енниками нашего старика. Политизгнанниками.  Или  даже  русскими
анархистами... А что?
   Я расхохотался.
   - Полноте, Джонсон. Шкипер не полезет в эти дела.
   Связист укоризненно покачал головой.
   - Ах, дорогой мой Бастейбл! Ничего-то вы не  понимаете.  Ну,  извините,
если помешал.
   Когда он покинул мостик, я улыбнулся и забыл его слова.  Очевидно,  это
была шутка, розыгрыш - из тех, что частенько  устраивают  с  новичками  на
любом  корабле...  Однако  пассажиры,  по-видимому,  и  в  самом  деле  не
собирались выходить из каюты.


   На следующее утро мы прибыли в Иерусалим, и я переоделся в робу,  чтобы
осмотреть груз. В основном, он состоял из  ящиков  с  сельскохозяйственным
оборудованием,  предназначавшимся  для  евреев,  которые  эмигрировали   в
Палестину. В трюме было сухо и жарко; грузчики ругались из-за двух ящиков,
значащихся в документах, но почему-то не оказавшихся на месте.
   Я послал за Корженевским, поскольку в момент погрузки меня на борту еще
не было. Ожидая капитана, я купил у мальчика  английскую  газету  и  бегло
просмотрел ее. Единственной заслуживающей внимания новостью  был  недавний
взрыв бомбы в доме сэра Джорджа Брауна - одного  из  ведущих  политических
деятелей. К счастью, сэр Джордж в момент взрыва отсутствовал -  пострадал,
до и то не сильно, только один слуга. Но все газеты, ясное дело,  исходили
ненавистью, поскольку на стене дома появилась надпись: "СВОБОДУ  КОЛОНИЯМ"
-  разумеется,  работа   каких-то   фанатиков.   Неужели   еще   находятся
сумасшедшие, которые считают  действенными  такие  методы  борьбы?  Газета
напечатала фотографии шести-семи подозреваемых в этом покушении, среди них
- небезызвестного графа Рудольфе Гевары, который давным-давно был выдворен
со своей  родины,  Португалии.  До  этого  взрыва  все  полагали,  что  он
скрывается в Германии. Никто не мог понять, почему дворянин  пошел  против
своего сословия, почему попрал прививаемые ему с детства идеалы.
   Наконец пришел капитан. Я сунул газету в задний карман  и  приступил  к
своим обязанностям.
   Неисповедимы пути Господни! Мне уже следовало  привыкнуть,  что  судьба
бросает меня из огня да в полымя. Вот что случилось, когда  я  поднялся  в
трюм.
   Один из грузчиков забыл снять с поднятого на  борт  ящика  крюк,  и  я,
зацепившись, порвал на спине  рубашку.  Ничего  страшного,  мы  продолжали
работу, но тут капитан поинтересовался, что произошло.
   - Вы неосторожны, мистер Бастейбл, - заметил он. - Так у вас на  солнце
спина сгорит. Пойдите-ка переоденьтесь.
   - Слушаюсь, сэр.
   Оставив механика присматривать за  грузом,  я  поднялся  на  мостик,  а
оттуда прошел к своей каюте. В коридоре было  невероятно  жарко  и  душно,
поэтому все двери были открыты настежь. Проходя мимо каюты  пассажиров,  я
бросил внутрь взгляд, но шаг не замедлил - не мог  же  я,  в  самом  деле,
стоять и глазеть на них... хотя, признаться, искушение было велико.
   Переступив порог своей каюты и заперев дверь, я сел  на  нижнюю  койку,
медленно достал из кармана газету... и вздрогнул.
   В пассажирской каюте находились двое - мужчина и женщина. Женщину я  не
знал, но вот лицо ее спутника мне было хорошо знакомо. Я развернул  газету
и снова посмотрел на анархистов, разыскиваемых в  связи  с  покушением  на
сэра Джорджа Брауна. Самые противоречивые мысли теснились в  моей  голове,
когда я вглядывался в одну из фотографий. Нет сомнений:  высокий  красивый
мужчина, которого я увидел в пассажирской каюте, - ни кто иной,  как  граф
Рудольфо Гевара - известный анархист и убийца!
   Слезы навернулись на глаза, когда я понял, что все это значит.
   Доброжелательный старый шкипер, который произвел  на  меня  впечатление
человека  кристальной  честности  и  твердого  характера,  в  чьи  руки  я
добровольно вверил свою судьбу, на деле  оказался  распоследним  негодяем,
пособником социалистов! Как же  я  ошибался  в  нем!  У  меня  было  такое
чувство, будто меня предали.
   Надо немедленно связаться с  властями.  Но  как  покинуть  корабль,  не
вызвав подозрений? Каждый член экипажа, вплоть до матросов, предан шкиперу
телом и душой. Сомнительно, что мне позволят  добраться  до  иерусалимской
полиции. Но мой долг - попытаться.
