,  разумеется,
неверно, однако  старая  привычка,  старый  образ  мыслей  все  еще  порой
прорывался, и Джейсон слегка устыдился того, что он прорывается.
     Если  Люди  опять  завладеют  Землей,  то  снова  утвердятся   старые
соображения выгоды и основывающиеся на ней философские концепции, и Земля,
если  не  считать  пользы,  извлеченной  из  пяти  тысяч  лет  свободы  от
человеческой  чумы,  окажется  не  в   лучшем   положении,   чем   прежде.
Маловероятно, чтобы у них не возникло желания  завладеть  ею  вновь.  Они,
конечно, поймут, что основные ее ресурсы  исчерпаны,  но  могут  отбросить
даже это соображение. Возможно (сам он мог лишь предполагать,  а  Джон  об
этом ничего  не  говорил)  многие  из  них  испытывают  страстное  желание
вернуться на планету своих предков. Пять тысяч  лет  -  достаточный  срок,
чтобы они стали считать планеты, на которых сейчас живут, своим домом,  но
уверенным быть нельзя. В лучшем случае,  на  Землю  могут  хлынуть  потоки
туристов и паломников, жаждущих поклониться родине человечества.
     Он миновал кукурузное поле и пошел вдоль узкого гребня туда, где утес
нависал над местом слияния рек. В лунном свете реки казались  дорогами  из
сияющего серебра, проложенными сквозь темные леса  долины.  Он  уселся  на
большой камень, на котором всегда сидел, и закутался от холодного  ночного
ветра в свой тяжелый  плащ.  Сидя  в  тишине,  в  полном  одиночестве,  он
подивился тому, что одиночество его не гнетет. Ибо здесь мой дом,  подумал
он, а в стенах своего дома никто не может быть одинок.
     Потому-то, конечно, он и смотрел на прибытие Людей  с  таким  ужасом.
Ведь они вторгнутся в его дом, на землю, которую он  сделал  своей,  своей
настолько же, насколько все остальные животные почитают  принадлежащей  им
территорию, где обитают,  -  не  на  основании  какого-либо  человеческого
права, не в силу какого-либо чувства собственности, но просто потому,  что
здесь жил. Не захватывая, не оспаривая у своих  маленьких  лесных  соседей
право на то, чтобы пользоваться и ходить по этой земле, но просто живя  на
ней со всеми в мире.
     Этого нельзя позволить, сказал он себе. Нельзя позволить им вернуться
и снова изгадить Землю. Нельзя, чтобы они, во второй уже раз, отравили  ее
своими машинами. Он должен найти способ, как их остановить, - и, думая  об
этом, он в то же время знал, что  такого  способа  нет.  Один-единственный
старый эгоистичный  человек  не  может  противостоять  человечеству;  быть
может, он на то не имеет и права. У них есть лишь три их планеты, и  Земля
станет четвертой, а другая малая часть людского рода, те, кто не  попал  в
унесшую остальных сеть, имеет всю галактику, даже, может быть,  вселенную,
если  придет  однажды  время,  когда  они  захотят  расселиться  по   всей
вселенной.
     Вот только он галактику не освоил, ни он, ни Марта. Здесь их дом,  не
одни эти несколько акров, но Земля целиком. А кроме них, есть и  другие  -
индейцы с озера Лич. Что будет с ними?  Что  произойдет  с  ними  и  с  их
образом жизни, если те вернутся? Еще одна резервация? Еще одна тюрьма?
     У него за спиной из-под чьей-то ноги покатился вниз по склону камень.
Джейсон вскочил.
     - Кто там? - громко спросил он.
     Это мог быть медведь. Мог  быть  олень.  Оказалось,  что  ни  тот  ни
другой.
     - Езекия, сэр, - раздался голос. - Я увидел, что вы вышли из дома,  и
пошел следом.
     - Ну, иди сюда, - сказал Джейсон. - Зачем ты пошел за мной?
     - Чтобы  выразить  благодарность,  -  ответил  робот.  -  Свою  самую
сердечную благодарность.
     Шумно ступая, он появился из темноты.
     - Садись, - сказал Джейсон. - Вон на тот камень. На нем удобно.
     - Я не нуждаюсь в удобстве. Мне не обязательно сидеть.
     - И однако ты сидишь. Я часто вижу, как ты сидишь на скамье под ивой.
     - Это только притворство, - сказал  Езекия.  -  Подражание  тем,  кто
стоит выше меня, и  совершенно  недостойное  поведение.  Я  глубоко  этого
стыжусь.
