ования,   с   которыми
сталкивается каждый из нас, прежде, чем будет принят.
     - Словно вам начерта не нужно возвращаться домой.
     - Не так, - возразила Элейна.
     - Это придает чувство собственной ценности, достаточно сильное, чтобы
поддержать вас где угодно, в какую бы ситуацию вы  не  угодили.  Не  нужно
быть дома, чтобы быть собой. Достаточно простоиметь свое "я". Не полагаясь
на какое-то особое окружение или связи. Вы понимаете?
     - Пожалуй, я чуточку улавливаю.
     - Если мы сможем разобрать карту тоннелей, если мы сиожем  установить
связь  между  разными  тоннелями,  тогда  ими  можно  будет   пользоваться
осмысленно. А не просто уходить в них вслетую, как нам приходится  уходить
сейчас.
     - Но Плотоядец же ими пользовался. И Шекспир тоже. Вы  говорите,  что
необходимо выбрать место  назначения,  даже  если  неизвестно,  каким  оно
будет.
     - Тоннелями можно пользоваться и не выбирая места назначения.  Можно,
за  исключением  тоннеля  на  этой  планете,  просто  войти  в  тоннель  и
отправиться туда, куда он перенесет. При таких  условиях  тоннелиив  самом
деле неупорядочены. Мы предпологаем, что если цель не избирается, вступает
в   действие    рассчитанная    случайность    -    некая    разновидность
предустановленной случайности.  При  таком  использовании,  в  тоннель  не
смогут войти трое подряд - а может  быть,  и  сто  подряд,  -  так,  чтобы
попасть в одно место. Мы полдагаем, что это было предумышленное  средство,
предназначенное, чтобы пресечь использование тоннелей  теми,  у  кого  нет
полномочий.
     - А строители тоннелей?
     Элейна покачала головой.
     -  Никто  не  знает.  Кто  они  были,  или  откуда  пришли,  или  как
сконструированы тоннели. Ни намека  на  принципы,  лежащие  в  их  основе.
Некоторые считают, что строители все еще живут где-то в  галактике  и  что
часть тоннелей может еще ими использоваться. То, что мы здесь имеем, может
быть  лишь  заброшенным  участком  системы  тоннелей,   частью   старинной
транспортной  системы,   оказавшейся   теперь   без   надобности.   Словно
заброшенная дорога, которой больше не пользуются, потому что она  ведет  в
места, куда никто теперь не хочет ходить, места, весь смысл идти в которые
давно потерян.
     - И нет никаких указаний на то, что за создания были эти строители?
     - Их немного, - ответила она.
     - Мы знаем, что у них  должны  были  быть  какие-то  руки.  Руки,  по
крайней мере с  тремя  пальцами,  или  с  какого-то  рода  манипулятивными
органами, эквивалентными  по  крайней  мере  трем  пальцам.  Это  им  было
необходимо, чтобы работать с панелями.
     - Больше ничего?
     - То исе, - сказала Элейна.
     - Я находила изображения. Рисунки, резбу, гравюры. В старых домах, на
стенах, глиняных изделиях. Изображаются много разных  форм  жизни,  но  по
крайней мере одна определенная форма жизни всегда присутствует.
     - Обождите минутку, - сказал Хортон. Он встал с кучи дров и прошел  в
домик Шекспира, вернулся с бутылкой,  найденной  им  предыдущим  днем.  Он
протянул бутылку Элейне.
     - Вроде этого? - спросил он.
     Та медленно повертела бутвлку, потом  остановилась  и  ткнула  в  нее
польцем.
     - Вот это, - сказала она.
     Ее палец указывал на создание, стоявшее в сосуде.
     - Оно здесь плохо исполнено, - сказала Элейна.
     - И изображено под иным углом. На других изображениях  видна  большая
часть тела, больше деталей. Вот эти штучки, торчащие у него из головы...
     - Они выглядят,  как  антенны,  которые  земные  лыди  в  старые  дни
употребляли, чтобы ловить сигналы для телевизионных  устройств,  -  сказал
Хортон.
     - Или же они могут изображать корону.
     - Это антенны, - сказала Элейна.
     - Биологические антенны, я уверена.  Может  быть,  какие-либо  органы
чувств. Голова здесь выглядит как простой шарик. И все, уоторые я  видела,
были такими. Ни глаз, ни ушей, ни рта, ни носа. Может быть, антенны давали
им весь объем чувственой имнформации, который им был сколько-нибудь нужен.
