ролик подавал в нее рулонную бумагу, а другой принимал и
сворачивал в рулон отпечатанное. Я заметил с одобрением, что радиус ману-
скрипта увеличился на два или три сантиметра по сравнению с тем, что я
видел в последний раз.
  - Скажи "привет", Гарри. Заканчиваешь первую главу?
  Он глянул вверх, моргая.
  - Привет, Чарли. Рад тебе. - Для него это было эмоциональное
приветствие. - Вы, должно быть, ее сестра.
  Норри серьезно кивнула.
  - Привет, Гарри. Я рада познакомиться с вами. Я слышала, те свечи в
"Освобождении" были вашей идеей,
Гарри кивнул.
  - Шера была о'кей.
  - Да, - Норри согласилась. Бессознательно она переняла его лаконичный
способ выражаться - как до нее это сделала Шера.
  - Давайте выпьем за это, - сказал я.
  Гарри посмотрел на термос у меня на поясе и вопросительно поднял бровь.
  - Не спиртное, - уверил я его, отстегивая термос. - Я завязал. Кофе
"Голубая Гора Ямайки", прямехонько из Японии. Настоящие сливки. Привез
для тебя.
  Черт, я тоже стал так изъясняться. Гарри улыбнулся самым настоящим
образом. Он взял три кофейные чашки из находящейся тут же кофеварки
(которую он лично приспособил для низкой гравитации) и держал их, пока я
наливал. При таком тяготении аромат легко распространялся и был
восхитителен.
  - За Шеру Драммон, - сказал Гарри, и мы выпили вместе. Потом
разделили друг с другом минуту теплого молчания.
  Гарри в молодости был бейсбольным беком, но и в пятьдесят лет сохранил
форму. Он. был такой массивный и крепко сбитый, что вы могли знать его
длительное время и даже не подозревать о его интеллекте, не говоря о его
гениальности - если, конечно, вам не случалось наблюдать его в работе. Он
разговаривал главным образом руками. Он ненавидел писанину, но
методично два часа в день посвящал своей Книге. Когда я спросил его,
почему это он делает, он отнесся ко мне с таким доверием, что дал ответ:
  - Кто-то ведь должен написать книгу о строительстве в космосе.
  Разумеется, в невесомости никто не мог иметь лучшей квалификации, чем
он. Гарри действительно сделал своими руками первую сварку на Скайфэке и
с тех пор фактически руководил всем строительством. Был когда-то еще один
парень, имевший такой же опыт, но он умер (скафандр "подвел", как говорят
в космосе: потерял герметичность). Стиль изложения Гарри был
поразительно ясным для такого флегматика (возможно, потому что над
Книгой он работал пальцами), и я уже тогда знал, что Книга сделает его
богатым. Это не волновало меня; никакое богатство не заставит Гарри
бросить работу.
  - Есть работа для тебя, Гарри, если хочешь.
  Он покачал головой.
  - Мне тут хорошо.
  - Это работа в космосе.
  Черт побери, он снова почти улыбнулся.
  - Мне тут нехорошо.
  - Ладно, я тебе про нее расскажу. По моим предположениям - год
конструкторской работы, три или четыре года тяжелого строительства, а
потом что-то типа постоянного обслуживания, чтобы эта штука была в
рабочем состоянии. - Что? - Он спросил лаконично. - Я хочу
орбитальную студию для танцев.
  Он поднял руку, размером с бейсбольную перчатку, прерывая меня. Он
отцепил мини-кордер с рубашки, установил в режим автоматической регу-
лировки записи и положил его между нами.
  - Чего ты хочешь от этой студии?
  Через пять с половиной часов мы, все трое, окончательно охрипли, а еще
час спустя Гарри вручил нам наброски. Я просмотрел их вместе с Норри, мы
одобрили бюджет, и он сообщил нам срок: год. Мы все пожали друг другу
руки.
  Десять месяцев спустя я получил студию в свое владение.

