заново 
мыслить. И в книгах не осталось и намека на войну и оружие, на ненависть 
и историю - ведь история есть ненависть, - не осталось ни намека на битвы, 
подвиги и фанфары. 
	Да только попусту старался... Теперь я вижу, что попусту старался. 
Потому что, сколько не старайся, человек все равно изобретет лук и 
стрелы.~ 
	Закончив долгий спуск, он пересек ручей, скачущий вниз к реке, и 
начал карабкаться вверх, к мрачным, суровым контрфорсам, венчающим 
высокий бугор. 
	Кругом что-то шуршало, и новое туловище сообщило сознанию. 
что это мыши - мыши снуют в ходах, которые проделали в густой траве. И 
на мгновение он уловил незатейливое счастье резвящихся мышек, 
незатейливые, простенькие, легкие мысли счастливых мышек. 
	На стволе упавшего дерева притаилась ласка - ее душу переполняло 
зло, вызванное мыслью о мышах и воспоминанием о тех днях, когда ласки 
кормились мышами. Вражда крови - и страх, страх перед тем, что сделают 
псы, если она убьет мышь, страх перед сотней глаз, следящих за тем, чтобы 
убийство больше не шествовало по свету. 
	Но ведь человек убил. Ласка убивать не смеет, а человек убил. 
Пусть даже не со зла, не намеренно. Но ведь убил. А каноны запрещают 
лишать жизни. 
	Случались и прежде убийства, и убийц наказывали. Значит, 
человек тоже должен быть наказан. Нет, мало наказать. Наказание 
проблемы не решит. Проблема-то не в одном человеке, а во всех людях, во 
всем человеческом роде. Ведь что один сделал, могут сделать и остальные. 
 
 
	Замок мутантов высился черной громадой на фоне неба, до того 
черной, что она мерцала в лунном свете. И никаких огней, но в этом не 
было ничего удивительного, потому что никто еще не видел в замке огней. 
И никто не помнил, чтобы отворялись двери замка. Мутанты выстроили 
замки в разных концах света, вошли в них, и на том все кончилось. Прежде 
они вмешивались в людские дела, даже вели с людьми нечто вроде 
саркастической войны, когда же люди исчезли, мутанты тоже перестали 
показываться. 
	У широкой каменной лестницы Дженкинс остановился. Запрокинув 
голову, он глядел на возвышающееся перед ним сооружение. 
	~Джо, наверное, умер~, сказал он себе. ~Он был долгожитель, но 
ведь не бессмертный. Вечно жить он не мог. Странно будет теперь 
встретиться с мутантом и знать, что это не Джо.~ 
	Он начал подниматься по ступенькам, шел медленно - медленно, 
все нервы на взводе, готовый к тому, что вот-вот на него обрушится первая 
волна сарказма. 
	Однако ничего не произошло. 
	Он одолел лестницу и остановился перед дверью, размышляя, как 
дать мутантам знать о своем приходе. 
	Ни колокольчика. Ни звонка. Ни колотушки. Гладкая дверь, 
обыкновенная ручка. И все. 
	Он нерешительно поднял кулак и постучал несколько раз, потом 
подождал. Никакого отклика. Дверь оставалась немой и недвижимой. 
	Он постучал еще, на этот раз погромче. И опять никакого ответа. 
	Медленно, осторожно он взялся за дверную ручку и нажал на нее. 
Ручка подалась, дверь отворилась, и Дженкинс ступил внутрь. 
 
 
	- Дурень ты, дурень, - сказал Лупус. - Я заставил бы их поискать 
меня. Заставил бы погоняться за мной. Я бы так просто им не поддался. 
	Питер покачал головой. 
	- Может быть, ты так и поступил бы, Лупус, может быть, для тебя 
это годится. Но для меня это не подходит. Вебстеры никогда не убегают. 
	- Откуда ты это взял? - не унимался волк. - Чушь какую-то порешь. 