     -  Стыдись  дальше,  -  проговорил  Джейсон,  -  если   хочешь,   но,
пожалуйста, доставь мне удовольствие. Я нуждаюсь в удобстве и  предпочитаю
сидеть, и буду чувствовать себя неудобно, если ты останешься стоять.
     - Если вы настаиваете, - сказал Езекия.
     - Именно настаиваю, - ответил Джейсон. -  И  что  же  это  за  мнимое
доброе дело, за которое ты хочешь меня поблагодарить?
     - Это касается паломника.
     - Да, я знаю. Тэтчер мне о нем говорил.
     - Я совершенно уверен, - продолжал  робот,  -  что  он  не  паломник.
Никодемус, я знаю, сказал так Тэтчеру. Никодемус не в меру замечтался. Так
легко, сэр, замечтаться, когда чего-то очень хочешь.
     - Могу понять, - сказал Джейсон.
     - Было бы так  чудесно,  если  бы  он  оказался  паломником.  Это  бы
означало, что разнеслась молва о занятии, которому мы себя  посвятили.  Не
робот-паломник, вы понимаете, а паломник-человек.
     Джейсон сидел молча. Ветер трепал рясу, в  которую  был  одет  робот;
Езекия подобрал ее концы, пытаясь плотнее в нее завернуться.
     - Гордыня, - повторил он. - Вот с чем  нужно  бороться.  С  тем,  что
сидишь, когда нет  нужды  сидеть.  Что  носишь  одежду,  когда  в  ней  не
нуждаешься. Что, размышляя, расхаживаешь по саду, когда с тем  же  успехом
можно думать и стоя на одном месте.
     Джейсон сидел не двигаясь, плотно сжав  губы,  хотя  с  языка  так  и
рвались вопросы: Что там с этим паломником? Кто он? Откуда? Что  он  делал
все эти годы? Но с  мысленной  горькой  усмешкой  он  припомнил,  что  еще
несколько мгновений назад он и думать не думал о незнакомце  в  монастыре,
занятый тревожными мыслями о возвращении Людей.
     - Я вот что хочу сказать, - произнес Езекия.  -  Я  знаю,  как  долго
живущие в Доме люди пытались отыскать других людей. Я помню, как  доходили
слухи и как, слух за слухом, вас постигало разочарование. Теперь человек в
самом деле появился, и вы имеете полное право тут же поспешить за ним.  Но
вы этого не сделали. Вы не пришли. Вы оставили его нам. Подарили  нам  наш
звездный час.
     - Мы посчитали, что это ваш шанс, - ответил Джейсон.  -  Мы  обсудили
все и решили пока остаться в стороне. Мы можем поговорить с этим человеком
позже. Маловероятно, чтобы он  убежал  -  он,  должно  быть,  пришел  сюда
издалека.
     - Наш звездный час, и час  безотрадный,  ибо  мы  теперь  знаем,  что
обманулись. Порой я спрашиваю себя, не является ли заблуждением  вся  наша
жизнь.
     - Я не стану, - сказал Джейсон, - кататься с тобой вместе  по  земле,
когда ты попытаешься изобразить мученика. Я знаю, вы туг годами  сидели  и
терзались мыслями, верно ли вы поступаете, не совершаете ли вы  кощунство,
не поразит ли вас гром за вашу  самонадеянность.  Ну,  гром  ведь  вас  не
поразил...
     - Вы хотите сказать, что одобряете. Что вы, человек..
     - Нет, - сказал  Джейсон.  -  Не  одобряю  и  не  осуждаю.  На  каком
основании мне судить?
     - Но когда-то...
     - Да, я знаю. Когда-то давно человек из палок и глины делал фигуры  и
им поклонялся. Когда-то давно он считал солнце Богом. Сколько раз  человек
должен ошибиться, прежде чем узнает истину?
     -  Я  понимаю  вашу  мысль,  -  сказал  Езекия.  -  Вы  думаете,   мы
когда-нибудь сможем узнать истину?
     - Как сильно вы хотите ее узнать?
     - Мы ищем ее, прилагая к тому все усилия. Таково наше предназначение,
не так ли?
     - Я не знаю, - проговорил Джейсон. - Я бы сам очень хотел знать.