  Следующие три недели мы провели внутри и вокруг собственности
Скайфэка. Я знакомил Норри и Рауля с жизнью без верха и низа. Поначалу
космос переполнил их благоговейным ужасом. Норри, как ее сестра до нее,
была глубоко затронута персональным столкновением с бесконечностью,
духовно травмирована вызывающей благоговейный страх перспективой,
которую Большая Глубина приносит человеческим ценностям. Но в отличие
от сестры ей недоставало магически целостной уверенности в себе, той
охраняющей силы личности, которая помогла Шере приспособиться так
быстро. Мало встречалось в мире людей, столь уверенных в себе, как Шера.
  Рауль был потрясен лишь немногим меньше Норри.
  Мы все это испытываем для затравки, когда попадаем в космос. С первых
дней самые флегматичные и лишенные воображения парни, которых НАСА
могло собрать в качестве астронавтов, часто возвращались вниз духовно и
эмоционально потрясенными; некоторые адаптировались, а некоторые нет.
  Десять процентов персонала Скайфэка, проводящего много времени в
открытом космосе, приходилось часто заменять. Конечно, у них могли быть и
другие причины, кроме невесомости, заставляющие их признать, что они
гуляют не по Воукегену. Ни на одного работника нельзя положиться, пока он
не совершил хотя бы второй тур. Норри и Рауль оба прошли через это - они
оказались способны расширить свою внутреннюю вселенную, чтобы
воспринять такую огромную внешнюю с новым и нерушимым внутренним
спокойствием, как Шера и я.
  Преодоление внутреннего конфликта, однако, было только первым шагом.
  Главная победа находилась в области гораздо более тонкой и неуловимой. То,
из-за чего семь из десяти рабочих, трудившихся на строительстве в открытом
космосе, выбывали после первого тура, было большим, чем просто духовное
недомогание. Это было физиологическое - или, может быть,
психологическое? - истощение.
  К невесомости как таковой мои партнеры привыкли практически сразу.
  Норри адаптировалась значительно быстрее, чем Рауль, - как танцовщица,
она знала больше о своих рефлексах, а он был более склонен забыться и
влипнуть в неприятную ситуацию, которую выдерживал с упорством и хо-
рошим настроением. Однако к тому времени, когда мы были готовы
возвратиться на Землю, искусство "парения" - то есть перемещения своего
тела в закрытом пространстве было нами освоено. (Я сам был приятно
удивлен тем, как быстро танцевальные навыки после такого длительного
промежутка возвратились ко мне.)
Подлинным чудом была их столько же быстрая акклиматизация к
продолжительному пребыванию в открытом космосе, к долгим часам,
проводимым вне станции. Если дать достаточное количество времени, почти
любой может приобрести новые рефлексы. Но удивительно мало таких, кто
может научиться жить без локальной вертикали в пространстве без верха и
низа.
  В то время я был так невежествен, что не имел ни малейшего
представления о том, какой невероятной удачей оказались способности
Норри и Рауля. Неудивительно, что боги ^улыбаются так редко - мы так
часто не замечаем их улыбок. Только в следующем году я осознал, на какой
волосок от гибели было все мое предприятие - вся моя жизнь. Когда до меня
это наконец дошло, меня трясло несколько дней. Это состояние удачи
продолжалось год.

  Первый год был потрачен на то, чтобы карусель завертелась. Бесконечные
миллионы неприятностей и досадных мелочей - вы когда-либо пробовали,
например, заказывать балетные тапочки для рук? С липучками на ладонях?
  Слишком мало вещей, в которых мы нуждались, можно было заказать по
каталогу Джонни Брауна или. собрать из имеющейся на космических
станциях аппаратуры. Невероятное количество воображаемых долларов
проплыли через мои и Норрины руки, и если бы не Том Мак-Джилликади, у
нас бы вообще ничего не вышло. Он позаботился о том, чтобы собрать во-
едино Школу танца "Нью модерн" имени Шеры Драммон и продюсерскую
компанию "Звездные танцоры, Инкорпорейтед", и стал деловым админи-
стратором первой и агентом последней. Очень умный и полностью
достойный доверия человек, он до тонкостей знал дела Кэррингтона. Когда
мы поманили его, словно волшебной палочкой, волшебство и произошло.
  Много ли честных людей разбирается в высшей финансовой политике?
  Вторым незаменимым волшебником был, конечно, Гарри. И имейте в виду,
что Гарри был в положенном отпуске на Земле пять из тех десяти месяцев,
реадаптируя свой организм и руководя работой по космическому телефону.
