,  я  еще  был  бы  неискушенным  в  трансвременных
перемещениях юнцом, только-только прошедшим стажировку у Метаксаса. А  вот
если бы я совершил прыжок, скажем, в октябрь 1106 года, я бы  повстречался
с Метаксасом, который на три месяца опережал бы меня с точки зрения базиса
нынешнего времени и который,  следовательно,  знал  бы  подробности  моего
собственного будущего. Это привело бы к  возникновению  парадокса  разрыва
времени в противоположном направлении, а я вовсе не рвался к  тому,  чтобы
на собственной шкуре испытать, чем это  для  меня  обернется.  Слишком  уж
опасно и даже немного страшновато  повстречаться  с  кем-нибудь,  кто  уже
прожил промежуток времени, который  тебе  еще  только  предстоит  прожить.
Такое не доставило бы ни  малейшего  удовольствия  никому,  состоящему  на
работе в Службе Времени.
     Я нуждался в помощи.
     Поэтому я отправился к Протопопулосу и честно во всем признался.
     - Метаксас пригласил меня навестить его во время его  отпуска,  но  я
понятия не имею, в каком именно временном  отрезке  в  прошлом  он  сейчас
находится.
     Это мое заявление насторожило Протопопулоса.
     - А почему вы считаете, что это известно мне? - произнес он. - Он мне
в этом не исповедуется.
     -  Я  подумал,  что  он,  может  быть,  оставил  у  вас  какое-нибудь
уведомление о своем нынешневременном базисе.
     - О чем это вы, черт побери, толкуете?
     Неужели я совершил какую-то ужасную  ошибку,  вдруг  подумалось  мн