До сих пор ни одному вебстеру не надо было убегать, а раз ни одному 
вебстеру еще не приходилось убегать, откуда ты можешь знать, что они 
никогда... 
	- Ладно, заткнись, - отрезал Питер. 
	Они продолжали молча подниматься по каменистой тропе, 
взбираясь на холм. 
	- За нами кто-то следует, - вдруг сказал Лупус. 
	- Тебе померещилось, - возразил Питер. - Кому это нужно 
следовать за нами? 
	- Не знаю, но... 
	- Что, запах чуешь? 
	- Нет... 
	- Что-нибудь услышал? Или увидел? 
	- Нет, но... 
	- Значит, никто за нами не следует, - решительно заявил Питер. - 
Теперь вообще никто никого не выслеживает. 
	Свет луны, струясь между деревьями, испестрил серебром черный 
лес. В ночной долине, на реке, утки о чем-то сонно спорили вполголоса. 
Слабый ветерок снизу принес с собой дыхание речной мглы. 
	Тетива зацепилась за куст, и Питер остановился, чтобы освободить 
ее. При этом он уронил на землю несколько стрел и нагнулся, чтобы 
поднять их. 
	- Придумал бы какой-нибудь другой способ носить эти штуки, - 
пробурчал Лупус. - Без конца то зацепишься, то уронишь, то... 
	- Я уже думал об этом, - спокойно ответил Питер. - Пожалуй, 
сделаю что-нибудь вроде сумки, чтобы можно было повесить на плечо. 
	Подъем продолжался. 
	- Ну и что ты собираешься сделать, когда придешь в усадьбу 
Вебстеров? - спросил Лупус. 
	- Я собираюсь найти Дженкинса, - ответил Питер. - Собираюсь 
рассказать ему, что я сделал. 
	- Поня уже рассказала. 
	- Может быть, она не так рассказала. Может быть, что-нибудь 
напутала. Поня очень волновалась. 
	- Да она вообще ненормальная. 
	Они пересекли лунную прогалину и снова нырнули во мрак. 
	- Что-то у меня нервишки разгулялись, - сказал Лупус. - Затеял ты 
ерунду какую-то. Я тебя до сих пор проводил и... 
	- Ну и возвращайся, - сердито ответил Питер. - У меня нервы в 
порядке. Я... 
	Он круто обернулся, волосы на голове у него поднялись дыбом. 
	Что-то было не так...Что-то в воздухе, которым он дышал, что-то в 
его мозгу... Тревожное, жуткое ощущение опасности, но еще сильнее - 
чувство омерзения, оно вонзило когти ему в лопатки и поползло по спине 
миллионами цепких ножек. 
	- Лупус! - вскричал он. - Лупус! 
	Возле тропы внизу вдруг сильно качнулся куст, и Питер стремглав 
бросился туда. Обогнув кусты, он круто остановился. Вскинул лук и, 
мгновенно выхватив из левой руки стрелу, упер ее в тетиву. 
	Лупус распростерся на траве - половина туловища в тени, половина 
на свету. Его пасть оскалилась клыками, одна лапа еще царапала землю. 
	А над ним наклонилась какая-то тень. Тень, силуэт, призрак. Тень 
шипела, тень рычала, в мозгу Питера отдался целый поток яростных 
звуков. Ветер отодвинул ветку, пропуская лунный свет, и Питер рассмотрел 
нечто вроде лица - смутные очертания, словно полустертый рисунок мелом 
на пыльной доске. Лицо мертвеца, и воющий рот, и щели глаз, и 
отороченные щупальцами уши. 
	Тренькнула тетива, и стрела вонзилась в лицо - вонзилась, и 
прошла насквозь, и упала на землю. А лицо все так же продолжало рычать. 
	Еще одна стрела уперлась в тетиву и поползла назад, дальше, 
дальше, почти до самого уха. Стрела, выброшенная упругой силой крепкой 
прямослойной древесины, выброшенная ненавистью, страхом, 
отвращением человека, который натягивал тетиву. 