  (Я был вне себя от того, что нам пришлось установить телефоны - но цены
телефонной компании были ниже, чем покупка собственного
видеооборудования для передач между орбитой и Землей, и, конечно,
компания подключила Студию в общую сеть.) В отличие от большей части
сотрудников Скайфэка, которые посменно отправляются на Землю каждые
четырнадцать месяцев, наша строительная бригада проводила столько
времени при полном отсутствии веса, что максимально рекомендованный
срок, через который их надо было менять, составлял шесть месяцев. Этот
срок я выбрал и для Звездных танцоров, и доктор Пэнзелла согласился. Но
первый и последние четыре месяца строительства прошли под
непосредственным управлением Гарри, и он действительно уложился в
бюджет - а это впечатляет вдвойне, если принять во внимание, что многое
делалось вообще впервые в мире. Он бы закончил работы раньше
установленного срока; не его вина, что нам самим пришлось этот срок
увеличить.
  Самое лучшее, что Гарри оказался (как я и надеялся) одним из тех редких
начальников, которые будут скорее работать руками, чем сидеть в кресле.
  Когда работа была закончена, он взял месяц отпуска чтобы соорудить первый
десятидюймовой толщины рулончик на приемном ролике своей пишущей
машинки и превратить его в Первую Книгу. Он продал ее - уже аванс побил
все рекорды, а гонорар был просто сказочным, - и снова нанялся к нам в
качестве строителя декораций, изобретателя, администратора сцены, мастера
на все руки и простого механика. Ребята Токугавы подняли поразительно
немного шума, когда мы забрали у них Гарри. Они просто не знали, кого
потеряли - а когда поняли, то прошло уже несколько месяцев и было поздно
что-либо предпринимать.
  Нам удавалось так хорошо ехать верхом на Скайфэке только потому, что он
был тем, чем был: гигантским, бессердечным многонациональным кон-
церном, который смотрел на людей как на взаимозаменяемые винтики. Сам
Кэррингтон, возможно, так не считал - но администраторы, которых он
собрал и убедил поддержать его мечту, знали о космосе даже меньше, чем я,
когда был видеооператором в Торонто. Я уверен, что большинство из них
думали о космосе, как всего лишь об иностранном капиталовложении.
  Я нуждался во всякой помощи, которую только мог получить. Я нуждался в
этом годе - и более! - чтобы отремонтировать и перенастроить инструмент,
который не использовался четверть столетия: мое тело танцора. Я справился,
конечно, при поддержке Норры, но и это было нелегко.
  Оглядываясь назад, я вижу, что абсолютно все вышеупомянутые удачи
были необходимы, чтобы Школа танца "Нью модерн" имени Шеры Драммон
стала реальностью, обрела точку отсчета. После такого количества
взаимосвязанных чудес, я думаю, следовало бы ожидать полосу неудач. Но
эта полоса, когда она действительно началась, вовсе не показалась нам
неудачной.
  Потому что, когда мы наконец открыли лавочку, танцоры на нас в
буквальном смысле слова так и посыпались. Я полагал, что придется
провести серьезную рекламную кампанию, чтобы заинтересовать возможных
студентов таким дорогостоящим предприятием. Мы, конечно, принимали на
себя большую часть расходов студента (у нас не было другого выхода -
сколько молодых людей могут позволить себе заплатить только за проезд по
100 долларов за килограмм?), но все-таки оставили плату за обучение
достаточно высокой, чтобы отсеять случайных любопытных. Была еще
программа выдачи стипендий заслуживающим внимания неимущим, которую
мы держали в секрете.
  Даже при таких ценах пришлось быстро отскочить в сторону, чтобы не
затоптала толпа желающих.
  Накопившиеся от трех записей Шеры впечатления произвели в мировом
танцевальном сообществе ошеломляющий переворот. Записи появились в тот
момент, когда танец "модерн" уже десять лет как завяз в болоте застоя,
когда
все, казалось, просто меняли местами уже навязший в зубах набор тем и
приемов. В момент, когда десятки хореографов ломали мозги, пытаясь
создать прорыв новой волны, но порождали преимущественно сумбурную
чепуху. Три композиции Шеры, поданные в таком порядке, в такой момент и
через такие интервалы, как она это интуитивно и задумала, захватили
воображение огромного числа танцоров и любителей танца во всем мире -
так же, как и тех миллионов людей, которые прежде вообще не
интересовались танцем.
