о к
"Звездному танцу". Она покачала головой.
  - Я еще не готова, и публика не подготовлена тоже. Нужно сначала
провести себя и их через танец в сфере - в замкнутом пространстве, -
прежде чем я буду готова танцевать в открытом космосе, а они - оценить
это. Мне нужно освободить свои рефлексы и их умы практически от всех
предварительных концепций танца, сменить все постулаты. Даже две стадии
слишком мало, это уже тот предел, меньше которого нельзя. - Ее взгляд
смягчился. - Чарли, я должна.
  - Знаю, - сказал я грубовато и отвернулся.
  Слезы в невесомости - кошмарная штука, они никуда не текут, а только
образуют дурацкого вида расширяющиеся сферические контактные линзы, в
которых плывет мир. Я пополз по поверхности внутренней сферы к тому
месту, где стояла моя рабочая камера, а Шера вошла во внутреннюю сферу,
чтобы начать репетицию.
  Я молился, когда работал со своим оборудованием, протягивая
извивающиеся кабели между кольцевых распорок и подсоединяя их к
передвижным терминалам. В первый раз за много лет я молился - молился,
чтобы Шере это удалось. Чтобы нам обоим это удалось.
  Следующие двенадцать дней были самым трудным периодом моей жизни.
  Шере было так же тяжело, как и мне. Она проводила половину каждого дня,
занимаясь в студии, половину отдыха упражняясь при 2 и 1/4 g (самое
большее, что позволил доктор Пэнзелла), а вторую половину отдыха в по-
стели Кэррингтона, пытаясь ублажить его так, чтобы он разрешил продлить
ее пребывание на Скайфэке. Может, она и спала - если у нее оставалось
несколько часов. Я только знаю, что она никогда не выглядела усталой,
никогда не теряла самообладания и упорной решимости. Неохотно, шаг за
шагом, ее тело рассталось с неуклюжестью и приобрело грацию даже в той
среде, где грация требует невероятной концентрации. Как ребенок,
обучающийся ходить, Шера обучалась летать.
  А я даже начал привыкать к отсутствию боли в ноге.

  Что я могу рассказать вам о "Массе", если вы этого не видели? Этого
нельзя, пусть даже плохо, описать в терминах механики, как невозможно
пересказать симфонию в словах. Традиционная танцевальная терминология
из-за изначально заложенных в ней представлений более чем бесполезна. А
если вы хоть чуть-чуть знакомы с новой терминологией, вы непременно
знакомы с композицией "Масса есть действие", из которой эта новая
терминология, собственно, и черпала заложенные в нее представления.
  Не больше я могу сказать и о технических аспектах "Массы": Там не было
спецэффектов, не было даже музыки. Великолепная партитура Рауля Бриндла
родилась из танца и была добавлена к записи с моего разрешения двумя
годами позже. Но именно за первоначальную, неозвученную версию мне дали
"Эмми". Весь мой вклад, не считая монтажа пленки и установки двух
трамплинов, состоял в том, что я пристроил батареи с источниками рас-
сеянного света группами вокруг объектива каждой камеры и подключил их
таким образом, чтобы они работали только находясь вне кадра, в
соответствии с тем, какая именно камера в данный момент включена -
обеспечив тем самым то, что Шера была всегда освещена спереди и
отбрасывала две (не всегда одинаковые) тени. Я не пытался придумывать
какие-либо сложные трюки в работе с камерой; я просто снимал то, что
танцевала Шера, переключая камеры только когда Шера перемещалась из
поля зрения.
  Нет, танец "Масса есть действие" может быть описан только
символически, и все равно убого. Я только могу сказать, что Шера
продемонстрировала: так же, как и гравитация, масса и инерция способны
обеспечить динамический конфликт, необходимый для танца. Из них она
извлекла тот ввд танца, который мог бы вообразить разве что коллективный
мозг, состоящий из акробата, ныряльщика, летчика высшего пилотажа,
способного начертить надпись в воздухе самолетом, и исполнительницы
синхронного плавания. Я могу сказать вам, что она преодолела последний
барьер между собой и абсолютной свободой движения, подчинив тело
собственной воле, а само пространство своим требованиям.
