припоминаю, -  сказал  ученый,  -  и  могу  извлечь  из  этих
воспоминаний некоторую надежду. Какими мы кажемся смущенными, когда сумеем
убедить  себя  в  безнадежности  своего  положения,  я  потом  припоминаем
какой-нибудь мелкий фактик, возвращающий надежду. Все это так ново для нас
- вся наша история. Несмотря на тысячелетие, она все-таки слишком нова для
нас. Ситуация так уникальна, так чужда всем  человеческим  представлениям,
что удивительно, как мы не пришли в еще большее замешетельство."
     Гранддама сказала:
     "Вы помните, что время от времени мы регистрировали на  этой  планете
иной разум, своего рода дуновение разума, словно  псы,  принюхивающиеся  к
старому следу. И тепррь, когда мы чувствуем полную силу Пруд-разума -  как
бы мне ни было неприятно говорить это, ибо я не хочу еще новых  разумов  -
Пруд-разум, по-видимому, не тот, что мы обнаруживали ранее.  Возможно  ли,
что есть еще один мощный разум на этой глупой планетке?"
     "Быть может, существо во  времени,  -  предположил  монах.  _  Разум,
который мы обнаруживали, был очень разреженный, чрезвычайно тонкий. Словно
его пытались укрыть от обнаружения."
     "Сомневаюсь, что это он, - скзал  ученый.  -  Тварь,  заключеннвя  во
времени, по моему рассуждению, должна быть неподдающейся  обнаружению.  Не
могу себе представить более эффективной изоляции, чем  щит  остановленного
времени. Самое ужасное во времени, это то, что мы  его  совсем  не  знаем.
Пространство, вещество и энергия - это мы можем представить себе  понятным
или, по крайней мере, теоретически принять  их  теоретические  осмысления.
Время же - полная загадка. Мы не можем быть уверены даже в  том,  что  оно
есть на самом деле. Его не за что ухватить, чтобы проверить."
     "Так значит, может быть еще один разум - разум неведомый?"
     "Мне нет дела, -  сказала  гранддама.  -  Я  знать  этого  не  желаю.
Надеюсь, эта миленькая загадка, в которую мы влипли, вскорости разрешится,
так что мы сможем отбыть отсюда."
     "Осталось недолго, - заверил ее  монах.  -  Может  быть,  еще  только
несколько часов. Планета закрыта и сделать уже больше  нечего.  Утром  они
спустятся и посмотрят на тоннель,  и  тогда  поймут,  что  ничего  уже  не
поделаешь. Но прежде, чем это случится, нужно принять решение.  Картер  не
спрашивал нас, потому что он боится  нас  спрашивать.  Он  боится  ответа,
который мы ему дадим."
     "Ответ - нет, - сказал ученый. - Как бы мы ни сожалели об этом, ответ
должен быть нет. Картер может думать о нас плохо. Он может сказать, что мы
утратили человечность вместе с нашими  телами,  что  мы  сохранили  только
гольный холодный интеллект. Но это будет  в  нем  говорить  его  мягкость,
забвение им того, что мы должны быть твердыми, что мягкость  играет  здесь
лишь небольшую роль - здесь, вдали от нашей благоустроенной планеты. И,  к
тому же, это будет недобрым по отношению к Плотоядцу.  Он  провлачил  свою
утомленную жизнь в этой металлической клетке, Никодимус возненавидит  его,
а он возненавидит Никодимуса - а может быть, начнет бояться Никодимуса - и
это будет раздувать угли его позора -  что  он,  известный  воин,  убивший
множество злобных чудовищ пал  так  низко,  чтобы  бояться  такого  хилого
механизма, как Никодимус."
     "И не без причины, - добавил монах, - ибо  Никодимус,  несомненно,  в
свое время убьет его."
     "Он такой неотесанный, - сказала гранддама, мысленно пожимая плечами.
- Ему  так  не  хватает  чувствительности,  в  нем  нет  утонченности,  ни
рассудка..."
     "Кого вы имеете в виду? - спросил монах. - Плотоядца или Никодимуса?"
     "О нет, не Никодимуса. Я думаю, он смышленый."
 
 
                                  26 
 
     Пруд закричал от ужаса.
     Хортон, услышав это краешком сознания, шевельнулся в тепле и уюте,  в
ощущении близости и обнаженности, цепляясь за близость другого человека  -
женщины, но что она человек, было так же важно, как и то, что она женщина,
ибо они двое были здесь единственными людьми.
     Пруд закричал снова - пронзительная дрожь тревоги прошла сквозь  мозг
Хортона. Он сел в одеяле. - Что такой, Картер  Хортон?  -  сонно  спросила
Элейна.
