подставке мелькают красные блики... Дженкинс 
приносит ликер, что-то говорит невпопад... 
	Он прибавил шагу, торопясь поскорее уйти с холодной, голой 
бетонной площадки. 
	Странно, отчего ему так тяжело далось прощание с Томасом. 
Конечно, разлука вещь неприятная, это только естественно. Но чтобы в 
последние минуты расставания им овладел такой ужас, это никак не 
естественно. Ужас при одной мысли о предстоящем сыну путешествии 
через космос, ужас при мысли о чужом, марсианском мире, хотя Марс 
теперь вряд ли можно назвать чужим: земляне больше ста лет знают его, 
осваивают, живут в нем, некоторые даже полюбили его. 
	И, однако, лишь величайшее напряжение воли помешало ему в 
последние секунды перед стартом корабля выскочить на летное поле, 
взывая к Томасу: "Вернись! Не улетай!" 
	Это был бы, конечно, совершенно недопустимый поступок. 
Унизительная, позорная демонстрация чувств, никак не подобающая 
одному из Вебстеров. 
	В самом деле, что такое путешествие на Марс? Ничего особенного, 
во всяком случае, теперь. Когда-то полет на Марс был событием, но это 
время давно миновало. Он сам туда летал, провел на Марсе пять долгих 
лет. Это было... Он мысленно ахнул... Да, это было около тридцати лет 
назад. Дежурный робот распахнул перед ним дверь зала ожидания, и в лицо 
ему ударил гул и рокот многих голосов. В этом гуле было что-то такое 
жуткое, что он на миг остановился. Потом вошел, и дверь мягко закрылась 
за ним. 
	Прижимаясь к стене, чтобы ни с кем не столкнуться, он прошел в 
угол к свободному креслу и съежился в нем, глядя на толчею в зале. 
	Люди, шумные, суетливые, с чужими замкнутыми лицами... 
Чужаки, сплошь чужаки. Ни одного знакомого лица. Всем куда-то надо. 
Направляются на другие планеты. Спешат. В последнюю минуту что-то 
вспоминают, мечутся туда-сюда... 
 
 
	В толпе мелькнуло знакомое лицо. Вебстер подался вперед. 
	- Дженкинс! - крикнул он и почувствовал неловкость, хотя никто не 
обратил внимания на его возглас. 
	Робот остановился перед ним. 
	- Передай Раймонду, - продолжал Вебстер, - что мне надо 
немедленно возвращаться домой. Пусть сейчас же подаст вертолет. 
	- К сожалению, сэр, - сказал Дженкинс, - мы не можем вылететь 
сейчас. Механики обнаружили неисправность в атомной камере и теперь 
заменяют ее. На это уйдет несколько часов. 
	- Уверен, что с этим можно подождать до другого раза, - 
нетерпеливо возразил Вебстер. 
	- Механики говорят - нельзя. Камеру может прорвать в любую 
минуту. И вся энергия... 
	- Ладно, ладно, - перебил его Вебстер, - нельзя так нельзя. 
	Он мял в руках свою шляпу. 
	- Срочное дело, - заговорил он опять. - Я только что вспомнил. Мне 
нужно попасть домой, я не могу ждать несколько часов. 
	Вебстер сидел как на иголках, глядя на мельтешащих людей. 
Лица... лица... 
	- Может быть, вы свяжетесь по видеофону? - предложил Дженкинс. 
- И дадите поручение кому-нибудь из роботов. Тут есть будка... 
	- Погоди, Дженкинс. - Вебстер помялся, потом продолжал: - Нет у 
меня никаких срочных дел. Но мне непременно надо вернуться домой. Я не 
могу здесь оставаться. Еще немного, и я потеряю рассудок. Мне стало вдруг 
страшно там. на площадке. И здесь мне тоже не по себе. У меня такое 
чувство...странное, ужасное чувство. Дженкинс, я... 
	- Я понимаю вас, сэр, - ответил Дженкинс. - У вашего отца было то 
же самое. 
	- У отца?! 
	- Да-да, сэр, вот почему он никуда не выезжал. И началось это у 
него примерно в вашем возрасте. Он задумал поехать в Европу, но так и не 
доехал. Вернулся с полпути. Он это как-то называл. 
	Вебстер молчал, ошеломленный услышанным. 
	- Называл... - вымолвил он наконец. - Ну конечно, есть какое-то 
название. Значит, и отец этим страдал... А дед как? 
	- Не могу знать, сэр, - ответил Дженкинс. - Когда меня создали, 
ваш дед был в преклонных летах. А вообще это вполне возможно. Он тоже 
никуда не выезжал. 