   В спорах с самим собой, очевидно, прошло немало времени, потому что пол
под ногами вдруг качнулся, и  я  понял,  что  "Скиталец"  уже  отходит  от
причальной мачты. Мы плыли в небо, а предпринимать какие-либо действия  не
борту корабля, полного опасных фанатиков, которые не остановятся ни  перед
чем, чтобы заставить меня замолчать, бесполезно.
   Застонав, я прижал ладони к вискам.  Каким  надо  быть  глупцом,  чтобы
поверить Демпси - бесспорно, тоже  члену  этой  шайки!  Как  жестоко  меня
обманули!
   Дверь отворилась так неожиданно, что  я  чуть  не  вздрогнул.  Это  был
Барри. Он дружески улыбался, а я испуганно смотрел на него: сколь умело он
скрывает свое истинное лицо!
   - Что случилось, дружище? - мягко спросил он. - Перегрелся  на  солнце?
Старик послал меня посмотреть, все ли с тобой в порядке.
   - Кто?.. - выдавил я. - Пассажиры... Почему они... здесь?
   Я ждал ответа, который оправдал бы  в  моих  глазах  и  его,  Барри,  и
капитана.
   Первый помощник бросил на меня удивленный взгляд.
   -  Какие?  Те,  что  напротив?  Да  ведь  они  старые  друзья  шкипера.
Корженевский помогает им...
   - Помогает?
   - Именно. Слушай, тебе лучше  прилечь.  И  не  выходи  без  фуражки  не
солнце. Хочешь каплю чего-нибудь крепенького, чтобы придти в  себя?  -  Он
направился к своему шкафчику.
   Какое двуличие! Я мог только предположить, что долгая жизнь вне  закона
приучает безучастно относиться не только к страданиям, причиняемым  другим
людям, но и к разложению собственной души.
   Что могу я противопоставлять людям, подобным Барри?




КНИГА ТРЕТЬЯ. ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ, ПОЯВЛЕНИЕ

НЕБЕСНОГО ПОЛКОВОДЦА И УХОД ПУТЕШЕСТВЕННИКА ВО ВРЕМЕНИ


1. ГЕНЕРАЛ О.Т.ШОУ

   Лежа на своей койке и мысленно возвращаясь к событиям последних дней, я
понял, почему Корнелиус Демпси, а позднее и его  друзья-анархисты  решили,
будто я их единомышленник. С их точки зрения моя стычка с  Эганом  явилась
своего  рода  протестом  против  американских  властей.  Мне  неоднократно
делались различные намеки, а я, неверно истолковав  их,  позволил  втянуть
себя  в  эту  грязную  игру.  "Оба  мы  отверженные",  -  говорил  капитан
Корженевский. Только теперь до меня дошел истинный смысл его слов. Капитан
полагал, что я одного с ним поля ягода! Социалист! Или даже анархист!..
   Однако затем я пришел к выводу, что  создавшаяся  ситуация  как  нельзя
лучше отвечает моим намерениям. Я могу обелить свою честь, поскольку любой
позор забывается, и вернуться к полюбившейся работе. Ведь  никто  меня  не
подозревает. Все на "Скитальце" думают, что я такой же  бунтарь,  как  они
сами. И если мне удастся каким-то образом захватить управление кораблем  и
повернуть к  британским  берегам,  я  смогу  отдать  преступников  в  руки
полиции. Я стану героем (хотя к почестям не стремлюсь),  и  мне  наверняка
предложат вернуться в полк.
   Но потом перед моим внутренним взором встало лицо  Корженевского,  и  я
почувствовал укол совести. Неужели  я  предам  этого  человека?  Человека,
который помог мне? Который на первый взгляд  казался  таким  порядочным?..
Сердце  мое  окаменело.  Вот  почему  Корженевский  ухитрялся  так   долго
оставаться на свободе - он _казался_ порядочным.  Дьявол!  Сколько  людей,
столкнувшихся с этим негодяем, было обмануто, подобно мне?
   Я встал  и  на  негнущихся  ногах,  словно  под  гипнозом,  двинулся  к
шкафчику, где Барри держал большой служебный револьвер. Я  открыл  дверцу,
достал оружие, проверил, заряжено ли. Сунул за пояс и надел куртку,  чтобы
не было видно рукоятки. Потом сел на койку и принялся составлять план.