     - Пруд, - сказал он. - Что-то неладно.
     Первая краска зари поднималась по восточному небу, источая призрачный
полусвет, в котором туманно выделялись деревья и домик Шекспира. В  костре
горело  низкое  пламя  на  ложе  углей,   подмигивавших   кровава-красными
глазками. По ту сторону костра стоял Никодимус, глядя в направлении Пруда.
Он стоял прямой и застывший, встревоженный.
     - Вот твои штаны, - сказала Элейна. Хортон протянул руку и взял их.
     - Что такое, Никодимус? - спросил он.
     - Что-то кричало, - сказал робот. - Не так, чтобы можно было слышать.
Но я почувствовал крик.
     Крик донесся снова - более настоичивый, чем прежде.
     - Смотри, кто идет по тропе, - сдавленно сказала Элейна.
     Хортон повернулся взглянуть и поперхнулся. Их  было  трое.  Они  быти
белые и гладкие и выглядели  как  стоящие  вертикально  слизни,  жирные  и
отвратительные твари, каких можно найти под перевернутым камнем.  Они  шли
быстро, подпрыгивая на нижних, сужающихся концах тел. Ног у них  не  было,
но это из вроде бы не беспокоило. Не было у них ни рук, ни лиц - это  были
просто толстые, счастливые слизни, быстро скачущие вверх по тропе, ведущей
к тоннелю.
     - Вот и еще трое затерянных, - сказал Никодимус. - Мы превращаемся  в
целую колонию. Как вы думаете, отчего происходит,  что  так  много  народу
проходит через этот тоннель?
     Плотоядец, запнувшись, вышел  из  дверей  шекспировского  домика.  Он
потянулся и почесался.
     - Что это еще за чертовщина? - спросил он.
     - Они не представились, -  проворчал  Никодимус.  -  Они  только  что
показались.
     - Забавные с виду, верно? - сказал Плотоядец. - У них,  небось,  нету
ног, только так и прыгают.
     -  Что-то  происходит,  -  сказала  Элейна.  -  Что-то   ужасное.   Я
чувствовала прошлой ночью, помнишь, что что-то должно слючиться, и  теперь
это случилось.
     Три слизня поднялись по тропе, не уделив внимания стоящим у костра  и
прошмыгнули мимо них по тропе, ведущей к Пруду.
     Свет на востоке разгорался, и далеко в  лесу  что-то  издавало  звук,
словно кто-то вел палкой по частоколу.
     Еще один крик Пруда хлестнул по сознанию Хортона. Он  бросился  бегом
вниз по тропе, ведущей к Пруду, и Плотоядкц побежал рядом с  ним  длинными
скачками.
     - Не откроете ли вы  мне,  -  спросил  он,  -  что  произошло,  чтобы
произвести такое волнение и беготню?
     - У Пруда какие-то неприятности.
     - Как у Пруда могут быть неприятности? Кто-то в него бросил камень?
     - Не знаю, - ответил Хортон, - но он кричит страшно громко.
     Тропа поворачивала, переваливая через гребень. Под ними лежал Пруд, а
за Прудом - конический холм. С холмом что-то происходило. Он  вспучился  и
раскололся, и из него подумалось что-то  темное  и  ужастное.  Три  слизня
сбились вместе, припавши к земле на берегу.
     Плотоядец поспешил вперед, прыгнув вниз по тропе.  Хортон  прикрикнул
на него:
     - Вернись, дурень! Вернись чокнутый!
     - Хортон, смотрите! - воскликнула Элейна. - Не на холм. На город.
     Хортон  увидел,  что  одно  из  зданий  разваливается,   кладка   его
рассыпается и из него выдвигается создание, блистающее на утреннем солнце.
     - Это наше существо из времени, - сказала Элейна. - То, что мы нашли.
     Глядя на него в блоке застывшего времени, Хортон не  смог  определить
его форму, но теперь, разогнувшись и выйдя из плена, оно выглядело  полным
великолепия.
     Вытягивались огромные  крылья,  и  свет  играл  на  них  многоцветной
радугой, словно они были составлены из множества крошечных  призм.  Жеткая
клювастая голова помещалась на  удлиненной  шее,  и  голова  эта,  подумал
Хортон,  выглядела  так,  словно  на  нее  был  надет   шлем,   выложенный
драгоценными камнями. Изогнутые, блестящие когти венчали массивные лапы, а
длинный хвост был утыкан острыми сверкающими колючками.
     - Дракон, - тихо сказала Элейна.  -  Как  драконы  из  старых  легенд
Земли.