Может быть, их головы и были просто  шарами,  подпорками  для  антенны.  И
хвост. Вы здесь не можете разобрать, но хвост  пушистый.  Остальная  часть
тела, или то, что я смогла  из  нее  разобрать  на  других  виденных  мной
изображенниях, всегда неясна по части деталей - нечто вроде  тела  вообще.
Конечно, мы не можем быть уверены, что они  действительно  так  выглядели.
Все это может оказаться не более, чем символом.
     - Исполнение довольно жалкое, - заметил Хортон.
     - Грубое и  примитивное  Не  думайте  ли  вы,  что  народ,  способный
сконструировать тоннели, мог получше нарисовать себя?
     - Я об этом тоже думала, - Ответила Элейна.
     - Может быть, рисовали не они. Может  быть,  у  них  совсем  не  было
чувства прекрасного. Может быть, исполняли  эти  предметы  другие  народы,
постороние. Может быть, и рисовали они  не  по  настоящим  знаниям,  а  по
мифам. Может быть, миф о строителях тоннелей сохранился везде  по  большей
части галактики, и  его  в  общих  чертах  разделяют  множество  различных
народов, много разных расовых памятей, продолжающихся столетиями.
 
 
                                  16 
 
     Вонь  пруда  была  ужасающей,  но  когда  Хортон  приблизился,   она,
казалась, уменьшилась. Первый ее слабый вдох был хуже, чем здесь, у самого
края воды. Может быть, сказал он себе, это  пахнет  хуже,  когда  начинает
разрежается  и  рассеиваеться.  Здесь,  где   испарения   гуще,   зловоние
сдерживается   и   смазывается   другими   составляющими,   которые    его
уравновешивают.
     Пруд, как он видел, был несколько больше, чем показался ему, когда он
впервые его увидел от разрушенного поселения. Он лежал покойно, без  ряби.
Береговая  линия  была  чиста;   никакой   порасли,   камышей   или   иной
растительности к ней не прибилась. Не считая  нескольких  ручейков  песка,
принесенного сверху стекающей  водой,  берег  состоял  из  гранита.  Пруд,
очевидно, размещался в чашеобразной полости в скальной основе. И вода, так
же, как барег была чиста. На ней не было пены,  как  того  можно  было  бы
ждать и вообще никакая жизнь, не могла существовать в пруду.  Но  несмотря
на свою чистоту, он не был прозрачным. Он словно заключал в  себе  угрюмую
черноту. Он не был ни синим, ни зеленым - он был почти черным.
     Хортон стоял на каменном берегу, держа в руке  остатки  мяса.  Вокруг
пруда, его чаши ощущалась некая хмурость, располагающая к меланхолии, если
не к настоящему страху. Это удручающее место, сказал он себе,  но  оно  не
совсем лишено очарования. Это место такого рода, где человек съеживается и
ему в голову приходят болезненные мысли  -  болезненные  и  романтические.
Живописец,  возможно,  мог  бы  воспользоваться  им,  как  моделью,  чтобы
натисать холст с видом одинокого озера, ухватив в его расположении чувство
одинокой потерянности и отрыва от реальности.
     "Мы все затеряны." Так натисал Шекспир в этом длинном отрывке в конце
"Перикла". Он писал всего лишь в иносказательном смысле, но здесь, меньше,
чем в миле от того места, где он писал этот отрывок при мерцающем  огоньке
самодельной свечи, находилась та самая затерянность, о которой  он  писал.
Он писал хорошо, этот странный человек из какого-то  иного  мира,  подумал
Хортон, потому что теперь казалось, что затеряны все. Уж конечно,  Корабль
и Никодимус и он сам были затеряны в  необозримости  без  возврата,  а  из
того, что  сказала  ему  Элейна  там,  у  костра,  остальное  человечество
затерялось тоже. Может быть, единственными,  кто  не  затерялся,  были  те
люди, та горстка людей, кто еще остался на Земле. Как  бы  жалка  не  была
Земля в нынешние дни, она по-прежнему оставалась для них домом.
     Хотя, если вернуться к этой  мысли,  Элейна  и  другие  исследователи
тоннелей, может быть, и не были затеряны в том же смысле, как все  другие.
Затеряны,  Может  быть,  в  том  смысле,  что  они  не  знали,  куда   они
направляются или что за планету  найдут,  но  определенно  не  затеряны  в
смысле том, что им никогда и не  понадобится  знать,  где  они  находятся.