	Стрела поразила размытое лицо, замедлила полет, закачалась - и 
тоже упала. 
	Еще одна стрела - и сильнее натянуть тетиву. Еще сильнее, чтобы 
летела быстрее и убила наконец эту тварь, которая не желает умирать, 
когда ее поражает стрела. Тварь, которая только замедляет стрелу, и 
заставляет ее качаться, и пропускает на сквозь. 
	Сильнее сильнее - еще сильнее. И... Лопнула тетива. 
	Секунду Питер стоял. опустив руки: в одной никчемный лук, в 
другой никчемная стрела. Стоял, измеряя взглядом просвет, отделяющий 
его от призрачной нечисти, присевшей над останками серого. 
	В душе его не было страха. Не было страха, хотя он лишился 
оружия. Была только бешеная ярость, от которой его трясло, и был голос в 
мозгу, который чеканил одно и то же звенящее слово: 
	- Убей... убей... убей... 
	Он отбросил лук и пошел вперед - руки согнуты в локтях, пальцы 
словно кривые когти. Жалкие когти... 
	Тень попятилась - попятилась под напором волны страха, внезапно 
захлестнувшей ей мозг, страха и ужаса перед лицом лютой ненависти, 
излучаемой идущим на нее созданием. Властная, свирепая ненависть... 
	Ужас и страх ей и прежде были знакомы - ужас, и страх, и 
отчаяние, но здесь она столкнулась с чем-то новым. Как будто мозг ожгло 
карающей плетью. 
	Это была ненависть. 
	Тень заскулила про себя - заскулила, захныкала, попятилась, 
лихорадочно копаясь мысленными пальцами в помутившемся мозгу в 
поисках формулы бегства. 
 
 
	Комната была пустая - пустая, заброшенная, гулкая. Комната, 
которая, поймав скрип открывающейся двери, потолкла его в глухих углах, 
потом возвратила. Комната, воздух которой загустел от пыли забвения, 
пропитался торжественным молчанием праздных столетий. 
	Дженкинс стоял, держась за дверную ручку, стоял, прощупывая все 
углы и темные ниши обостренным чутьем новой аппаратуры, 
составляющей его туловище. Ничего. Ничего, кроме тишины, и пыли, и 
мрака. И похоже, тишина, пыль и мрак безраздельно царят здесь уже много 
лет. Никакого намека на дыхание хоть какой-нибудь бросовой мыслишки, 
никаких следов на полу, никаких каракуль, начертанных небрежным 
пальцем на столе. 
	Откуда-то из тайников мозга просочилась в сознание старая 
песенка, старая-престарая - она была старой уже тогда, когда ковали первое 
туловище Дженкинса. Его поразило, что она существует, поразило, что он 
вообще ее знал. А еще ему стало не по себе от разбуженной ею шквала 
столетий, не по себе от воспоминания об аккуратных белых домиках на 
миллионе холмов, не по себе при мысли о людях, которые любили свои 
поля и мерили их уверенной, спокойной хозяйской поступью. 
	~Энни больше нету здесь.~ 
	~Нелепо,~ сказал себе Дженкинс. ~Нелепо, что какой-то вздор, 
сочиненный племенем, которое почти перевелось, вдруг пристал ко мне и 
не дает покоя. Нелепо. 
	@Кто малиновку убил? Я, ответил воробей.~@ 
	Он закрыл дверь и пошел через комнату. 
	Пыльная мебель ждала человека, который так и не вернулся. 
Пыльные инструменты и аппараты лежали на столах. Пылью покрылись 
названия книг, выстроенных рядами на массивных полках. 
	~Ушли,~ сказал себе Дженкинс. ~И никому не ведомо, когда и 
почему ушли. И куда, тоже неведомо. Никому ничего не говоря, ночью 
незаметно ускользнули. И теперь, как вспомнят, конечно же, веселятся, 
веселятся при мысли о том, что мы стережем и думаем - они еще там, 
думаем - как бы не вышли.~ 
	В стенах были еще двери, и Дженкинс подошел к одной из них. 