   Наш следующий пункт назначения - Кандагар  в  Афганистане.  Номинальный
союзник Британии, Афганистан слывет крайне нелояльной страной. В Кандагаре
полного русских, немцев, турок и  французов;  то  и  дело  они  устраивают
заговоры, чтобы склонить это горное  государство  на  свою  сторону.  Идет
игра,  которую  мистер  Киплинг  назвал   "большой   игрой   политиков   и
интриганов". Даже если мне удастся  уйти  с  корабля,  совершенно  неясно,
найду ли я помощь. Что же делать?  Пригрозить  анархистам  и  вернуться  в
Иерусалим? На этом пути трудностей не меньше... Нет, надо ждать,  пока  мы
не покинем кандагарский аэропарк и не прибудем в следующий порт. - Лахор в
британской части Индии.
   Итак, пока Кандагар не останется позади, необходимо вести себя как ни в
чем не бывало.  Я  нехотя  положил  револьвер  в  шкафчик  Барри,  глубоко
вздохнул, чтобы расслабить мышцы лица, и поднялся на мостик.
   До сих пор не могу понять, как я  ухитрился  не  вызвать  подозрений  у
своих "друзей". В последующие дни я выполнял обычные обязанности, стараясь
работать как всегда хорошо... Однако непринужденные беседы с Корженевским,
Барри и остальными давались мне с превеликим трудом. Они полагали,  что  я
все еще страдаю от солнечного удара, и были  крайне  предупредительны.  Не
знай я об их истинной  сущности,  я  бы  поверил,  что  они  мне  искренне
сочувствуют. Хотя, наверное, они не кривили душой, думая, что заботятся  о
здоровье своего единомышленника.
   Мы прибыли в Кандагар -  окруженный  стеной  мрачный  город,  почти  не
изменившийся с моего времени - и вскоре покинули его. Мое волнение  росло,
и я, чтобы успокоиться, вновь достал револьвер. Я неутомимо изучал  карты,
дожидаясь, когда "Скиталец" пересечет границу Индии.
   В полдень мы должны были достичь Лахора. Сказавшись больным, я  остался
в каюте и обдумал последние детали. Ни матросы, ни офицеры,  как  правило,
не носят оружия - весь мой план был построен на этом обстоятельстве.
   Время шло. В одиннадцать часов я поднялся на мостик.
   Капитан  стоял  спиной  к  двери,  разглядывая  сквозь  клочья  облаков
коричневые, выжженные солнцем поля, проплывающие под нами. Барри сидел  за
компьютером, прокладывая кратчайший курс к лахорскому  аэропарку.  Связист
находился в аппаратной. Первый и второй рулевые  занимались  своим  делом.
Никто меня не заметил. Я вытащил револьвер и спрятал за спиной.
   - Все нормально? - поинтересовался я. - Идем в Лахор?
   Барри поднял глаза и нахмурился.
   - Привет, Бастейбл. Как вы себя чувствуете?
   - Распрекрасно, - ответил я, стараясь вложить в  это  слово  как  можно
больше иронии.
   - Рад слышать. Если нужно, полежите еще  немного.  Через  три  четверти
часа мы будем на месте.
   - Я в полном порядке. Просто хотел убедиться,  что  мы  идем  именно  в
Лахор.
   Корженевский обернулся.
   - А куда же еще?  -  спросил  он,  улыбаясь.  -  Вам  что,  плохой  сон
приснился?
   - Не мне... Боюсь, капитан, вы заблуждаетесь относительно меня.
   - Заблуждаюсь? - Он поднял брови, попыхивая  трубкой.  Его  спокойствие
сводило меня с ума. Я показал  ему  револьвер  и  взвел  курок.  -  Да,  -
продолжал Корженевский тем же тоном, - а мне  казалось,  у  вас  солнечный
удар.
   - Солнце здесь ни при чем, капитан... Я ведь доверял вам  -  всем  вам.
Тут некого винить, просто вы полагали, что я - один из вас. "По характеру,
во всяком случае", как сказал ваш приятель Демпси. Но это не так. Я думал,
вы порядочный человек, и ошибался. А вы ошиблись,  считая  меня  таким  же
негодяем, как вы сами... Забавно, не правда ли?
   - Весьма.
   Корженевский оставался хладнокровен, а Барри испугался -  он  переводил
взгляд с меня на капитана и обратно, словно раздумывая, уж не  спятили  ли
мы оба.
   - Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.
   - Должен признаться, не вполне. Если откровенно, я  думаю,  что  у  вас
своего рода припадок. Надеюсь, вы не хотите кого-нибудь покалечить?
   - Я мыслю как никогда разумно. Просто я понял, кто вы такие - вы  лично
и весь ваш экипаж. Поэтому я собираюсь привести "Скиталец" в Лахор,  чтобы
сдать властям и вас, и корабль.
   - За контрабанду, что ли?
   -  Нет,  капитан.  За   государственную   измену.   За   укрывательство
разыскиваемых  преступников.  Вы  ведь  говорили,  что  вы  -   английский
подданный... Как видите, я знаю, кто ваши пассажиры - Гевара и девушка.  И
знаю, что вы сочувствуете анархистам. Это в лучшем случае. А в худшем...
