а после вечернего концерта снова сядет  к  столу  и  завершит  свой
отчет о событиях дня.
     Музыкальные деревья  настраивались,  и  один  молодой  побег  заметно
фальшивил. За домом робот-кузнец громко стучал по металлу - скорее  всего,
трудился над плугом. Тэтчер говорил, припомнил Джейсон,  что  все  плужные
лемехи снесены в дом, чтобы подготовить их к приходу весны и новому севу.
     Открылась дверь внутреннего дворика, из нее вышла Марта  и  двинулась
по дорожке ему навстречу. Какая она красивая,  подумал  он,  -  во  многих
отношениях красивее, чем в тот далекий день,  когда  они  поженились.  Они
хорошо жили вместе; нельзя было просить лучшего. В  нем  поднялась  теплая
волна благодарности за всю полноту жизни.
     - Джейсон! - крикнула Марта, поспешая навстречу.  -  Джейсон,  у  нас
Джон! Твой брат Джон вернулся!



                                    6

     (Выдержка из записи в журнале от 2 сентября 2185 года).
     ...Я часто размышляю о том, как же случилось, что мы остались  здесь.
Если Людей куда-то перенесли, что кажется гораздо более вероятным,  нежели
то, что они просто перенеслись куда-то сами, то вследствие  какой  причуды
судьбы или рока  вызвавшая  их  исчезновение  сила  не  тронула  тех,  кто
находился в этом доме? Монахов из монастыря, что стоит в миле  от  нас  по
дороге, забрали. Людей с сельскохозяйственной  станции,  которая  сама  по
себе являлась довольно крупным поселком, еще на полмили  дальше,  забрали.
Большое поселение в пяти  милях  выше  по  реке,  где  жили  рыбаки,  было
опустошено. Остались только мы одни.
     Порой я думаю,  не  сыграло  ли  здесь  свою  роль  то  социальное  и
финансовое положение, которое моя  семья  занимала  в  течение  последнего
столетия - что почему-то даже эта сверхъестественная сила  не  смогла  нас
коснуться, как не затронули нас (мало  того,  даже  принесли  определенную
пользу) нищета,  нужда  и  всякого  рода  ограничения,  что  были  вызваны
перенаселением Земли. Видимо, это социальная аксиома -  в  то  время,  как
многие терпят все большую нужду и лишения, немногие обретают  все  большую
роскошь и комфорт, питаясь за счет нищеты. Возможно, даже не сознавая, что
живут за счет нищеты других, не желая того - но живут.
     Конечно, только обращенное в прошлое сознание  вины  заставляет  меня
так думать, и я знаю, что не прав, поскольку многие семьи,  помимо  нашей,
так же жирели на чужой нищете, и  не  были  пощажены.  Если  "пощажены"  -
верное слово. Мы, разумеется, ничего не знаем  о  том,  что  означало  это
исчезновение.  Оно  могло  означать  смерть,  а   могло   также   означать
перемещение в какое-то другое место или во множество других мест,  и  если
это так, то перемещение могло быть благом.  Ибо  в  то  время  большинство
людей покинули бы Землю без сожаления. Вся поверхность суши, часть водного
пространства и вся получаемая энергия использовались лишь для того,  чтобы
поддерживать  простое  существование  огромных  масс   людей,   населявших
планету. Простое существование - не пустая фраза, ибо людям  едва  хватало
еды, чтобы прокормиться, едва хватало  места,  чтобы  жить,  едва  хватало
одежды, чтобы прикрыть наготу.
     То, что  моей  семье,  равно  как  и  другим  подобным  семьям,  было
позволено  сохранить  за   собой   то   относительно   большое   жизненное
пространство, которым они располагали задолго до  того,  как  связанные  с
перенаселением проблемы достигли критической остроты, является лишь  одним
из примеров существовавшей несправедливости.  То,  что  племя  индейцев  с
озера Лич, тоже оставленное на Земле той сверхъестественной силой, жило на
относительно большом и  малозаселенном  пространстве,  объясняется  иначе.
Земли, куда столетия назад их вытеснили, по большей части были  бросовыми,
хотя с течением лет неумолимая сила экономической необходимости отнимала у
них кусок за куском, и  в  недалеком  будущем  они  всего  бы  лишились  и
оказались бы загнаны в безымянное всепланетное гетто. Впрочем,  пс  правде
говоря, во многих отношениях они жили в гетто с самого начала.