Самодостаточные до такой спепени, что не  нуждались  в  других  людях,  не
нуждались в дружеских чувствах, странные люди, переросшие нужду в доме.  И
не это ли, спросил он себя, есть способ победить одиночества  -  перестать
нуждаться в доме?
     Он подошол поближе к краю воды и зашвырнул мясо подальше.  Оно  упало
со всплеском и тотчас  же  полностью  исчезло,  словно  пруд  принял  его,
потянулся и схватил его,  и  всосал  его  в  себя.  От  всплеска  побежали
концентрические круги, но берега они не  достигли.  Рябь  былтро  затухла.
Пробежав  немного,  волны  уменьшались  и  исчезли;  пруд  возвратился   к
безмятежному спокойствию, к сбоей  безликой  глади.  Словно,  сказал  себе
Хортон, пруд ценил свое спокойствие и не выносил помех.
     А теперь, подумал он, пора уходить. Он сделал то, зачем сюда  пришел,
и пора уходить. Но он не уходил; он остался.  Словно  было  здесь  что-то,
говорившее ему, чтобы он не уходил, словно, по какой-то причине, он должен
был  немного  помедлить,  как  человек,  продлевающий  время   у   постели
умирающего друга, который и хочет уити, чувствуя себя неловко перед  лицом
наступающей смерти, но все-таки остающийся из-за ощущения, что  на  старую
дружбу была бы наброшена тень, если бы он ушел очень скоро.
     Он стоял и осматривался вокруг.  Слева  маячил  гребень,  на  котором
располагалось заброшенное поселение. Дома были скрыты за деревьями.  Прямо
впереди маячило вроде бы болото, а  справа  конический  холм  -  курган  -
которого он до сих пор не замечал и который, очевидно,  не  просматривался
отчетливо от хребта с поселением.
     Холм  поднимался,  рассудил  Хортон,  на   пару   сотен   футов   над
поверхностью  пруда.  Симметричный,  он   выглядел   правильным   конусом,
равномерно сужающимся к острой верхушке.  Было  в  его  облике  что-то  от
конуса вулканического шлака, но Хортон знал, что дело не в этом. Не считая
того, что холм, конечно, мог и не быть конусом, Хортон  не  мог  подобрать
никакой  причины  для  своего  немедленного   отказа   от   вулканического
объяснения. Тут и там на холме росли одинокие деревья, но в  остальном  он
был  лишен  всякой  растительности,  кроме  напоминающей  траву   поросли,
покрывавшей его. Никакой геологический фактор, сказал себе Хортон, не  был
заметен  и  не  проходил  сразу  на  ум,  чтобы  объяснить   такого   рода
образование.
     Он перенес внимание на пруд, вспомнив о том,  что  говорил  Плотоядец
что он состоит не из настоящей воды, а  больше  похож  на  суп,  для  воды
слишком густой и плотный.
     Спустившись к краю пруда,  Хортон  присел  на  корточки  и  осторожно
вытянул палец, чтобы коснуться жидкости. Поверхность  словно  бы  легонько
сопротивлялась, как будто у нее  было  изрядное  поверхностное  натяжение.
Палец внутрь не проникал.  Вместо  того  при  легком  нажатии  поверхность
прогнулась вниз под кончиком  пальца.  Хортон  надавил  сильнее,  и  палец
прошел. Протолкнув всю руку,  он  повернул  запястье  так,  что  сложенная
чашечкой ладонь оказалась наверху. Медленно подняв руку, он увидел, что  в
ладони у него пригоршня жидкости. Она спокойно лежала в сложенной  ладони,
не проскальзывая между неплотно сложенных пальцев, как  проскальзывала  бы
вода. Словно вся жидкость была одним куском.  Господи  боже  мой,  подумал
Хортон, кусок воды!
     Хотя теперь он знал, что  это  не  вода.  Странно,  подумал  он,  что
Шекспир знал не более того, что она похожа на  суп.  Хотя  может  быть,  и
знал. В книге было множество  надписей,  а  он  прочитал  всего  несколько
отрывков. Как суп, сказал Плотоядец, но это не  напоминало  суп.  Жидкость
оказалась теплее, чем ожидал Хортон, и тяжелее,  хотя  это,  конечно,  как
рассудить, и жидкость, конечно, должна быть весомой, а взвесить  ееу  него
способа нет. На ощупь она была скользкой. Как ртуть, хотя это и не  ртуть,
в этом он был уверен. Он повернул руку и дал  жидкости  стечь.  Когда  она
сбежала, ладонь осталась сухой. Жидкость не смачивала.