  И все еще я почти ничего не сказал. Ибо Шера искала большего, чем
свобода, - она искала смысла. "Масса" была прежде всего духовным
событием - каламбур отражает тематическую двусмысленность танца не
столько технического, сколь теологического. Щера сделала человеческое
столкновение с миром действием перехода, буквально встретив Бога на
полдороге. Я не хочу сказать, что ее танец хоть в чем-то был адресован
внешнему Богу, отдельной сущности с белой бородой или без нее. Ее танец
был адресован внутренней реальности, был последовательным выражением
трех вечных вопросов, которые задавал себе каждый живший когда-либо
человек.
  Этот танец наблюдал ее "я" и спрашивал: "Как я пришла к тому, чтобы
быть здесь?"
Этот танец наблюдал вселенную, в которой существовало "я", и
спрашивал: "Как это все пришло к тому, чтобы быть здесь со мной?"
И наконец, наблюдая ее "я" в отношении, в связи с его вселенной: "Почему
я так одинока?"
И задав эти три вопроса всеми мышцами и сухожилиями своего тела, она
замерла, паря в центре сферы, открыв тело и душу вселенной, но когда
ответа
не пришло, она сжалась. Не в том драматическом смысле, как это было в
"освобождении", когда пружина сжималась, чтобы вобрать в себя энергию и
напряжение, а затем развернуться. Нет, это было физически похожим, но в
высшей степени отличающимся явлением. Это было действием
интроспекции, обращением мысленного (душевного?) взгляда внутрь на себя
самое в поиске ответов, которых больше нигде нет. Ее тело тоже поэтому,
казалось, складывалось само в себя, сжимая свою массу, - так плавно, что
ее
положение в пространстве не изменялось.
  И устремившись внутрь себя, она замкнулась на пустоте.
  Камера погасла, оставив ее одну, напряженную, сконцентрированную в
себе, ищущую. Танец завершился, оставив три вопроса без ответа,
напряжение этих вопросов - неразрешившимся. Только выражение
терпеливого ожидания на ее лице притупляло шокирующую остроту
незаконченности, давая силы это перенести - маленький благословенный
знак, шепчущий: "Продолжение следует".
  К восемнадцатому дню мы записали этот танец в предварительном
варианте. Шера немедленно выбросила его из головы и приступила к хорео-
графии "Звездного танца", но я провел два тяжелых дня, делая монтаж,
прежде чем запись была готова для трансляции. У меня было четыре дня до
того получаса трансляции, который купил Кэррингтон, - но не этот крайний
срок дышал мне в спину.
  Мак-Джилликади вошел в мою рабочую комнату, когда я занимался
монтажам, и, хотя заметил, что слезы бегут по моему лицу, не сказал ни
слова. Я запустил ленту, а он молча наблюдал, и вскоре его лицо
увлажнилось тоже. Запись закончилась, и он сказал очень мягко: "Настанет
день, и скоро, когда я брошу эту вонючую работу".
  Я ничего не ответил.
  - Я работал инструктором по карате. Это было здорово. Я могу снова
учить и, может быть, давать показательные выступления, буду зарабатывать
десять процентов того, что получаю сейчас.
  Я ничего не ответил.
  - Все это чертово Кольцо нашпиговано "жучками", Чарли. Пульт моего
кабинета может включить мой видеофон на Скайфэке и сделать запись.
  Собственно говоря, он может записывать одновременно с четырех следящих
камер.
  Я ничего не ответил.
  - Я видел вас обоих в воздушном шлюзе, когда вы возвращались
последний раз. Я видел, как она упала от изнеможения. Я видел, как ты ее
нес. Я слышал, как она упросила тебя не говорить доктору Пэнзелле.
  Я ждал. Зашевелилась надежда.
  Он вытер лицо.
  - Я пришел сказать тебе, что собирался к Пэнзелле, чтобы рассказать об
этом. Чтобы он накрутил Кэррингтона отправить ее домой прямо сейчас.
  - А теперь? - спросил я.
  - Я увидел эту запись.
  - И ты знаешь, что "Звездный танец", вероятно, убьет ее?
  - Да.
  - И ты знаешь, что нам придется ей это разрешить?
  - Да.
  Надежда умерла. Я кивнул.
  - Тогда убирайся и дай мне возможность работать.
  Он ушел.

  На Уолл-стрит и на борту Скайфэка было далеко за полдень, когда я
наконец смонтировал запись так, как хотел. Я позвонил Кэррингтону, сказал,
что буду у него через полчаса, принял душ, побрился, оделся и пошел.