     В момент, близкий к исчезновению  человечества,  строительство  этого
дома и приобретение окружающих его земель было бы невозможным.  Во-первых,
не нашлось бы подобного участка, а если бы и нашелся, то цена его была  бы
столь высока,  что  даже  самые  богатые  семьи  не  смогли  бы  себе  его
позволить. Далее, некому и не из  чего  было  бы  строить  дом,  поскольку
мировое хозяйство  было  напряжено  до  предела,  чтобы  содержать  восемь
миллиардов людей.
     Мой прадед построил этот дом почти полтора  века  назад.  Даже  тогда
землю уже было трудно купить, и он смог приобрести ее только  потому,  что
монастырь по соседству переживал тяжелые времена и  был  вынужден  продать
часть своих земель, чтобы уплатить по некоторым неотложным обязательствам.
При  строительстве  дома   мой   прадед   пренебрег   всеми   современными
направлениями в  архитектуре  и  вернулся  к  основательности  и  простоте
огромных сельских домов, которые люди строили несколько  веков  назад.  Он
часто повторял, что дом будет стоять вечно, и хотя, разумеется,  это  было
преувеличением, несомненно, дом все еще будет стоять, когда многие  другие
здания рассыплются в прах.
     В нашем нынешнем положении большое счастье, что у нас есть такой дом,
столь прочный и большой. Даже сейчас шестьдесят семь человек  проживают  в
нем, не испытывая  особых  неудобств,  хотя  с  ростом  нашего  населения,
видимо,  придется  искать  и  другие  места  для  проживания.   Жилье   на
сельскохозяйственной  станции  уже  пришло  в  негодность,  однако   можно
рассчитывать на монастырские постройки,  гораздо  более  основательные  (а
четыре робота, которые их сейчас занимают, вполне могут обойтись и меньшим
пространством), а также с  некоторыми  оговорками  можно  рассчитывать  на
бывший рыбацкий поселок вверх по течению реки. Простояв  пустыми  все  эти
пятьдесят лет, многоквартирные дома там требуют некоторого ремонта, однако
наши роботы, я полагаю, под должным наблюдением справятся с этой задачей.
     Мы имеем достаточные средства к существованию,  ибо  попросту  отвели
себе нужное количество земли из той, что в  прошлом  обрабатывали  рабочие
сельскохозяйственной станции. Роботы являют собой  рабочую  силу,  которая
вполне  справляется  с   необходимыми   задачами,   и   поскольку   старые
сельскохозяйственные машины пришли в полную  негодность,  мы  вернулись  к
обработке земли с лошадьми в качестве движущей силы и  к  простому  плугу,
косилке и жатке, которые наши роботы сделали,  растащив  по  частям  более
современные и сложные орудия.
     Мы  теперь  живем,  как  мне  нравится  это  называть,   манориальным
хозяйством, производя в своем поместье все необходимое. Мы держим  большие
стада овец, с которых получаем мясо и шерсть, молочное стадо, коров мясной
породы, свиней, дающих нам мясо, ветчину  и  грудинку,  домашнюю  птицу  и
пчел, мы выращиваем сахарный тростник, пшеницу, большое количество  овощей
и  фруктов.  Мы  ведем  простое  существование,  спокойное  и  чрезвычайно
приятное. Поначалу мы жалели о прошлой жизни - по крайней мере, кое-кто из
молодых, но теперь, я полагаю, мы все  убеждены,  что  жизнь,  которой  мы
живем, чрезвычайно хороша.
     Лишь об одном я глубоко сожалею. Как бы мне хотелось, чтобы  мой  сын
Джонатан и его милая жена Мэри, родители троих наших внуков, были  живы  и
находились здесь с нами. Им обоим, я знаю, наша нынешняя  жизнь  доставила
бы истинное наслаждение. Ребенком Джонатан не уставал бродить по поместью.