     - Может быть, - согласился Хортон. - Никто не знает,  что  такое  был
дракон, если дракон вообще существовал.
     Он дракон, если это был дракон, испытывал неудобство.  Высвободившись
из прочного каменного дома,  в  котором  он  был  заперт,  дракон  силился
подняться в воздух, огромные его крылья неуклюже хлопали,  пытаясь  увлечь
его вверх. Неуклюже  хлопали,  подумал  Хортон,  -  когда  он  должен  был
вознестись ввысь на крыльях сильных и  уверенных,  взбежать  по  воздушной
лестнице, как быстроногое существо весело взбежало бы  по  холму,  радуясь
силе ног и выносливости легких.
     Вспомнив умчавшегося по тропе  Плотоядца,  Хортон  повертел  головой,
выискивая, где бы он мог быть. Хотя Плотоядца он и не  увидел  тотчас  же,
Хортон заметил,  что  Холм  по  ту  сторону  Пруда  быстро  разваливается,
рассыпается и измельчается выпрастывающимся из  него  созданием.  Огромные
плиты и обломки холма катились по его сторонам вниз и у  холма,  пока  еще
целые,  покрылись  зигзагообразными  трещинами,  такими,  какие  могли  бы
остаться после землетрясения.
     Но хотя Хортон и видел все это, внимание его  привлекло  выбиравшееся
наружу создание.
     Оно все сочилось мерзостью, с него сшелушивались куски грязной корки.
Голова у него была бульбообразной и все остальное тоже - огромный неровный
шар, имеющий сходство с человеческой головой, но не  бывший  ею.  То  была
своего рода жуткая карикатура на человека, какую некий  варварский  шаман,
истекающий злобой, мог бы вылепить из глины  и  соломы,  чтобы  изобразить
врага,  которого  он  намеримался  пытать  и   уничтожить   -   бугристая,
искаженная, перекошенная, но  и  несущая  зло,  гнусная,  сочащаяся  злом,
привнесенным тем, кто  ее  сделал  и  увеличенным  самою  нелепостью.  Зло
подымалось от нее, как ядовитые испарения могли бы подыматься над  угрюмым
болотом.
     Теперь холм уже почти сравнялся землей и покуда Хортон  смотрел,  как
зачарованный, чудовище вырвалось на свободу и сделало шаг  вперед,  покрыв
одним этим шагом добрых двенадцать футов.
     Рука Хортона дернулась вниз, нашаривая револьвер, и  одновременно  он
понял, что револьвера с ним нет - что он  остался  в  лагере,  что  Хортон
забыл надеть пояс с оружием, и он проклял себя за свою  забывчивость,  ибо
не могло быть вопросов, ни тени сомнения, что такой злобной твари, как это
создание, вылупившееся из холмя, нельзя позволять остаться в живых.
     Только в этот момент он увидел Плотоядца.
     - Плотоядец! - завопил он.
     Ибо обезумевший дуралей мчался  прямо  к  этому  существу,  бежал  на
четвереньках,  чтобы  было  быстрее.  Плотоядец  атаковал,  низко  пригнув
голову, и даже оттуда, где он стоял, Хортон мог  видеть  гладкий  ток  его
могучих мускулов, когда он устремлялся вперед.
     А потом Плотоядец прыгнул на  чудовище  и  взметнулся  вверх  по  его
массивному телу, увлекаемый импульсом, набранным во время атаки,  прямо  к
короткой шее, соединявшей бульбу-голову с бесформенной тушей.
     - НЕТ! НЕТ! - закричал сзади Никодимус. - Оставте его Плотоядцу.
     Хортон резко обернулся и увидел, что Никодимус ухватил одной из своих
металических лап Элейну за сапястье той руки, в которой она  держала  свой
пистолет.
     Потом он быстро повернулся  обратно,  чтобы  увидеть,  как  Плотоядец
нанес своей  тигриной  головой  рубящий,  секущий  удар.  Блестящие  клыки
вонзились в горло чудовища и разорвали его. Из горла хлынул черный  поток,
захлестнувший тело Плотоядца темным веществом, на миг, казалось, смещавшим
его  с  темным  телом  чудовища.  Одна  из  дубиноподобных  лап   чудовища
поднялась, как бы  рефлекторным  движением,  и  замкнулась  на  Плотоядце,
сорвав его с туловища, подняв и отшвырнув.  Чудовище  сделало  еще  шаг  и
начало валиться, медленно клонясь вперед, как дерево могло бы валиться  от
завершающего удара топора, нехотя, стремясь остаться стоять.