Взявшись за ручку, он сказал себе, что открывать нет смысла, продолжать 
поиски нет смысла. Если эта комната пуста и заброшена, значит, и все 
остальные такие же. 
	Он нажал на ручку, и дверь отворилась, и его обдало зноем, но 
комнаты он не увидел. Перед ним была пустыня, золотистая пустыня 
простерлась до подернутого маревом ослепительного горизонта под 
огромным голубым солнцем. 
	Нечто зеленое и пурпурное - вроде ящерицы, но совсем не ящерица, 
- семеня ножками, с мертвящим свистом молнией проскользнуло по песку. 
	Дженкинс захлопнул дверь, оглушенный и парализованный. 
	Пустыня. Пустыня и что-то скользящее по песку. Не комната, не 
зал и не терраса - пустыня. 
	И солнце было голубое. Голубое и палящее. 
	Медленно, осторожно он снова отворил дверь, сперва самую 
малость, потом пошире. 
	По-прежнему пустыня. 
	Захлопнув дверь, Дженкинс уперся в нее спиной, словно 
требовалась вся сила его металлического туловища, чтобы не пустить 
пустыню внутрь, преградить путь тому, что эта дверь и пустыня означали. 
	~Да, здорово у них голова варила~, сказал он себе. ~Здорово и 
быстро, куда там обыкновенным людям за ними гнаться. Мы и не 
представляли себе, как у них здорово варила голова. Но теперь-то я вижу, 
что она у них варила лучше, чем мы думали. 
	Эта комната - всего лишь прихожая, мост через немыслимые дали 
а другим мирам, другим планетам, вращающимся вокруг безвестных солнц. 
Средство покинуть Землю, не покидая ее, ключ, позволяющий, открыв 
дверь, пересечь пустоту.~ 
	В стенах были другие двери, и Дженкинс посмотрел на них, 
посмотрел и покачал головой. 
	Он медленно прошел через комнату к выходу. Тихо, чтобы не 
нарушить безмолвие пыльного помещения, нажал дверную ручку, и вышел, 
и увидел знакомый мир. Мир луны и звезд; ползущей между холмами 
речной мглы, перешептывающихся через распадок древесных крон. 
	Мыши все так же сновали по своим травяным ходам, и в голове у 
них роились радостные мышиные мысли или что-то вроде мыслей. На 
дереве сидела сова, думая кровожадную думу. 
	~Рядом,~ думал Дженкинс, ~совсем еще рядом таится она - 
древняя лютая ненависть, древняя жажда крови. Но мы с самого начала 
обеспечили им преимущество, какого не было у человека, а впрочем, 
человечество скорее всего при любом начале осталось бы таким же. 
	И вот мы снова видим исконную жажду крови у человека, 
стремление выделиться, быть сильнее других, утверждать свою волю 
посредством своих изобретений - предметов, которые позволяют его руке 
стать сильнее любой другой руки или лапы, позволяют его зубам впиваться 
в плоть глубже любого клыка, которые достают и поражают на расстоянии. 
	Я думал получить помощь. Я пришел сюда за помощью. 
	А помощи не будет. 
	Не будет помощи. Ведь только мутанты могли мне помочь, а они 
ушли. 
	Теперь вся ответственность на тебе~, говорил себе Дженкинс, идя 
вниз по ступеням. ~Ты отвечаешь за людей. Ты должен их как-то 
остановить. Должен их как-то изменить. Ты не можешь позволить им 
погубить дело, начатое псами. Не можешь позволить им опять превратить 
этот мир в мир лука и стрел.~ 
	Он шел по темной лощине под лиственным сводом и ощущал запах 
гниющих прошлогодних листьев, скрытых под новой зеленью. Ничего 
подобного он прежде не испытывал. 