  У него там был майор Космической Команды, но его не представили,
поэтому я его проигнорировал. Шера там тоже была, одетая в нечто из
оранжевого дыма, оставляющее ее грудь открытой. Кэррингтон явно заставил
ее это надеть - так подросток пишет грязные слова на алтаре, - но она
носила это одеяние со странным извращенным достоинством, которое, как я
чувствовал, Кэррингтона раздражало. Я взглянул ей в глаза и улыбнулся.
  - Привет, детка. Это хорошая запись.
  - Давайте посмотрим, - сказал Кэррингтон.
  Они с майором сели за пульт, а Шера рядом. Я поставил кассету в видео,
вмонтированное в стенку кабинета, приглушил свет и сел наискосок от
Шеры. Запись продолжалась двадцать минут, без перерыва, без звука, как
есть. Это было чудовищно.
  "Поражен ужасом" - странное выражение. Чтобы поразить ужасом, нечто
должно ударить вас по тому месту, где вы не забронированы цинизмом. Я,
похоже, сразу родился циником; насколько помню, я был поражен ужасом
только трижды в жизни. Впервые когда .узнал, в возрасте трех лет, что есть
люди, которые могут намеренно мучить котят. Второй раз - в возрасте
семнадцати лет, когда увидел, что есть люди, которые действительно могут
принять ЛСД и затем издеваться над другими людьми для развлечения.
  Третий раз, когда закончился "Масса есть действие" и Кэррингтон сказал
обычным тоном: "Очень приятно, очень грациозно. Мне понравилось".
  Тогда, в возрасте сорока пяти лет, я узнал, что есть люди - не дураки, не
кретины, но умные люди, которые могут наблюдать танец Шеры Драммон и
ничего не увидеть. Мы все, даже самые циничные, всегда питаем какие-то
иллюзии.
  От Шеры это просто как-то отскочило, но я видел, что майор поражен
ужасом так же, как и я, и с видимым усилием сохраняет прежнее выражение
лица.
  Вдруг обрадовавшись возможности отвлечься от своего испуга и ужаса, я
присмотрелся к нему по-внимательнее, в первый раз спросив себя, что же он,
собственно, тут делает. Майор был моих лет, тощий и более потрепанный
жизнью, чем я, с серебристым пушком на макушке и крошечными усиками. Я
сначала принял его за закадычного, друга Кэррингтона, но три вещи
переубедили меня. Что-то не поддающееся определению в его взгляде сказало
мне, что он военный с большим боевым опытом. Что-то равно не
поддающееся определению в его осанке сказало мне, что он в данный момент
выполняет задание. И нечто совершенно определенное в том, как были сжаты
его губы, сказало мне, что он относится с отвращением к тому заданию,
которое выполняет в данный момент.
  Когда Кэррингтон вежливым тоном продолжил: "Что вы об этом думаете,
майор?", тот задумался на минуту, собираясь с мыслями и подбирая слова.
  Заговорив, он обратился не к Кэррингтону.
  - Мисс Драммон, - сказал он тихо, - я майор Вильям Кокс, командир
космического корабля "Чемпион", и я считаю за честь познакомиться с вами.
  Это была наиболее глубоко тронувшая меня вещь из всего, что я когда-либо
видел.
  Шера поблагодарила его самым серьезным образом.
  - Майор, это Чарльз Армстед. Он сделал запись.
  Кокс посмотрел на меня с уважением.
  - Великолепная работа, мистер Армстед.
  Он протянул руку и я ее пожал.
  Кэррингтон начал понимать, что у нас троих есть нечто общее, из чего он
исключен.
  - Я рад, что вам понравилось, майор, - сказал он без тени искренности.
  - Вы сможете сегодня вечером увидеть это по телевизору снова, если не бу-
дете заняты на службе. Через некоторое время, надо полагать, в продаже
появятся кассеты. А сейчас, я думаю, мы можем перейти к текущему вопросу.
  Лицо Кокса замкнулось, как будто бы его застегнули на все пуговицы, и
стало непроницаемо формальным. - Как вам угодно, сэр.
  Озадаченный, я начал говорить о том, что казалось мне текущим вопросом.
  - Я бы хотел, чтобы на этот раз передачей руководил ваш собственный
начальник связи, мистер Кэррингтон. Шера и я будем слишком заняты,
чтобы...
  - Мой начальник связи будет руководить трансляцией, Армстед, -
перебил Кэррингтон, - но я не думаю, что вы будете особенно заняты.
  Я был как пьяный от усталости и соображал медленно.
  Он слегка дотронулся до пульта.