     Плотоядец упал на каменном берегу Пруда  и  не  поднялся.  Бросившись
вниз по тропе, Хортон подбежал к нему, проскочив мимо  трех  слизней,  все
еще прижавшихся к берегу.
     Плотоядец лежал илцом вниз  и,  опустившись  на  колени  подле  него,
Хортон потихоньку перевернул его на спину. Плотоядец был вялый, как мешок.
Его глаза были закрыты и кровь струилась из ноздрей и из уголка  рта.  Все
тело было вымазано вязкой черной  субстанцией,  излившейся  из  порванного
горла чудовища. Из груди торчал острый обломок кости.
     Рысцой прибежал Никодимус и встал на колени возле Хортона.
     - Как он? - спросил робот.
     - Он жив, - ответил Хортон, - хотя, может, и ненадолго.  У  тебя  нет
случайно хирургического трансмога в этом твоем наборе?
     - Простенький, - ответил Никодимус. - Знание простых болезней и как с
ними управляться. Кое-какие принципы медицины. Ничего такого, что  помогло
бы вылечить его грудную клетку.
     - Не надо было тебе меня останавливать, -  резко  сказала  Никодимусу
Элейна. - Я могла бы убить это чудовище  прежде,  чем  оно  дотянулось  до
Плотоядца.
     - Вы не понимаете, - возразил Никодимус. - Плотоядец нуждался в этом.
     - Ты несешь вздор, - сказала Элейна.
     - Он имеет в виду, - пояснил Хортон,  -  что  Плотоядец  -  воин.  Он
специализируется  на  убийстве  чудовищ.  Он  переходил  из  мира  в  мир,
отыскивая самые смертоносные виды. Это вопрос культуры. Он достиг  в  этом
высочайшего искусства. Был очень близок к положению величайшего убийцы  из
всего их народа. Вот это,  более  чем  вероятно,  сделает  его  величайшим
убивателем всех времен. Это даст еу нечто вроде культурного бессмертия.
     - Но что пользы ему в этом? - спросила Элейна. -  Его  народ  никогда
этого не узнает.
     - Шекспир писал  именно  об  этом,  -  сказал  Никодимус.  -  У  него
создалось впечатление, что они как-то узнают.
     Прискакал один из слизней и распластался напротив Хортона.  Плотоядец
лежал между ними. Из мягкого, водянистого тела слизня исторглось  шупальце
и кончик его осторожно  ощупал  Плотоядца.  Хортон  поднял  взгляд,  желая
посмотреть в лицо слизню, забыв, что  никакого  лица  нет.  Тупая  верхняя
оконечность тела слизня посмотрела на  него  в  ответ  -  посмотрела  так,
словно на ней были глаза. Глаз не было, и  однако  было  чувство  взгляда.
Хортон ощутил в  голове  покалывание,  тихонькое,  необычное  покалывание,
словно сквозь него пропустили слабый электрический ток  -  тошнотворное  и
неприятное ощущение.
     - Он пытается говорить с нами, - сказал  Никодимус.  -  Вы  это  тоже
чув-Чего  ты  хочешь?  -  спросил  Хортон  слизня.  Когда  он   заговорил,
эелктрическое покалывание у него в голове как  бы  слегка  прыгнуло  -  от
узнавания?  -  а  потом  покалывание  продолжилось.   Больше   ничего   не
происходило.
     - Недумаю, что будет  какая-то  польза,  -  сказал  Никодимус.  -  Он
пытается нам что-то сказать, но никак не может. Не мнжет к нам пробиться.
     - Пруд мог с нами говорить, - сказал Хортон. - Пруд говорил со мной.
     Никодимус покорно пожал плечами.
     - Это другое дело. Другой род мышления, иного рода общение.
     Глаза Плотоядца открылись.
     - Он приходит в себя, - сказал  Никодимус.  -  Ему  будет  больно.  Я
Вернусь в лагерь. По-моему, у меня есть шприц.
     - Нет, - слабо возразил Плотоядец.  Веки  его  дрожали.  -  Не  нужно
никаких иголок в зад. Мне больно. Это недолго. Чудовище мертво?
     - Еще как мертво, - подтвердил Хортон.
     - Это хорошо, - заявил Плотоядец. - Я порвал его чертову глотку. Я  в
этом ловок. Хорошо управляюсь с чудовищами.
     - Будь поспокойней, - сказал Хортон. - Немного погодя  мы  попытаемся
тебя переместить. Унесем в лагкрь.
     Плотоядец устало прикрыл глаза.
     - Не надо в лагерь, - сказал он. Здесь не хуже, чем где угодно.
     Он закашлялся, поперхнувшись новой кровью, выплеснувшейся у него  изо
рта и побежавшей по груди.