	- Значит, ты меня понимаешь. Знаешь, что это такое. Мне 
невмоготу, я заболеваю. Постарайся нанять другой вертолет, придумай что-
нибудь, чтобы нам поскорее добраться до дома. 
	- Слушаюсь, сэр, - сказал Дженкинс, трогаясь с места, но Вебстер 
остановил его. 
	- Дженкинс, а кто-нибудь еще об этом знаете. Кто-нибудь... 
	- Нет. сэр. - ответил Дженкинс. - Ваш отец никогда об этом не 
говорил. И не хотел, чтобы я говорил, я это чувствовал. 
	- Благодарю, Дженкинс, - сказал Вебстер. 
	Он снова съежился в кресле. Ему было тоскливо, одиноко, 
неуютно. Одиноко в гудящем зале, битком набитом людьми. Нестерпимое, 
выматывающее душу одиночество. Тоска по дому - вот как это называется. 
Самая настоящая, не приличествующая взрослому мужчине тоска по дому. 
Чувство, простительное подростку, который впервые покидает отчий дом и 
оказывается один в незнакомом мире. 
	Есть у этого явления мудреное название - агорафобия, что означает 
боязнь пространства, а если буквально перевести с греческого - страх перед 
рыночной площадью. 
	Может быть, пройти через зал к будке видеофона, соединиться с 
домом, поговорить с матерью или с кем-нибудь из роботов? Или еще 
лучше: просто посидеть и посмотреть на усадьбу, пока Дженкинс не придет 
за ним. 
	Он привстал, но тут же опять опустился в кресло. Какой смысл? 
Говорить, смотреть - это все не то. Не вдохнешь морозный воздух с 
привкусом сосны, не услышишь, как скрипит под ногами снег на дорожке, 
не погладишь рукой стоящие вдоль нее могучие дубы. Не согреет тебя тепло 
очага, и не будет душа пронизана благодатным, покойным чувством 
неразделимого единства с принадлежащим тебе клочком земли и всем, что 
на нем стоит. 
	А может, все-таки станет легче? Хотя бы чуть-чуть. Он снова 
привстал, и опять его сковало бессилие. Мысль о двух-трех десятках шагов, 
отделявших его от будки, вызывала в нем ужас, нестерпимый ужас. Чтобы 
одолеть это пространство, придется бежать. Бежать, спасаясь от 
устремленных на тебя глаз, от чуждых звуков, от мучительного соседства 
чужих лиц. 
	Он поспешно сел. 
	Пронзительный женский голос рассек гудение в зале, и он сжался, 
как от удара. До чего же скверно, до чего отвратительно на душе. И что это 
Дженкинс копается... 
 
 
	Через открытое окно в кабинет струилось первое дыхание весны, 
оно сулило таяние снегов, зеленую листву и цветы, клинья перелетных птиц 
в голубых небесах, таящихся в заводях прожорливых лососей. 
	Вебстер поднял взгляд от бумаг на столе, легкий ветерок 
пощекотал ему ноздри, погладил щеку холодком. Рука потянулась за 
коньячной рюмкой, но рюмка была пуста, и он поставил ее на место. 
	Снова наклонился над бумагой, взял карандаш и вычеркнул какое-
то слово. 
	Потом придирчиво прочел заключительные абзацы главы: 
 
@	Тот факт, что из двухсот пятидесяти человек, приглашенных мной 
для обсуждения достаточно важных вопросов, приехали только трое, еще не 
означает, что все остальные страдают агорафобией. Вполне возможно, что 
уважительные причины помешали многим принять мое приглашение. И все 
же есть основание говорить о растущем нежелании людей, быт которых 
определяется укладом, возникшим после распада городов, покидать 
привычные места, об усиливающемся стремлении не расставаться с 
окружением, ассоциирующимся с представлением об уюте и полном 
довольстве. 
	Сейчас нельзя точно предсказать, чем чревата такая тенденция, 
ведь пока она коснулась только малой части обитателей Земли. В больших 
семьях материальные обстоятельства вынуждают кого-то из сыновей искать 
счастья в других краях, даже на других планетах. Многих манит космос с 
его приключениями и возможностями, а многие избирают такое занятие, 
которое само по себе исключает сидячий образ жизни.@ 
 
	Он перевернул страницу и пробежал всю статью до конца. 
	Стоящая статья, несомненно, но публиковать ее нельзя, сейчас 
нельзя. Может быть, после его смерти. Насколько он мог судить, еще никто 
не подметил этой тенденции, все воспринимают домоседство как нечто 
естественное. В самом деле, зачем куда-то ездить? 