     Невероятно, сказал себе Хортон. Жидкость, теплее, чем вода,  тяжелее,
вязче, не смачивающая. Может быть, у Никодимуса есть трансмог -  нет  черт
сним. У Никодимуса есть дело, а когда он его сделает, они уберутся отсюда,
с этой планеты, уйдут в космос - вероятно, к другим планетам, а может быть
и не к планетам вовсе. И если так и выйдет, он останется в анабиозе  и  не
оживет. Эта мысль не испугала Хортона так, как должна бы была испугать.
     Сейчас он впервые признался себе в том, что, более, чем вероятно, все
время было у него на уме. Эта плнанета нехороша. Плотоядец так и сказал  в
первых же своих словах, что планета - нехороша. Не страшна, не опасна,  не
омерзительна - просто ничерта  не  стоит.  Не  того  рода  место,  где  бы
хотелось остаться.
     Хортон попытался проанализировать, почему он так думает,  но  никаких
особых факторов, которые он мог выстроить в ряд и подсчитать, казалось,  и
не было. Просто  предчувствие,  бессознательная  психологическая  реакция.
Может быть, все дело было в том, что эта планета слишком походила на Землю
-  нечто  вроде  потертой  Земли.  Он  ожидал,  что  чужая  планета  будет
по-настоящему чужой, а не бледным, неудовлетворительным повторением Земли.
Более  чем  вероятно,  другие  планеты  окажутся  более  удовлетворительно
чуждыми. Надо ему спросить Элейну, сказал себе  Хортон,  она  ведь  должна
знать. Странно это, подумал он, как она прошла сквозь тоннель и  двинулась
вверх по тропе. Странно, что на этой планете пересеклись две  человеческие
жизни - нет, не две, а три, потому что он забыл Шекспира. Отчего-то судьба
порылась в своем мешке с сюрпризами и извлекла три человеческих жизни,  на
очень  ограниченном  промежутке  времени,  таком  ограниченном,  что   они
встретились друг с другом - или, в случае с Шекспиром, едва не встретились
- по крайней мере, что они, все трое, вступили во  взаимодействие.  Элейна
сейчас  спустилась  с  Никодимусом  к  тоннелю  и  вскорости  он   к   ним
присоединится, но прежде того он, вероятно, должен исследовать  конический
холм. Хотя как он будет его исследовать,  или  что  это  исследование  ему
даст, Хортон не имел никакого представления. Но отчего-то казалось важным,
чтобы он на холм посмотрел. Скорее всего это чувство возникло,  сказал  он
себе, оттого, что холм казался здесь настолько не на своем месте.
     Хортон поднялся с корточек  и  медленно  пошел  вдоль  берега  пруда,
направляясь к холму. Солнце, наполовину взобравшееся с  востока  на  небо,
начало пригревать. Само небо было бледно-голубым, без малейшего намека  на
облачко. Хортон обнаружил,  что  размышляет,  на  что  могут  быть  похожи
погодные условия этой  планеты.  Нужно  спросить  у  Плотоядца.  Плотоядец
пробыл здесь достаточно, чтобы это узнать.
     Хортон обошел пруд и оказался у подножья холма. Подъем был так  крут,
что ему пришлось взбираться почти на четвереньках, пригнувшись и  хватаясь
за травянистый покров, чтобы не скатиться вниз.
     На полпути вверх  он  остановился,  сердце  бешенно  стучало.  Хортон
вытянулся на земле во весь рост,  вчепившись  руками  в  землю,  чтобы  не
съехать обратно. Он  повернул  голову,  чтобы  увидеть  пруд.  Теперь  его
поверхность была не черной, а синей. В зеркальной  ее  черноте  отражалась
голубизна неба. Хортон  так  сильно  задохнулся  от  карабканья,  что  ему
показалось, будто холм вместе с ним тяжело дышит - или,  может  быть,  что
внутри холма ритмично бьется какое-то огромное сердце.
     Все еще тяжело дыша, Хортон вновь поднялся на четвереньки  и  наконец
достиг вершины. Там, на маленькой плоской площадке, увенчивающей холм,  он
посмотрел вниз, на другую сторону и убедился, что холм  действительно  был
конусом. По всей своей окружности склон подымался под тем же самым  углом,
как и там, где Хортон только что вскарабкался.