  - Мак-Джилликади, явиться тотчас, - сказал он и отпустил кнопку. -
Видите ли, Армстед, вы и Шера возвращаетесь на Землю. Немедленно.
  - Что?
  - Брюс, ты не можешь! - закричала Шера. - Ты обещал!
  - Разве? Дорогая, мы прошлой ночью были одни, без свидетелей. Что к
лучшему, не правда ли?
  От гнева я не мог говорить.
  Вошел Мак-Джилликади.
  - Привет, Том, - ласково сказал Кэррингтон. - Ты уволен. Ты
возвращаешься на Землю немедленно, с мисс Драммон и мистером
Армстедом, на корабле майора Кокса. Отбытие через час и не забудьте здесь
ничего, что вам дорого.
  Он перевел взгляд с Мак-Джилликади на меня.
  - С пульта Тома вы можете проследить любое видео на Скайфэке. С моего
пульта можно проследить за пультом Тома.
  Голос Шеры был низким.
  - Брюс, только два дня. Черт тебя побери, назови свою цену. Он слегка
улыбнулся.
  - Извини, дорогая. Когда доктору Пэнзелле сообщили о том, что ты упала
от изнеможения, он выразился совершенно недвусмысленно. Ни одного дня
больше. Живая - ты очевидный плюс имиджу Скайфэка, ты мой подарок
миру. А мертвая - ты камень у меня на шее. Я не могу позволить тебе
умереть в моих владениях. Я допускал, что ты можешь сопротивляться
отъезду, поэтому поговорил с другом из... - он взглянул на Кокса и сделал
ударение на следующем слове, - ...высших эшелонов Космической
Команды, который был достаточно любезен и прислал майора сюда для того,
чтобы сопровождать тебя домой. Ты не находишься под арестом в
юридическом смысле слова - но учти, что у тебя нет выбора. Тебе придается
нечто вроде охраны. Прощай, Шера.
  Он потянулся за кипой отчетов на столе, и тут я серьезно удивил сам себя.
  Я смахнул все со стола, когда, пригнув голову, ударил его прямо в грудь.
  Кресло было привинчено к столу, поэтому оно внезапно оказалось пустым. Я
пришел в себя так быстро, что успел увидеть одно славное зрелище, на
которое имел полное право. Знаете, как бывает, когда ударяешь точно по бас-
кетбольному мячу и он отскакивает вверх от пола? Именно это проделала его
голова в пониженной гравитации.
  Затем Кокс поднял меня на ноги и оттащил в дальний конец комнаты.
  - Не надо, - сказал он мне, и в его голосе, должно быть, прозвучало
столько пресловутой "привычки командовать", что это охладило мой пыл. Я
стоял, тяжело дыша, пока Кокс помогал Кэррингтону подняться.
  Мультимиллиардер потрогал расквашенный нос, осмотрел кровь на
пальцах и взглянул на меня с неприкрытой ненавистью.
  - Ты больше никогда не будешь работать в видео, Армстед. Для тебя все
кончено. Все. Без-ра-бот-ный, понял?
  Кокс тронул его за плечо, и Кэррингтон развернулся к нему.
  - Какого черта тебе надо? - рявкнул он. Кокс улыбнулся.
  - Кэррингтон, мой покойный отец однажды сказал: "Билл, наживай врагов
сознательно, а не случайно". С годами я понял, что это отличный совет, Ты
сцикун.
  - И не вполне умелый, - согласилась Шера.
  Кэррингтон заморгал. Затем его нелепо широкие плечи затряслись, и он
взревел:
  - Вон, вы все! Сейчас же вон с моей территории!
  Не сговариваясь, мы подождали, пока скажет свое слово Том. Он не
сомневался в своей реплике.
  - Мистер Кэррингтон, это редкая привилегия и большая честь быть
уволенным вами. Я всегда буду думать об этом как о вашей Пирровой победе.
  Он полупоклонился, и мы ушли; каждый в приподнятом состоянии духа от
юношеского чувства триумфа, который продолжался, должно быть, секунд
десять.



  Чувство падения, которое вы испытываете, впервые попадая в невесомость,
самая настоящая правда. Но как только тело приучается обращаться с ней,
как с иллюзией, оно быстро проходит. Теперь, в последний раз в
невесомости, где-то за полчаса перед тем, как я вернусь в поле земного
притяжения, я снова почувствовал, будто падаю. Проваливаюсь в какой-то
бездонный гравитационный колодец, куда меня затягивает гулко стучащее
сердце, а обрывки мечты, которой следовало бы поддерживать меня в
парении, разлетаются во все стороны.