	"Чревато определенными угрозами..." - пробормотал телевизор 
рядом с ним, и он протянул руку к переключателю. 
	Кабинет растаял, и он увидел прямо перед собой человека, 
сидящего за рабочим столом, который казался продолжением стола 
Вебстера. 
	Седые волосы, печальные глаза за толстыми линзами очков. 
Удивительно знакомое лицо... 
	- Неужели... - заговорил наконец Вебстер. 
	Его собеседник угрюмо улыбнулся. 
	- Да, я изменился, - сказал он. - Вы тоже. Моя фамилия Клейборн. 
Вспомнили? Марс, медицинская бригада... 
	- Клейборн. Я о вас часто думал. Вы остались на Марсе. 
	Клейборн кивнул. 
	- Я прочел вашу книгу, доктор. Первоклассный труд, очень 
нужный. Я много раз сам собирался сесть и написать такую книгу, но все 
некогда. И очень хорошо, что не собрался. Вы справились с задачей гораздо 
лучше. Особенно хорош раздел о мозге. 
	- Марсианский мозг всегда меня занимал, - сказал Вебстер. - Есть 
некоторые специфические особенности. Боюсь, я тогда уделял ему больше 
времени, чем имел на это право. Нас ведь не за тем посылали. 
	- Вы поступили правильно, - ответил Клейборн. - Я потому и 
обратился к вам теперь. У меня тут есть пациент - операция на мозге. 
Только вы можете справиться. 
	- Вы доставите его сюда? - У Вебстера перехватило дыхание, 
задрожали руки. 
	Клейборн покачал головой. 
	- Его нельзя перевозить. Да вы его, наверно, знаете, это философ 
Джуэйн. 
	- Джуэйн? Он один из моих лучших друзей. Мы же с ним 
разговаривали два дня назад. 
	- Внезапный приступ, - сказал Клейборн. - Он хотел вас видеть. 
	Вебстер онемел, скованный холодом - непостижимым холодом, от 
которого лоб его покрылся испариной, пальцы сжались в кулак. 
	- Вы можете успеть, если отправитесь немедленно. - продолжал 
Клейборн. - Я уже договорился с Всемирным комитетом, чтобы вам тотчас 
предоставили корабль. Сейчас все решает быстрота. 
	- Но... - заговорил Вебстер. - Но... я не могу прилететь... 
	- Не можете прилететь?! 
	- Это не в моих силах. - сказал Вебстер. - И вообще, почему 
непременно я? Вы прекрасно... 
	- Нет, я не справлюсь, - перебил его Клейборн. - Только вы, только 
у вас есть необходимые знания. Жизнь Джуэйна в ваших руках. Если вы 
прилетите, он будет жить. Не прилетите - умрет. 
	- Я не могу отправиться в космос. 
	- Космические полеты всем доступны, - отрезал Клейборн. - Это не 
то, что прежде. Вас подготовят, создадут любые условия. 
	- Вы не понимаете, - взмолился Вебстер. - Вы... 
	- Не понимаю, - подтвердил Клейборн. - Мне совершенно 
непонятно, чтобы человек мог отказаться спасти другу жизнь... 
	Они долго смотрели в упор друг на друга, не произнося ни слова. 
	- Я передам в комитет, чтобы ракету подали прямо к вашему дому, 
- сказал наконец Клейборн. - Надеюсь, к тому времени вы решитесь. 
	Клейборн пропал, и стена вернулась на свое место. Стена и книги, 
камин и картины, милая сердцу мебель, дыхание весны из открытого окна. 
Вебстер сидел неподвижно в кресле, глядя на стену перед собой. 
	Джуэйн... Мохнатое лицо в морщинах, свистящий шепот. 
Дружелюбный, проницательный Джуэйн. Познавший вещество, из которого 
сотканы грезы, и вылепивший из него логику, нормы жизни и поведения. 
Джуэйн, для которого философия - прикладная наука, орудие, средство 
усовершенствовать жизнь. 
	Вебстер спрятал лицо в руках, борясь с нахлынувшим на него 
отчаянием. 
	Клейборн не понял его. Да и откуда ему понять, ведь он не знает, в 
чем дело. А хотя бы и знал... Разве он, Вебстер, сумел бы понять другого 
человека, не испытай он сам неодолимый ужас при мысли о том, чтобы 
покинуть родной очаг. родной край, свои владения - эту кумирню, которую 
он себе воздвиг? Впрочем, не он один, ее воздвигали все Вебстеры. 
Начиная с первого Джона Дж.. Мужчины и женщины, созидавшие 
привычный уклад, священную традицию. 