	Его старое туловище не обладало обонянием. 
	Обоняние, обостренное зрение, восприятие мыслей других существ 
- способность читать мысли енотов, угадывать мысли мышей, жажду крови 
в мозгу ласок и сов... 
	И еще кое-что: отголосок чьей-то ненависти в дыхании ветра и 
какой-то чужеплеменный крик ужаса. 
	Эта ненависть, этот крик пронизали его сознание и приковали его к 
месту, потом заставили сорваться с места и бежать, мчаться вверх по 
склону, не так, как человек бежал бы в темноте, а как бежит робот, 
видящий во мраке и наделенный железным организмом, которому 
неведомы тяжелое дыхание и задыхающиеся легкие. 
	Ненависть - и он знал лишь одну ненависть, равную этой. 
	Чувство становилось все сильнее, все острее по мере того, как он 
мерил тропу скачками, и мысль его стонала от мучительного страха - 
страха перед тем, что он увидит. 
	Он обогнул кустарник и круто остановился. 
	Человек шел вперед, согнув руки в локтях, и на траве лежал 
сломанный лук. Волк распростерся на земле - половина серого туловища на 
свету, половина в тени, и от волка пятилась какая-то призрачная тварь, 
наполовину тень, наполовину свет, то ли видно, то ли не видно, будто 
фантом из кошмара. 
	- Питер! - крикнул Дженкинс, но крик его был беззвучным. 
	Потому что он уловил исступление в мозгу полупрозрачной твари - 
исступление и панический ужас пробились сквозь ненависть человека, 
который наступал на сжавшуюся в комок, брызгающую слюной тень. 
Панический ужас и отчаянное стремление - стремление что-то найти, что-то 
вспомнить. 
	Человек почти настиг ее. Он шел прямо, решительно - тщедушное 
тело, нелепые кулачки. И отвага. 
	~Отвага~, сказал себе Дженкинс, ~с такой отвагой ему сам черт не 
страшен. С такой отвагой он сойдет в преисподнюю, и разворотит 
дрожащую брусчатку, и выкрикнет злую, скабрезную остроту в лицо князю 
тьмы.~ 
	Но тень уже нашла - нашла искомое, вспомнила заветное. 
Дженкинс ощутил волну облегчения, которая пронизала ее плоть, услышал 
магическую формулу - то ли слово, то ли образ, то ли мысль. Что-то вроде 
ворожбы, заклинания, чародейства, но не всецело. Мысленное усилие, 
мысль, подчиняющая себе тело, - так, пожалуй, вернее. 
	Потому что формула помогла. Тварь исчезла. Исчезла, улетучилась 
из этого мира. Никакого намека, ни малейшего признака. Словно ее 
никогда и не было. 
	А то, что она произнесла, то, что подумала? Сейчас. Вот оно... 
	Дженкинс осекся. Формула запечатлена в его мозгу, он помнит ее, 
помнит слово, помнит мысль, помнит нужную интонацию, но он не должен 
пускать ее в ход, должен забыть о ней, хранить ее в тайниках сознания. 
	Ведь она подействовала на гоблина. Значит, подействует и на него. 
Непременно подействует. 
	Человек тем временем повернулся кругом и теперь стоял, 
уставившись на Дженкинса, - плечи опущены, руки повисли. 
	На белом пятне лица зашевелились губы: 
	- Ты... ты... 
	- Я Дженкинс, - сказал ему Дженкинс. - У меня новое туловище. 
	- Здесь что-то было, - произнес Питер. 
	- Гоблин, - ответил Дженкинс. - Джошуа мне сказал, что к нам 
проник гоблин. 
	- Он убил Лупуса. 
	Дженкинс кивнул: 
	- Да, он убил Лупуса. Он и многих других убил. Это он занимался 
убийством. 
	- А я убил его, - сказал Питер. - Убил его... или прогнал... или... 
	- Ты его испугал, - объяснил Дженкинс. - Ты оказался сильнее его. 