  Танцоры начали понимать, что невесомость, свободное падение означает
свободный танец, свободный от пожизненного рабства в гравитации. Норри и
я по наивности не сохраняли свои планы в полной тайне. Гораздо раньше,
чем мы были готовы их принять, буквально на следующий день после того,
как мы подписали аренду нашей студии на Земле, в Торонто, студенты
пачками повалили к нам и при этом отказывались уходить. Мы тогда еще
даже не придумали, как проверять на Земле пригодность танцора к работе в
невесомости. (В конце концов это оказалось довольно просто: абитуриентов
сажали на самолет, поднимали наверх, выбрасывали и по пути вниз снимали
на пленку. Это не совсем то, что невесомость, но достаточно близко, чтобы
отсеять самых непригодных.)
Мы вертелись как белки в колесе в нашей школе на Земле, нам едва
удавалось разместить людей на ночлег, а кормили мы их посменно, и у меня
появилась паническая мысль позвонить Гарри и передвинуть крайний срок
для того, чтобы он увеличил жилые помещения Студии втрое. Но Норри
убедила меня вести безжалостный отбор и взять на орбиту только десять
самых многообещающих - из нескольких сотен.
  И слава Богу. Потому что из этих лопухов мы впоследствии троих чуть не
потеряли в двух несчастных случаях, а девять из десяти последовательно
отвергли. Это и была та самая полоса неудач, о которой я уже говорил.

  Чаще всего проваливались из-за неудачных попыток адаптироваться,
неспособности развить свое сознание и выйти за пределы зависимости от
"верха" и "низа". (Единственный фактор, который прыжок с парашютом
никак не может смоделировать: прыгающий знает, где низ.) Бесполезно
говорить себе, что к северу от твоей головы - "верх", а к югу от ног -
"низ". С этой точки зрения Вселенная есть бесконечное движение (в не-
весомости вы практически никогда не бываете неподвижны), каковое
большинство мозгов попросту отвергает. Такой танцор будет постоянно
терять свою точку отсчета, свой воображаемый горизонт, и безнадежно
лишится ориентации. Побочные эффекты разнообразны и включают ужас -
от легкого до невыносимого, головокружение, рвоту, нарушения пульса и
кровяного давления, страшную головную боль и самопроизвольное
опорожнение кишечника.
  (Последнее неудобно и приводит в замешательство. Система для
испражнения в р-костюме заставляет сельские туалеты казаться верхом
комфорта. Для мужчин, конечно, имеется классическая "облегчительная
трубка", но для женщин, а также для дефекации независимо от пола мы
полагаемся на стратегические спецустройства... о черт, приходится надевать
подгузник и стараться сдерживаться, пока не попадешь на станцию. Конец
первого неизбежного отступления.)
Даже при работе внутри, в Аквариуме или в сконструированной Раулем
разборной сфере трамплинов, такие танцоры не смогли научиться пре-
одолевать беды своего восприятия. Проведя всю профессиональную жизнь в
сражении с гравитацией каждым совершаемым ими движением, они
совершенно терялись при отсутствии своего вечного противника - или по
крайней мере при отсутствии линейных и прямоугольных декораций,
которые гравитация обеспечивала. Мы обнаружили, что некоторые из
танцоров действительно способны акклиматизироваться к невесомости
внутри куба или прямоугольника, пока ничто не мешало им считать одну
стенку "потолком", а противоположную "полом".
  А в ряде случаев, когда зрение и воспринимало новую обстановку
адекватно, тела - их инструменты - не подчинялись танцорам. Новые
рефлексы не смогли выкристаллизоваться.
  Эти люди просто не были предназначены для жизни в космосе. Большей
частью они ушли от нас друзьями - но все они ушли.
  Все, кроме одной.
  Линда Парсонс была десятой студенткой, той единственной, кого мы не
отвергли, и найти ее уже было достаточной удачей, чтобы компенсировать
всю эту полосу невезения.