	В молодости он, Джером А. Вебстер, летал на Марс и не 
подозревал о гнездящейся в его жилах психологической отраве. Как улетел 
Томас несколько месяцев назад. Но тридцать лет безмятежного бытия в 
логове, которое стало Вебстерам родным домом, привели к тому, что эта 
отрава постигла пагубной концентрации незаметно для него. Да у него 
просто не было случая заметить ее. 
	Теперь-то ясно, как это вышло, абсолютно ясно. Привычка и 
умственный стереотип, понятие о счастье, обусловленное определенными 
вещами, которые сами по себе не обладают вещественной ценностью, но 
твой род - пять поколений Вебстеров - сообщил им вполне конкретную, 
определенную ценность. 
	Неудивительно, что в других местах тебе неуютно, неудивительно, 
что тебя оторопь берет при одной мысли о чужих горизонтах. 
	И ничего тут не поделаешь. Разве что кто-нибудь срубит все 
деревья до одного, спалит дом и изменит течение рек и ручьев. Да и то еще 
неизвестно... 
	Телевизор зажужжал, Вебстер поднял голову и нажал рукой 
рычажок. 
	Кабинет озарился белым сиянием, но изображения не было. Чей-то 
голос сказал: 
	- Секретный вызов. Секретный вызов. 
	Вебстер отодвинул филенку в аппарате, покрутил два диска и 
услышал гудение тока в экранизирующем устройстве. 
	- Есть секретность, - сказал он. Белое сияние погасло, и по ту 
сторону стола возник человек, которого он видел не раз в телевизионных 
выпусках известий, на страницах газеты. Гендерсон, председатель 
Всемирного комитета. 
	- Ко мне обратился Клейборн. - начал Гендерсон. 
	Вебстер молча кивнул. 
	- Он говорит, вы наотрез отказываетесь лететь на Марс. 
	- Ничего подобного, - возразил Вебстер. - Мы не договорили, когда 
он отключился. Я сказал ему. что не в силах лететь, но он стоял на своем, 
не хотел меня понять. 
	- Вебстер, вы должны лететь, - сказал Гендерсон. - Только вы 
достаточно изучили мозг марсиан и можете провести эту операцию. Если 
бы не такой серьезный случай, возможно, справился бы кто-нибудь другой. 
Но тут такое дело... 
	- Может быть, вы и правы, - сказал Вебстер. - но... 
	- Речь идет не просто о спасении жизни, - продолжал Гендерсон, - 
пусть даже жизни такого видного деятеля, как Джуэйн. Тут все гораздо 
сложнее. Джуэйн ваш друг. Вероятно, он вам говорил о своем открытии. 
	- Да, - подтвердил Вебстер. - Он говорил о какой-то новой 
философской концепции. 
	- Эта концепция исключительно важна для нас, - объяснил 
Гендерсон. - Она преобразит Солнечную систему, за несколько десятков лет 
продвинет человечество вперед на сто тысячелетий. Речь идет о совсем 
новой перспективе, о новой цели, которой мы себе и не представляли до сих 
пор. Совершенно новая истина, понимаете? Которая еще никому не 
приходила в голову. 
	Вебстер стиснул руками край стола так, что суставы побелели. 
	- Если Джуэйн умрет, - сказал Гендерсон, - концепция умрет вместе 
с ним. И, возможно, будет утрачена навсегда. 
	- Я постараюсь, - ответил Вебстер. - Постараюсь... 
	Глаза Гендерсона посуровели. 
	- Это все, что вы можете сказать? 
	- Да, все. 
	- Но, помилуйте, должна же быть какая-то причина! Какое-то 
объяснение! 
	- Это уж мое дело, - сказал Вебстер. 
	Решительным движением он нажал выключатель. 
 
 
	Сидя у рабочего стола. Вебстер рассматривал свои руки. Искусные 
знающие руки. Руки, которыми могут спасти больного, если он их доставит 
на Марс. Могут спасти для человечества, для марсиан, для всей Солнечной 
системы идею, новую идею, которая за несколько десятков лет продвинет 
их вперед на сто тысячелетий. 
	Но руки эти скованы фобией, следствием тихой, безмятежной 
жизни. Регресс, по-своему пленительный и... гибельный. 
	Двести лет назад человек покинул многолюдные города, эти 
коллективные берлоги. Освободился от древних страхов и суеверий, 
которые заставляли людей жаться к костру, распростился с нечистью, 
которая вышла вместе с ним из пещер. 
	Но вот поди ж ты... 
	Опять берлога. Берлога не для тела, а для духа. Психологический 
родовой костер со своим световым кругом, переступить который нет сил. 