Он любил деревья и цветы, тех немногих диких существ, что обитали в  нашем
маленьком лесу, то свободное  и  спокойное  чувство,  которое  дает  пусть
небольшое открытое пространство. Теперь мир (или известная мне его  часть,
а как я полагаю, и все остальное) возвращается в дикое состояние. На месте
прежних полей растут деревья. Трава пробралась в такие места,  где  раньше
ее  никогда  не  бывало.  Цветы  выбираются  из  укромных   уголков,   где
скрывались, и  живая  природа  возрождается  и  набирает  силу.  В  речных
долинах, теперь довольно густо поросших лесом, во множестве водятся  белки
и еноты, и порой можно встретить оленей, вероятно, пришедших с  севера.  Я
знаю пять перепелиных выводков, а на днях  наткнулся  на  стаю  куропаток.
Перелетные птицы вновь каждую весну и осень  огромными  клинами  летят  по
небу. Когда тяжелая человеческая рука перестала давить  Землю,  маленькие,
робкие, незаметные существа вновь начали вступать в свои древние права.  С
определенными оговорками,  нынешнюю  ситуацию  можно  уподобить  вымиранию
динозавров  в  конце  мелового  периода.  Одна  значительная  модификация,
разумеется, состоит в том, что динозавры  вымерли  все,  а  здесь  горстка
людей еще продолжает  жить.  Однако  я,  возможно,  прихожу  к  заключению
относительно данной модификации  несколько  преждевременно.  Трицератопсы,
как полагают, были  последними  из  существовавших  динозавров,  и  вполне
возможно, что небольшие их стада встречались еще  в  течение  полумиллиона
или даже более лет после того, как вымерли прочие  динозавры,  прежде  чем
они  также  поддались   воздействию   факторов,   вызвавших   исчезновение
остальных. В таком свете тот факт,  что  еще  существуют  несколько  сотен
людей,  жалкие  остатки  когда-то  могущественной  расы,  может  не  иметь
большого значения. Возможно, мы трицератопсы человеческого рода.
     Когда вымерли динозавры и многие другие  рептилии,  млекопитающие,  в
неизвестных   количествах   существовавшие   миллионы   лет,   хлынули   в
образовавшуюся пустоту и  начали  размножаться,  чтобы  занять  их  место.
Является ли нынешняя ситуация результатом уничтожения  определенной  части
млекопитающих с целью  предоставить  другим  позвоночным  еще  один  шанс,
отвести от них гибель от руки человека? Или  же  это  побочный  результат?
Было ли человечество, или большая его часть, перенесено с  Земли  с  целью
дать дорогу дальнейшему эволюционному развитию? И если так, то  где  же  и
что собой представляет это новое эволюционирующее существо?
     Когда  думаешь   об   этом,   то   удивляешься   странному   процессу
исчезновения. Изменение  климатических  условий,  сдвиги  в  земной  коре,
эпидемия,  смещение  экономических  параметров,  факторы,   ограничивающие
количество производимых продуктов питания - все это понятно с  физической,
биологической и геологической точек зрения.  Исчезновение  же,  или  почти
полное исчезновение, человеческого  рода  -  нет.  Медленное,  постепенное
угасание - это одно, мгновенное исчезновение - совсем другое. Оно  требует
вмешательства некоего разума, и это не объяснимо  каким-либо  естественным
образом.
     Если исчезновение явилось результатом действия другого разума, то  мы
вынуждены задаться вопросом  не  только  где  он  находится  и  что  собой
представляет, но и, что более важно, какую он мог преследовать цель?
     Не наблюдает ли за всей существующей в галактике жизнью некий могучий
центральный разум, пресекающий определенные преступления,  которые  нельзя
допустить?  Не  было  ли  исчезновение  человеческого   рода   наказанием,
уничтожением, приведенным в исполнение смертным приговором, вынесенным нам
за то, что мы сделали с планетой Земля и со всеми  остальными  существами,
которые делили ее с нами? Или же это было просто  устранение,  очищение  -
действие, предпринятое с целью защитить ценную  планету  от  окончательной
гибели? Или даже более того, с целью  дать  ей  возможность  восполнить  в
течение последующего миллиарда лет истощенные природные ресурсы: могли  бы
вновь  образоваться  залежи  каменного   угля   и   месторождения   нефти,
восстановилось   бы   плодородие   почв,   появились   бы   новые   рудные
месторождения?
     Бессмысленно и бесполезно, как мне думается, размышлять об этих вещах
и  задавать  вопросы.  Но  человек,  добившийся  своего   кратковременного
владычества над планетой благодаря тому, что задавал вопросы, не откажется
от подобных размышлений.