Он испугался тебя. Страх перед тобой прогнал его обратно в тот мир, 
откуда он пришел. 
	- Я мог его убить, - похвастался Питер, - но веревка лопнула... 
	- В следующий раз, - спокойно заметил Дженкинс, - постарайся 
сделать более прочную тетиву. Я тебя научу. И сделай стальной наконечник 
для стрелы... 
	- Для чего? 
	- Для стрелы. Метательная палка - стрела. А палка с веревкой, 
которой ты ее метаешь, называется луком. Все вместе называется лук и 
стрела. 
	Питер сник. 
	- Значит, не я первый? Еще до меня додумались? 
	Дженкинс покачал головой: 
	- Нет, не ты первый. 
	Он пересек поляну и положил руку на плечо Питера. 
	- Пошли домой, Питер. 
	Питер мотнул головой. 
	- Нет. Я посижу здесь около Лупуса, пока не рассветет. Потом 
позову его друзей, и мы похороним его. - Он поднял голову и добавил, 
глядя в глаза Дженкинсу: - Лупус был мой друг, Дженкинс. Очень хороший 
друг. 
	- Иначе и быть не могло, - ответил Дженкинс. - Но мы еще 
увидимся? 
	- Конечно. Я приду на пикник. Вебстерский пикник. До него 
осталось около недели. 
	- Верно, - произнес Дженкинс, думая о чем-то. - Через неделю. И 
тогда мы с тобой увидимся. 
	Он повернулся и медленно пошел вверх по склону. 
	Питер сел около мертвого волка ждать рассвета. Раз или два его 
рука поднималась, чтобы вытереть щеки. 
 
 
	Они сидели полукругом лицом к Дженкинсу и внимательно 
слушали его. 
	- Теперь сосредоточьтесь, - говорил Дженкинс. - Это очень важно. 
Сосредоточьтесь, думайте, думайте как следует и представьте себе вещи, 
которые принесли с собой: корзины с едой, луки и стрелы и все остальное. 
	- Это новая игра, Дженкинс? - прыснула одна из девочек. 
	- Да, - сказал Дженкинс, - что-то вроде игры. Вот именно, новая 
игра. Увлекательная игра. Захватывающая. 
	- Дженкинс всегда к пикнику Вебстеров придумывает какую-
нибудь новую игру, - заметил кто-то. 
	- А теперь, - продолжал Дженкинс, - внимание. Смотрите на меня и 
постарайтесь угадать, что я задумал... 
	- Это игра в угадайку! - взвизгнула смешливая девочка. - Угадайка 
- моя любимая игра! 
	Дженкинс растянул рот в улыбку. 
	- Ты права. Совершенно верно: это игра в угадайку. А теперь все 
сосредоточьтесь и смотрите на меня... 
	- Мне хочется испытать лук и стрелы, - сказал один из мужчин. - 
Потом, когда кончится игра, можно будет испытать их, Дженкинс? 
	- Можно, - терпеливо произнес Дженкинс. - Когда кончится игра, 
можете испытать их. 
	Он закрыл глаза и стал мысленно включаться в сознание каждого 
из них, проверяя всех поочередно и улавливая трепетное предвкушение в 
направленных к нему мыслях, ощущая, как его мозг тихонько щупают 
пытливые мысленные пальцы. 
	~Сильней!~ говорил он про себя. ~Сильней! Сильней!~ 
	На экране его сознания появилась легкая рябь, и он поспешил 
разгладить ее. 
	Не гипноз, даже не телепатия, но что- то похожее, что-то очень 
похожее... Сосредоточить, слить воедино души собравшихся - вот в чем 
заключается его игра. 
	Медленно, осторожно он извлек из тайника формулу - слово, 
мысленный образ, интонацию. Потом передал все это в мозг, исподволь, не 
спеша - так разговаривают с ребенком, стараясь научить его верно 
произносить слова, правильно держать губы, д