	Но он должен, он обязан переступить круг. Подобно тому, как люди 
двести лет назад покинули города, так и он обязан сегодня выйти из этого 
дома. И не оглядываться назад. 
	Он должен лететь на Марс. Хотя бы сесть в ракету. Никаких "но", 
он обязан отправиться в путь. 
	Выдержит ли он полет, сможет ли провести операцию, если 
благополучно прибудет на место, этого он не знал. Может ли агорафобия 
стать причиной смерти? В острой форме, пожалуй, может... 
	Он протянул руку к колокольчику, но остановился. Зачем 
беспокоить Дженкинса? Лучше самому собрать вещи. Будет какое-то 
занятие, пока придет ракета. 
	Сняв с верхней полки стенного шкафа в спальне чемодан, он 
обнаружил на нем пыль. Подул, однако пыль не хотела отставать. Слишком 
много лет она копилась. 
	Пока он собирал вещи, комната спорила с ним. 
	"Ты не можешь уехать, - говорила она, как говорят с человеком 
неодушевленные предметы, с которыми его связывает давняя привычка. - 
Не можешь меня бросить". 
	"Я должен ехать, - виновато оправдывался Вебстер. - Как ты не 
понимаешь? Речь идет о друге, моем старом друге. Я вернусь". 
	Покончив со сборами, он прошел в кабинет и тяжело опустился в 
кресло. 
	Он должен ехать, но не в силах... Ничего, когда придет ракета, 
когда настанет время, он сможет, он выйдет из дома и направится к 
ожидающему кораблю. 
	Вебстер упорно настраивал себя на нужный лад, зажимая ум в 
тиски одной- единственной мысли: он уезжает. 
	А окружающие вещи не менее упорно вторгались в сознание, точно 
сговорились удержать его дома. Он смотрел на них так, словно видел 
впервые. Старые, привычные предметы вдруг стали новыми. Хронометр, 
показывающий земное время, марсианское время, дни недели и фазы Луны. 
Фотография умершей жены. Школьные награды. Сувенирный доллар в 
рамке - память о полете на Марс - стоимостью в десять обыкновенных 
долларов. 
	Он рассматривал их, сперва нехотя, потом жадно, запечатлевая в 
памяти каждый предмет. Теперь он видел их отдельно от комнаты, с 
которой все эти годы они составляли нечто неразделимое для него. Он даже 
не представлял себе, как много единиц составляет это единство. Сгущались 
сумерки, сумерки ранней весны, сумерки, пахнущие пушистой вербой. 
	...Где же ракета? Он поймал себя на том, что напрягает слух, хотя 
знал, что ничего не услышит. Атомные двигатели гудят только в те минуты, 
когда корабль наращивает скорость. А садится и взлетает он бесшумно, как 
пушинка. Ракета скоро прилетит. Она должна прилететь скоро, иначе он 
никуда не поедет. Если ожидание затянется, его вымученная решимость 
растает, как снег под дождем. Он не сможет устоять в поединке с 
настойчивым призывом комнаты, с переливами огня в камине, с 
бормотанием земли, на которой прожили свою жизнь и нашли вечный 
покой пять поколений Вебстеров. Он закрыл глаза, подавляя озноб. Не 
поддаваться, ни в коем случае не поддаваться? Надо выдержать. Когда 
придет ракета, он должен найти в себе силы встать и выйти из дома... 
Послышался стук в дверь. 
	- Войдите, - сказал Вебстер. Это был Дженкинс; его металлический 
кожух переливался блестками в свете пылающего камина. 
	- Вы не звали меня, сэр? - спросил он. 
	Вебстер отрицательно покачал головой. 
	- Я боялся, вы меня позовете и будете удивляться, почему я не иду. 
Меня отвлекло нечто из ряда вон выходящее, сэр. Два человека прилетели 
на ракете и заявили, что должны отвезти вас на Марс. 
	- Прилетели... Почему ты меня сразу не позвал? 
	Он тяжело поднялся на ноги. 
	- Я не видел причин беспокоить вас, сэр, - ответил Дженкинс. 
	- Такая нелепость! Мне удалось втолковать им, что вы и не 
помышляете о том, чтобы лететь на Марс. Вебстер оцепенел, сердце его 
похолодело от ужаса. Руки нащупали край стола, он опустился в кресло и 
ощутил, как стены кабинета смыкаются вокруг него - смыкается западня, из 
которой ему никогда не вырваться. 
 
 
 
 
	Комментарий к третьему преданию. 
 
	Для полюбивших это предание тысяч читателей оно примечательно 
тем, что здесь впервые выступают Псы. 
	Исследователю видится в нем гораздо больше. По существу, это 
повесть о вине и суетно