                                    7

     В течение нескольких часов после полудня в небе  росла  гряда  темных
туч, и, глядя, как она увеличивается,  Езекия  сказал  себе,  что  в  небе
словно висит лестница, по которой облака лезут вверх,  делаясь  все  более
грозными и впечатляющими но мере того, как поднимаются. Затем, почти сразу
же, он осудил себя за эти мысли - ибо в небе нет никакой лестницы,  на  то
воля Бога, чтобы тучи громоздились все выше Он не понимал и стыдился  этих
взлетов фантазии, этого романтизма,  который  ему  следовало  бы  обуздать
давным-давно, но который в последние несколько лет (или так ему  казалось)
прорывался на поверхность все чаще. Или же просто  в  последние  несколько
лет он стал больше обращать на это внимания, неприятно пораженный тем, что
никак не может избавиться от подобных нелепых представлений, столь далеких
от тех серьезных размышлений, которым он должен себя посвящать.
     Остальные  братья  сидели  в  кабинете,  склонясь  над  книгами.  Они
просиживали так годами, сопоставляя и сводя к  элементарным  истинам  все,
что было написано  живым  существом,  человеком,  все,  о  чем  он  думал,
рассуждал и размышлял в сфере духа и религии. Из  них  четверых  лишь  он,
Езекия, не связал себя с написанным или  печатным  словом  -  согласно  их
уговору много веков назад, когда они задумали начать свои  поиски  истины.
Трое изучали все когда-либо  написанное  -  переписывая,  перераспределяя,
переоценивая, славно обо всем  этом  думал  и  все  написал  один  человек
один-единственный,  не  многие,  стремившиеся  понять,  а  один,   который
поистине понял. Трое выполняли эту работу, а четвертый читал результаты их
анализа  и  оценки  и  на  этом   основании   пытался   разгадать   смысл,
ускользнувший от человека. Это была замечательная идея, вновь заверил себя
Езекия; она выглядела тогда столь разумной, она и сейчас  разумна,  однако
путь к истине  оказался  длинней  и  сложней,  чем  они  полагали,  и  они
по-прежнему не имели об истине даже самого отдаленного представления. Вера
была нечто иное; с годами  работа,  которой  они  занимались,  углубила  и
укрепила их веру, однако углубление веры не вело к  истине.  Возможно  ли,
спрашивал себя Езекия, что вере и истине одновременно попросту нет  места,
что это два взаимоисключающих качества, не  способные  сосуществовать?  От
этой мысли  его  пробрала  дрожь,  ибо  если  это  так,  то,  значит,  они
столетиями ревностно трудились ради ничтожной цели, в погоне за блуждающим
огоньком. Должна ли  вера  непременно  представлять  собой  именно  это  -
готовность и способность верить при отсутствии  каких-либо  доказательств?
Если отыщутся доказательства, умрет ли тогда вера? Если положение  таково,
то которая из двух им нужна? Не было ли так, подумал он, что  человек  уже
пытался сделать то, что они пытаются  сделать  сейчас,  и  понял,  что  не
существует такой вещи, как истина, но есть одна лишь вера, и, будучи не  в
состоянии принять веру без доказательств, отказался  также  и  от  нее?  В
книгах им об этом ничего не  встречалось,  но,  хотя  они  имели  в  своем
распоряжении тысячи книг, все же это были не все. Не лежит ли  где-нибудь,
превращаясь в прах -  или,  возможно,  уже  превратившись,  -  книга  (или
несколько книг), которая могла бы прояснить, что человек  уже  сделал  или
пытался сделать, но не сумел.
     Езекия с полудня расхаживал по саду, это не было необычным  занятием,
поскольку он часто здесь ходил. Ходьба помогала ему думать, к тому  же  он
любил сад за красоту, которую в нем  находил:  за  то,  как  распускается,
меняет свой цвет и затем опадает листва, за то, как цветут цветы весной  и
летом, за чудо жизни и смерти, за пение птиц  и  их  полет,  за  окутанные
дымкой холмы по берегам реки и, порой, за  звучание  оркестра  музыкальных
деревьев - хотя он не сказал бы, что безусловно их одобряет. Однако сейчас
Езекия направился к двери  в  здании  капитула,  и  едва  ее  достиг,  как
разразилась гроза, мощные потоки дождя обрушились на сад, громко застучали
по крышам, наполнили сточные канавы, почти мгновенно превратили дорожки  в
полноводные ручьи.