     Он подумал о том, до чего же это нелепо -  сидеть  здесь  на  вершине
утеса, на ветру, в глухую  полночь,  и  обсуждать  возможность  постижения
истины - любой истины - с фанатичным роботом. Он мог бы рассказать  Езекии
о Принципе, который обнаружил Джон. Мог бы рассказать про  инопланетянина,
явившегося искать душу. И что хорошего из этого вышло бы?
     - Я говорю вам о своих заботах, - сказал Езекия. - Но у вас есть свои
собственные заботы. Вы гуляете ночью, размышляя о своих проблемах.
     Джейсон  пробурчал  в  ответ  что-то  неопределенное.   Он   мог   бы
заподозрить это раньше. Роботам иногда становится известно о  происходящем
чуть ли не  прежде,  чем  тебе  самому.  Когда  хотят,  они  умеют  ходить
тихо-тихо и слушают, а  уж  услышанная  новость  передается  от  одного  к
другому со скоростью света. Тэтчер наверняка слышал разговоры за обедом  и
позже, когда они сидели во дворике и слушали концерт, и  вечер  был  такой
замечательный и чистый после прошедшего дождя (и, если вспомнить, во время
концерта произошло что-то очень странное). Но не  только  Тэтчер.  Тэтчер,
пожалуй, даже меньше, чем все остальные. Они всегда рядом. Подслушивают  и
подсматривают,  а  затем  до  бесконечности  обсуждают  это  между  собой.
Конечно, ничего плохого в этом нет, людям здесь  нечего  скрывать.  Однако
то, как они порой интересуются каждой мельчайшей подробностью человеческой
жизни, порой приводит в смущение.
     - Я, - сказал Езекия, - разделяю вашу великую тревогу.
     - То есть? - удивленно спросил Джейсон.
     - Я понимаю, что вы  должны  чувствовать,  -  отвечал  ему  робот.  -
Возможно, не все остальные, кто находится среди звезд. Но вы и мисс Марта,
вы двое, конечно...
     - Не только мы, - сказал Джейсон. - А индейские племена? Уклад  жизни
их предков однажды уже был нарушен. Что же, это  должно  повториться?  Они
создали себе новую жизнь. Должны теперь от нее отказаться?  А  как  насчет
твоего народа? Вы стали бы счастливее, если бы здесь  было  больше  людей?
Иногда я думаю, что да.
     - Некоторые из нас, возможно, - сказал Езекия. - Наше дело - служить,
а здесь мало тех, кому нам служить. Вот если бы племена...
     - Но ты же знаешь, что они не станут. Они не хотят иметь с вами дела.
     - Я собирался сказать, - продолжал  Езекия,  -  что  среди  нас  есть
определенная часть, которая, может быть, не отнесется  благосклонно  к  их
возвращению. Я мало о них знаю, но они заняты каким-то проектом...
     - Ты имеешь в виду то строительство вверх по течению реки?
     Робот кивнул.
     - Вы могли бы с ними поговорить. Быть может, они чем-то помогут.
     - Ты думаешь, они станут нам помогать? Захотят?
     - Ходят слухи, - сказал  Езекия,  -  о  грандиозных  новых  идеях,  о
какой-то чрезвычайно интересной работе. Я ничего в этом не понимаю.
     Джейсон, сгорбившись, сидел на своем камне. Его пробрала дрожь, и  он
плотнее  завернулся  в  плащ.  Ночь  неожиданно  словно  стала  темнее   и
показалась исполненной одиночества и даже немного пугающей.
     - Спасибо, - проговорил он. - Я подумаю об этом.
     Утром он отправится на берег реки  и  поговорит  с  Горацием  Красное
Облако. Быть может, Гораций подскажет, что делать.



                                    14

     (Выдержка из записи в журнале от 18 сентября 2185 года).
     ...Через некоторое время после того, как мы начали совершать  дальние
поездки, чтобы  собрать  всеобъемлющую  библиотеку  и  хотя  бы  некоторые
произведения искусства, ко мне явились четыре робота. Я их не  узнал  -  в
конце концов, роботов вообще трудно отличить друг от  друга.  Может  быть,
они уже несколько лет работали на  ферме,  а  может,  только  что  пришли.
Сейчас, когда я об этом  пишу,  то  сам  несколько  удивляюсь,  почему  не
расспросил их подробнее, однако помню лишь, что не поинтересовался, откуда
они, ни тогда, ни позже. Возможно, оттого, что я был так  изумлен  -  и  в
некотором смысле расстроен - их просьбой, я о них толком и не разузнал.