  "Чемпион" был в три раза больше яхты Кэррингтона, что сначала
доставило мне детскую радость, но потом я припомнил, что Кэррингтон
вызвал его сюда, не оплачивая ни горючее, ни команду. Часовой в шлюзе
отсалютовал, когда мы вошли. Кокс провел нас на корму в отсек, где мы
должны были пристегнуться. По дороге он заметил, что я подтягиваюсь
только левой рукой, и, когда мы остановились, сказал:
  - Мистер Армстед, мой покойный отец также говорил мне: "Бей по
мягким частям рукой, а по твердым - чем попадется под руку". В остальном
я не вижу изъянов в вашей технике. Я бы хотел иметь возможность пожать
вашу руку.
  Я попытался улыбнуться, но улыбки во мне не было.
  - Я восхищаюсь вашим вкусом в выборе врагов, майор.
  - Человек не может просить большего. Боюсь, у нас нет времени, чтобы
вам осмотрели руку до того, как мы приземлимся. Мы начинаем возвращение
в плотные слои атмосферы немедленно.
  - Не важно. Доставьте Шеру вниз, побыстрее и полегче.
  Он поклонился Шере, не сказал, как глубоко он... и прочая, пожелал нам
всем хорошего путешествия и ушел. Мы пристегнулись к перегрузочным
ложам и стали ждать старта. Бравада только подчеркивала долгое и тяжелое
для нас молчание, которое сгущало общую печаль и подавленность. Мы не
смотрели друг на друга, как будто эта печаль могла достигнуть критической
массы. Горе оглушило нас, но я знаю, что в нем было очень немного жалости
к себе.
  Казалось, что прошла уйма времени. Из соседнего отсека слабо доносилась
непрестанная болтовня по внутренней связи, но наш видеофон подключен не
был. Наконец мы бессвязно заговорили: обсуждали возможную реакцию
критики на "Масса есть действие"; решали, стоящее ли занятие анализ; умер
ли действительно театр; все, что угодно, кроме планов на будущее.
  Постепенно темы исчерпались, так что мы опять замолчали. Видимо, скорее
всего мы были в шоке.
  По какой-то причине я вышел из этого состояния первым.
  - Какого черта они медлят? - раздраженно буркнул я.
  Том начал было говорить что-то успокаивающее, затем взглянул на часы и
воскликнул:
  - Ты прав! Уже прошло больше часа. Я посмотрел на стенные часы,
безнадежно запутался, прежде чем сообразил, что они идут по Гринвичу, а не
по Уолл-стрит, и понял, что Том высчитал верно.
  - Бога ради!- возопил я. - Весь смысл этой проклятой истории был в
том, чтобы не подвергать Шеру дольше воздействию невесомости! Я пойду
туда.
  - Чарли, погоди. - Том двумя здоровыми руками освободился от ремней
быстрее, чем я. - Проклятие, оставайся тут и остынь. Я пойду и выясню,
почему задержка.
  Он вернулся через несколько минут. Его лицо было растерянно.
  - Мы никуда не летим. Кокс получил приказ не двигаться с места.
  - Что? Что ты мелешь, Том?
  Его голос был очень странным.
  - Красные светляки. Вообще-то больше даже похожи на пчел. В
воздушном шаре.
  Он просто не мог шутить в такой ситуации, а это означало, что, вне всякого
сомнения, у него натуральным образом поехала крыша. А это означало, что я
каким-то образом попал в свой любимый кошмарный сон, где все, кроме
меня, сходят с ума и начинают надо мной издеваться. Поэтому я, как
разъяренный бык, пригнул голову и так рванулся из каюты, что дверь едва
успела убраться у меня с дороги.
  Стало только хуже. Я мчался так быстро, что, когда я добрался до двери,
ведущей на мостик, меня могла бы остановить только бетонная стена. Я за-
стиг всех врасплох, в дверях произошла небольшая суматоха, и я ворвался на
мостик. И тут я решил, что тоже рехнулся, и это по непонятной причине
примирило меня с происходящим.
  Передняя стена мостика представляла собой один огромный видеоконтур
- и как раз настолько не по центру, чтобы вызвать у меня смутное раз-
дражение, на фоне глубокой черноты так же ясно, как огоньки