  Она была миниатюрнее, чем Норри, почти такая же молчаливая, как Гарри
(но по другим причинам), более спокойная, чем Рауль, и гораздо более откры-
тая и щедрая душой, чем я. В безумной толкотне этого первого семестра в
невесомости, посреди бушующих страстей и столкновения характеров она
была единственным человеком, которого любили все. Я действительно
сомневаюсь, что мы бы без нее выжили. (Вспоминаю с некоторой тревогой,
что я серьезно обдумывал, принимать ли прыщавую молодую студентку,
единственным отличием которой была привычка повторять "Такие дела" при
каждой паузе в разговоре. "Такие дела", продолжал я думать про себя,
"такие
дела"...)
Некоторые женщины могут превратить комнату в эмоциональный
мальстрем, просто зайдя в нее, и такое качество называется способностью к
провокации. Насколько я знаю, в нашем языке нет антонима этому слову,
чтобы описать, чем была Линда. У нее был талант без наркотиков поднимать
настроение любой компании, умение разрешать .непримиримые
противоречия, дар украшать комнату одним своим присутствием.
  Она выросла на ферме, принадлежащей религиозной общине в Новой
Шотландии, и это, вероятно, было причиной ее способности к со-
переживанию, ответственности и интуитивного понимания распределения
энергии. в группе людей. Но, мне кажется, то единственное главенствующее
качество, которое делало ее волшебство действенным, было у нее
врожденным: она по-настоящему любила людей. Это не могло привиться
воспитанием, слишком явно было, что оно присуще ей от природы.
  Я не хочу сказать, что она была веселой до тошноты или приторно-сладкой.
  Она могла вскипеть, если ловила кого-то на попытке свалить ответственность
на другого. Она настаивала, чтобы в ее присутствии поддерживалась
необычайная правдивость, и она никому не позволяла роскоши бурчать в
чей-то адрес в углу, что она называла "заныкать камень за пазухой". Если
она
застигала вас с таким грязным бельем в вашей душе, она вываливала его у
всех на виду и заставляла вас тут же при всех быстренько устроить
постирушку. "Тактичность? - сказала она мне однажды. - Я всегда
считала, что это понятие подразумевает, будто за показным согласием можно
прятать гору дерьма".
  Эти черты типичны для воспитанных в общине и обычно приводят к тому,
что их от всего сердца не переваривают в так называемом "учтивом" об-
ществе - основанном, и от этого никуда не денешься, на безответственности,
лжи и эгоизме. И все же нечто врожденное в Линде заставляло эти качества
работать за, а не против нее. Она могла назвать вас в лицо подонком, не
обижаясь на вас; она могла публично сказать, что вы лжете, и не назвать
при
этом лжецом. Она прямодушно знала, как ненавидеть грех и прощать
грешников; и я восхищаюсь этим, ибо сам никогда не обладал таким уме-
нием. Невозможно было ни с чем спутать или отрицать подлинную заботу в
ее голосе, даже когда она прокалывала один из ваших любимых мыльных
пузырей рассудочности.
  По крайней мере такое впечатление осталось у нас с Норри. У Тома, когда
он познакомился с ней, сложилось иное мнение.

  - Смотри, Чарли, вон Том.
  Я должен был бы дымиться, как вулкан, когда вышел из таможни. Мне
было даже немного не по себе, оттого что я не дымился, как вулкан. Но
после
шести месяцев, проведенных в небольшой коробке без единой свежей морды,
я обнаружил, что мне до смешного трудно невзлюбить любого незнакомца -
даже таможенника.
  Кроме того, я слишком много весил, чтобы сердиться.
  - Точно. Том! Эй, Том!
  - О Боже, - сказала Норри. - Что-то не в порядке.
  Том дымился, как вулкан.
  - Черт. Какая муха его укусила? Эй, а где Линда и Рауль? Неприятности в
таможне, что ли?
  - Нет, они прошли еще до нас. Они должны уже были взять такси и уехать
в отель...
  Том обрушился на нас, сверкая глазами.
  - Это, значит, ваш образец совершенства?! Господи Иисусе! Да я бы ей
шею свернул, мать-перемать! Из всех..