     Они сказали, что их зовут Езекия, Никодемус, Ионафан  и  Авен-Езер  и
что если я не возражаю, то они хотели бы поселиться в  монастыре,  который
расположен  от  нас  неподалеку,  и  посвятить  все  свое  время  изучению
христианства. Похоже было, что они решили, будто  человек  изучил  религию
совершенно недостаточно, а  они,  как  беспристрастные  ученые,  могли  бы
исследовать сей предмет гораздо глубже. Я  не  заметил  никаких  признаков
религиозного  пыла,  хотя  очень  сильно  опасаюсь,  что  если  они  будут
продолжать (а они этим занимаются уже почти  тридцать  лет),  то  в  конце
концов утратят объективный подход и впадут в  религиозный  фанатизм.  Даже
сейчас я не уверен (пожалуй, сейчас даже менее уверен, чем тогда), что был
прав, не возразив против их намерения. Быть может,  было  неправильно  или
неразумно допускать команду  роботов  до  столь  деликатного  предмета.  Я
полагаю, фанатики  занимают  свою  нишу  в  любом  обществе,  но  мысль  о
фанатичных роботах (фанатичных  в  любой  области,  а  религия  прямо-таки
плодит  фанатиков)  не  слишком  меня  прельщает.  Все  это   наводит   на
размышления о ситуации,  которая  может  оказаться  просто  пугающей.  Раз
большая часть человечества исчезла, а все роботы остались, они со временем
могут попытаться заполнить образовавшуюся пустоту. Они  были  созданы  для
того, чтобы служить нам, и по самой своей природе  не  могут  пребывать  в
бездействии. Невольно задаешься вопросом: не замыслят ли они со  временем,
за отсутствием людей, служить самим себе? И в этом  случае,  какие  у  них
окажутся побуждения и цели? Несомненно,  не  человеческие,  и  это,  я  бы
сказал,  чрезвычайно  отрадно.  Однако  лишь  с   тем,   что   я   называю
простительным опасением, можно рассматривать создание  новой  философии  и
установление новых ценностей существами,  которые  в  своем  окончательном
виде были созданы чуть  более  века  назад  и  которые  не  прошли  период
эволюции, в течение которого могли бы  развиваться  столь  же  медленно  и
постепенно, как  человек  и  все  остальные  обитатели  Земли  (не  будем,
впрочем,  забывать,  что  человек,  при  всей  своей  длительной  истории,
развивался,  возможно,  все   же   слишком   быстро).   Быть   может,   им
потребуется-таки время на некую эволюцию, поскольку им придется создавать,
для самих себя, логическую опорную базу. Но боюсь,  период  этот  окажется
коротким,  и,  как  следствие,  существует  вероятность  серьезных  ошибок
Эволюция предоставляет  время  для  того,  чтобы  опробовать  и  отбросить
негодное, и потому естественным образом выпрямляются  неверные  изгибы.  У
роботов же вряд ли будут большие возможности по части эволюции,  и,  таким
образом, многие  из  этих  изгибов  будут  перенесены  в  их  окончательно
сформировавшееся мышление.
     Но я отвлекся. Возвращаясь к тем четверым, которые  явились  со  мной
поговорить. Если они будут заниматься той  работой,  которую  предполагают
делать, сказали они, то им необходимо иметь большое количество религиозных
сочинений, и поинтересовались, нельзя ли им  нас  сопровождать,  когда  мы
выезжаем на сбор книг; они, дескать,  готовы  нам  помогать,  а  мы  будем
доставлять книги, отобранные для их занятий. В  их  помощи  мы  совсем  не
нуждались, и без того имея достаточно роботов для необходимых работ. Но по
какой-то причине, которой я  сейчас  не  понимаю  (а  может,  и  тогда  не
понимал), я согласился. Возможно,  потому,  что  то,  чем  они  собирались
заниматься, показалось мне в тот момент более комичным, чем  сейчас.  Быть
может, я тогда даже посмеялся, хотя теперь мне вовсе не до смеха.