     Сидя по-турецки, он посмотрел через пруд туда, где на противоположном
гребне виднелось кое-что из строений заброшенного поселения. Он  попытался
проследить очертание застройки, но это оказалось невозможным из-за сильных
зарослей, смазывающих линии. Несколько левее находился домик Шекспира.  От
костра поднималась тонкая  струя  дыма.  Хортон  там  никого  не  заметил.
Плотоядец, более,  чем  вероятно,  еще  не  вернулся  со  своей  охотничей
вылазки. Тоннеля он не различал из-за углубления, в котором тот находился.
     Сидя,  Хортон  механически  выдергивал  траву.   Некоторые   травинки
выдергивались, к их корням приставала глина. "Глина, - сказал себе Хортон,
- забавно". Что бы здесь делать глине? Он вынул карманный  нож  и,  открыв
лезвие, вонзил его в почву,  выкопав  небольшую  ямку.  Насколько  он  мог
отруть, везде была глина. А что, спросил он  себя,  если  весь  этот  холм
сделан из глины? Нечто вроде чудовищного нарыва, выросшего давно  давно  и
сохранившегося до сих пор. Хортон вытер лезвие и  закрыл  нож,  сунул  его
обратно в карман.  Интересно  было  бы,  подумал  он,  если  быдет  время,
разобраться в геологии этого места. Только какая  разница?  На  это  уйдет
уйма времени, а он не собирался оставаться так долго.
     Поднявшись на ноги, Хортон начал осторожно спускаться по склону.
     У тоннеля он нашел Элейну и Никодимуса. Женщина сидела  на  валуне  и
глядела, как Никодимус работает. Тот держал молоток и стамеску  и  высекал
канавку вокруг панели.
     - Вы вернулись, - сказала Элейна Хортону. - Что выс так задержало?
     - Я кое-что обследовал.
     - В городе? Никодимус мне говорил о городе.
     - Нет, не в городе, - ответил Хортон, - да и не город вовсе.
     Никодимус обернулся, не выпуская молотка со стамеской.
     - Я пытаюсь вырубить панель из скалы, - сказал он. - Может быть,  мне
это удасться. Тогда я смогу добраться до нее сзади и  поработать  над  ней
оттуда.
     - А что ты будешь делать, - спросил Хортон, - если оборвешь провод?
     - Там не должно быть никаких проводов, - ответила  Элейна.  -  ничего
даже близко столь примитивного.
     - К тому же, - добавил Никодимус, - если я смогу отделить панель, то,
может быть, смогу и отколупнуть покрытие.
     - Покрытие? Ты же говорил, что это силовое поле.
     - Я полагаю, - заметил Хортон, -  что  второго  бокса  не  оказалось.
Того, который открывает покрытие.
     - Нет, - подтвердила Элейна, - а это значит, что  кто-то  вмешался  в
конструкцию. Кто-то, не желавший, чтобы кто-либо покинул эту планету.
     - Вы имеете в виду, что планета закрыта?
     - Полагаю, что так, - согласилась  она.  -  Полагаю,  что  на  других
тоннелях должен был быть установлен  какой-то  знак,  предупреждающий,  не
пользоваться переключателем, ведущим на эту планету; но  если  и  так,  то
знаки давно уж исчезли, или, может быть, они есть, но мы  не  знаем,  чего
искать.
     - Даже если б вы их  нашли,  -  заметил  Никодимус,  -  вы,  по  всей
вероятности, не смогли бы их прочесть.
     - Это верно, - согласилась Элейна.
     По тропе вразвалку приближался Плотоядец.
     - Я вернулся с новым свежим мясом, - объявил он. - Как  у  вас  здесь
дела? Удалось ли вам разрешить проблему?
     - Нет, - ответил Никодимус, возвращаясь к работе.
     - Долгонько это ул вас занимает, - заметил Плотоядец.
     Никодимус опять повернулся.
     - Кыш у меня из-за спины! - бросил он. - Ты меня донимаешь  с  самого
начала. Вы с твоим дружком Шекспиром годами лодырничали, не делая  ничего,
а теперь ты ждешь, чтобы мы заставили это заработтать за час-другой.
     - Но у вас есть инструменты, - проскулил Плотоядец. -  Инструменты  и
обучение. У Шекспира ничего этого не было, и у меня тоже нет. Казалось бы,
имея инструменты и обучение...
     - Плотоядец, - сказал Хортон, - мы ведь не говорили тебе, что  сможет
что-то сделать. Никодимус  сказал,  что  он  попытается.  Тебе  не  давали
никаких гарантий.