     - Что случилось  с  драконом?  -  спросил  Хортон.  -  Он  где-нибудь
поблизости?
     - Он свалился с той стороны Пруда, - ответила Элейна. -  С  ним  было
что-то не в порядке. Он не мог взлететь. Он пытался взлететь и упал.
     - Слишком долго пробыл во времени, - предположил Никодимус.
     Слизень приподнял щупальце и коснулся плеча Хортона,  чтобы  привлечь
его внимание. Он указал на берег, где лежало чудовище - черная туша. Потом
слизень трижды похлопал по Плотоядцу и  трижды  похлопал  себя.  Затем  он
вырастил еще одно щупальце и  друмя  щупальцами  сделал  движения,  словно
поднимал Плотоядца и прижимал к себе, нежно его баюкая.
     - Он пытается сказать тебе спасибо, - сказал  Никодимус.  -  Пытается
поблагодорить Плотоядца.
     - А может быть, он пытается нам сказать,  чтобы  мы  ему  помогли,  -
предположила Элейна.
     Все еще с закрытыми глазами, Плотоядец сказал:
     - Мне ничто не может помочь. Просто оставте меня здесь.  Не  двигайте
меня, пока я не умру.
     Он вновь закашлялся.
     - И не надо, сделайте  милость,  говорить,  будто  я  не  умираю.  Вы
останетесь со мной, пока это не кончится?
     - Мы с тобой останемся, - сказала Элейна.
     - Хортон?
     - Да, друг мой.
     - Если бы этого не случилось, вы бы взяли меня?  Вы  не  оставили  бы
меня здесь. Вы бы взяли меня с собой, покидая планету?
     - Мы бы тебя вяли, - опять согласился Хортон.
     Плотоядец снова закрыл глаза.
     - Я знаю, что взяли бы, - сказал он. - Я всегда это знал.
     Уже наступил полный день, солнце поднялось на лодонь над  горизонтом.
Косые солнечные лочи блестели на поверхности Пруда.
     И теперь, подумал Хортон,  уже  не  важно  по-настоящему,  закрыт  ли
тоннель. Плотоядец не будет  больше  затерян  в  этом  месте,  которое  он
ненавидел. Элейна улетит на Корабле, и оставаться уже  не  будет  причины.
Чему бы ни суждено было случиться на этой планете, это было уже  исполнено
и окончено. И еще, подумал Хортон, хотел  бы  я  узнать,  может  быть,  не
теперь, но хоть когда-нибудь, что все это значило.
     - Картер, глядите! - сказал Никодимус тихим, напряженным голосом.
     - Чудовище...
     Хортон вскинул голову и посмотрел,  оцепенев  от  того,  что  увидел.
Чудовище, лежавшее не далее, чем в нескольких сотнях футов, плавилось. Оно
проваливалось снутрь себя гниющей массой. Оно  дрожало  в  подобии  жизни,
оседая грязным вонючим месивом, и из  месива  вытекали  ручейки  дымящейся
грязи.
     Хортон смотрел,  завороженный  ужасом  и  отвращением,  как  чудовище
превращается в жирную, тошнотворную накипь и в голове  у  него  пронеслась
непрошенная мысль о том, что он теперь никогда не сможет вполне  правильно
восстановить  в  воображении  его  внешность.  Единственное   впечатление,
которое он приобрел в мгновение перед тем, как Плотоядец выпустил из  него
жизнь, было впечатление бугристой перекошенной  глыбы,  не  имеющей  вовсе
настоящей формы. Может быть, так обстоит дело со злом,  подумал  Хортон  -
оно совсем не имеет формы. Оно  -  бесформие  и  грязная  лужа  накипи,  и
никогда точно не  известно,  что  оно  такое,  так  что  можно  совершенно
свободно воображать, каково оно  из  себя  и  под  влиянием  страха  перед
неведомым облекать его в любой вид, какой покажется ужаснее. Так  что  это
зло может иметь столько личин, сколько будет людей, чтобы обрядить его,  -
зло каждого будет немножко отличным от зла любого другого.
     - Хортон.
     - Да, Плотоядец, в чем дело?
     Голос был дребезжащим  и  тихим,  и  Хортон  придвинулся  к  нему  на
коленях, низко наклонившись, чтобы слышать.
     - Когда это кончится, - сказал Плотоядец, - вы оставите  меня  здесь.
Оставьте меня на открытом месте, где меня найдут.
     - Не понимаю, - сказал Хортон. - Кто найдет?
     - Падальщики.  Чистильщики.  Могильщики.  Маленькие  голодные  твари,
переваривающие что угодно. Насекомые, птицы