     Он отворил дверь и нырнул внутрь, но задержался в  передней,  оставив
дверь приоткрытой и глядя в сад, где потоки дождя хлестали траву и  цветы.
Старая ива, стоявшая у скамьи, под ветром гнулась и тянула  ветви,  словно
пытаясь оторваться от корней, которые удерживали ее в земле.
     Где-то что-то стучало, и, послушав, он наконец понял, что это  такое.
Ветер распахнул огромную металлическую калитку во внешней стене, и  теперь
она билась о камень, из которого  стена  была  сложена.  Если  калитку  не
запереть, она может совсем разбиться.
     Езекия  шагнул  за  порог  и  прикрыл  за  собой  дверь.  Он  шел  по
превратившейся в ручей дорожке, и  его  хлестали  ветер  и  вода,  которая
потоком скатывалась по телу. Дорожка повернула за  угол  здания,  и  ветер
ударил ему в лицо, словно  огромная  рука  уперлась  в  его  металлическую
грудь, пытаясь оттолкнуть обратно. Его коричневая ряса, хлопая  на  ветру,
развевалась у него за спиной.
     Калитка находилась прямо впереди, крутясь на  петлях  и  оглушительно
стуча о стену, металл содрогался при каждом ударе о  камень.  Но  не  одна
только калитка привлекла  его  внимание.  Рядом,  наполовину  на  дорожке,
наполовину на траве, лежала, раскинувшись, какая-то  фигура.  Даже  сквозь
плотную завесу дождя Езекия разглядел, что это был человек.
     Он лежал лицом  вниз,  и  когда  Езекия  его  перевернул,  то  увидел
неровный порез, начинавшийся у  виска  и  пересекавший  щеку  -  лиловатая
полоска рассеченной плоти, чистая, поскольку кровь смывало дождем.
     Он обхватил человека  руками,  поднял  его,  повернулся  и  пошел  по
дорожке назад, прочно упираясь  ногами  в  землю,  сопротивляясь  давлению
ветра, который иначе стремительно понес бы его вперед.
     Езекия добрался до двери в здание капитула и вошел.  Ногой  захлопнул
дверь, пересек комнату и положил свою ношу на скамью у стены.  Он  увидел,
что человек еще дышит, грудь его поднималась и опускалась. Он  был  молод,
или казался  молодым,  обнаженный,  за  исключением  набедренной  повязки,
ожерелья из медвежьих когтей и бинокля на шее.
     Чужестранец, подумал Езекия, человек, пришедший ниоткуда и,  милостью
Божией,  искавший  здесь  убежища   от   разразившейся   грозы,   которого
вырвавшаяся из рук под порывами ветра калитка сбила  с  ног,  едва  он  ее
отпер.
     За все время, что роботы обитали в  монастыре,  впервые  сюда  пришел
человек ища приюта  и  помощи.  И  это,  сказал  себе  Езекия,  правильно,
поскольку исторически в течение  многих  столетий  подобные  места  давали
нуждающимся приют. Он почувствовал дрожь в своем теле,  дрожь  волнения  и
преданности. Это ответственность, которую они должны на себя принять, долг
и обязанность, которые должны выполнить. Нужны одеяла, горячая пища, огонь
в камине, кровать - а здесь нет ни одеял, ни горячей пищи, ни огня. Их нет
уже многие годы, потому что роботы в них не нуждаются.
     - Никодемус, - крикнул он, - Никодемус!
     Его голос гулко отдался от стен, словно волшебным образом  проснулось
древнее эхо, которое ждало в течение долгих-долгих лет.
     Он услышал топот бегущих ног,  распахнулась  дверь,  и  вбежали  трое
роботов.
     - У нас гость, - сказал Езекия.  -  Он  ранен,  и  мы  должны  о  нем
позаботиться. Один из вас пусть бежит к Дому и найдет Тэтчера. Скажет ему,
что нам нужна еда, одеяла и что-нибудь, чтобы развести огонь. Другой пусть
разломает какую-нибудь мебель и сложит в  камин.  Все  дрова,  которые  мы
могли бы найти снаружи, промокли. Но постарайтесь выбрать  то,  что  имеет
наименьшую ценность. Старые табуретки, например, сломанный стол или стул.
     Он