     Создание нашей библиотеки было гораздо более трудной задачей,  чем  я
ожидал. Казалось бы, проще простого сесть и написать список,  говоря,  что
нам нужны Шекспир, Пруст,  Платон,  Аристотель,  Вергилий,  Гиббон,  Локк,
Еврипид, Аристофан, Толстой, Паскаль, Чосер,  Монтень,  Хемингуэй,  Вульф,
Стейнбек, Фолкнер  и  все  прочие  писатели,  которые  вошли  бы  в  любой
перечень;  что  нам  требуются  учебники  по  математике,  физике,  химии,
астрономии, биологии, философии, психологии и по  многим  другим  отраслям
науки и искусства, за исключением, может быть, медицины, которая,  похоже,
больше нам не нужна (хотя знать этого наверняка никто не  может),  но  как
можно  быть  уверенным,  что  ты  не  пропустил  чего-то  такого,  о   чем
когда-нибудь в будущем не то чтобы пожалеют, поскольку никто  об  этом  не
будет знать, но чего просто не будет, когда в том возникнет  нужда?  И,  с
другой стороны, откуда мы можем знать, что многие отобранные нами книги не
окажутся со временем не стоящими того места, которое занимают?
     У нас, конечно, еще  будет  возможность  восполнить  любую  нехватку,
обрести то, что мы в свое время проглядели. Однако с течением лет  сделать
это будет все сложнее. Даже  собирая  книги,  мы  встречались  с  большими
трудностями. Грузовики, которые  мы  использовали,  требовали  постоянного
ремонта, и большинство дорог  разрушилось  от  дождей,  холодов  и  других
причин настолько, что по ним едва можно было проехать, а порой приходилось
делать крюк. Грузовики, разумеется, давно не  на  ходу;  спустя  некоторое
время при всем желании их уже  нельзя  было  заставить  ехать.  Дороги,  я
полагаю, разрушились еще больше,  хотя,  может  быть,  по  ним  еще  можно
проехать в повозке. Я предвижу время (хотя  мы  и  старались  предохранить
себя от подобной возможности), когда  в  поисках  определенной  книги  или
книг, упоминание о которых им  встретилось,  людям  придется  отправляться
пешком или на лошадях по бездорожью, в надежде найти уцелевшую  библиотеку
или какое-то другое хранилище, где все еще могут находиться книги, забытые
нами при составлении нашего списка.
     К тому времени, вероятно, книги уже не  сохранятся.  Пусть  даже  они
находятся в самых лучших  условиях  в  давно  покинутых  городах,  до  них
доберутся сырость, грызуны и черви, а если и нет, то само время нанесет им
тяжелый удар.
     В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные  в  список
книги. С  предметами  искусства,  которые  мы  хотели  собрать  и  спасти,
трудностей было гораздо больше, главным образом потому, что  они  занимают
больше места, чем книги.  Нам  приходилось  их  отбирать  мучительно  и  с
величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру,  могли  мы  себе
позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины  Курбе  или
Ренуара? Вследствие именно недостатка места, равно  при  перевозке  и  при
хранении,  мы  были  вынуждены  отдавать  предпочтение  полотнам  меньшего
размера. Тот же критерий применялся и ко всем другим видам искусства.
     Порой я готов заплакать,  думая  обо  всех  тех  великих  достижениях
человечества, которые нам пришлось оставить и утратить навсегда...



                                    15

     Когда белые люди ушли, Гораций  Красное  Облако  еще  долго  сидел  у
костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду, а  потом  так  и
остался у костра, застыв в неподвижности. Утро  давно  прошло,  но  лагерь
пока  еще  лежал  в  тени,  поскольку  солнце  не  успело  подняться   над
вздымающимися над ним утесами, которые преграждали доступ лучам. В  лагере
было тихо, тише, чем обычно: остальные поняли, что что-то произошло, но не
беспокоили Красное Облако, когда он сидел здесь у костра;  его  не  станут
спрашивать, подождут, пока он  сам  им  расскажет.  Женщины,  как  всегда,
занимались своими делами, но без привычного шума, не стуча котелками и  не
перекликаясь друг с другом. Люди собирались в кучки, перешептывались, едва
сдерживая возбуждение. Остальных не было в лагере -  видимо,  работали  на
полях, хотя некоторые наверняка охотились или ловили рыбу. Нельзя ожидать,
чтобы мужчины, в особенности  молодые,  занимались  нудной  работой  целый
день. Даже собаки притихли.
     Костер прогорел, осталась одна зола да несколько головешек по  краям,
и лишь тоненькие струйки дыма  поднимались  от  головешек  и  из  середины
кострища, где прятался последний остывающий жар. Красное  Облако  медленно
вытянул руки и держал их над костром, потирая друг о друга, словно  умывая
дымом. Он делал это в задумчивости и слегка  позабавился,  когда  заметил,
что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал  он,
не убирая рук, все так же умывая  их  дымом.  Так  поступали  е