   - Мой мальчик, я вижу, что недооценил вас. - Корженевский вынул  трубку
изо рта. - Я не говорил вам о пассажирах - не хотел подставлять под  удар.
Действительно, я симпатизирую графу Геваре и миссис Персон -  кстати,  она
подруга графини. Таких людей я называю умеренными радикалами. Думаете, они
имеют какое-нибудь отношение к террористам?
   - Так пишут в газетах. Так утверждает полиция.
   - Э, они всех стригут под одну гребенку, - бросил Корженевский. - Как и
вы сами.
   - Не отпирайтесь, капитан. - Моя рука задрожала, и я почувствовал,  что
решимость вот-вот покинет меня. - Я считаю вас лицемером.
   Корженевский пожал плечами.
   - Глупо. Я-то думал, что  вы,  по  крайней  мере...  э-э...  соблюдаете
нейтралитет.
   - Как бы вы ни думали, капитан, я прежде всего - патриот.
   - По-моему, я тоже, - улыбнулся Корженевский. - И в  британские  идеалы
правосудия верю сильнее вас. Но мне бы хотелось,  чтобы  эти  идеалы,  так
сказать, простирались несколько дальше одного  маленького  острова.  Чтобы
они выражались на практике по всему миру. Я восхищаюсь многим из того, что
олицетворяет собой Британия... но мне не нравится то, что происходит в  ее
колониях, поскольку я  уже  пожил  под  властью  оккупантов.  Вот  так-то,
дорогой Бастейбл.
   - Оккупация Польши русскими едва ли похожа на  британское  правление  в
Индии, - возразил я.
   - Не вижу большой разницы. - Корженевский  вздохнул.  -  Но  вы  вольны
поступать, как считаете правильным. У вас револьвер, а вооруженный человек
всегда прав, не так ли?
   Я не попался на эту удочку. Как  и  большинство  славян,  он  мог  кому
угодно заморочить голову логическими выкрутасами.
   - Оккупация, правление, или,  как  говорят  американцы,  предоставление
"советников" - все одно и то же, Бастейбл, мой мальчик, -  добавил  Барри.
Его ирландский акцент стал еще заметнее. - И в  основе  этого  лежит  один
порок - алчность... Кроме того, я что-то не знаю  колонии,  которая  стала
богаче страны-колонизатора. Польша, Ирландия, Таиланд...
   - Вы, как и все фанатики, очень похожи на детей, - холодно заметил я. -
Вам все подавай немедленно. Однако перемены  требуют  времени.  Никому  не
удастся изменить мир в  одночасье.  Сегодняшняя  жизнь  для  многих  людей
гораздо лучше, чем она была в мое... чем в начале века, например.
   - В некотором роде, - согласился Корженевский.  -  Но  старые  беды  не
исчезли. Они останутся до тех пор, пока власть имущие не поймут,  что  они
сами порождают зло.
   - А вы помогаете понять это с помощью бомб, убивая ни в чем не повинных
людей, толкая несведущие народы на восстания, которые  якобы  одним  махом
освободят их от  самого  худшего?  Я  иначе  представляю  себе  борцов  за
справедливость.
   - Я тоже, - сказал Корженевский.
   - Гевара ни одной бомбы в жизни своей не бросил! - воскликнул Барри.
   - Он поощряет других, а это одно и то же.
   Я услышал за спиной шорох и хотел  обернуться,  но  тут  что-то  больно
уперлось мне под  ребра,  и  чья-то  рука  легла  на  барабан  револьвера.
Спокойный, даже веселый голос произнес:
   - Полагаю, сеньор Бастейбл, вы правы. Но сегодня, боюсь,  удача  не  на
вашей стороне.
   Прежде  чем  я  сообразил,  что  к  чему,  у  меня   отобрали   оружие.
Обернувшись, я увидел цинично улыбающегося анархиста; за его спиной стояла
прелестная девушка в черном дорожном плаще до пят - ее треугольное  личико
в обрамлении темных,  коротко  остриженных  волос  было  серьезным,  но  в
твердом взгляде серых  глаз,  тут  же  напомнившем  взгляд  Корженевского,
сквозило любопытство.
   - Это моя дочь, - сказал капитан. - А графа Гевару вы, как я понял, уже
знаете.


   И вновь мое намерение  сделать  что-то  путное  в  этом  мире  Будущего
потерпело неудачу. Я начал подозревать, что надо мной довлеет злой рок,  и
все мои устремления заранее обречены на  провал.  Из-за  того  ли,  что  я
оказался в чужой эпохе? Или, попав в подобную ситуацию в своем времени,  я
так же упустил бы шанс?
   Так размышлял я,  безоружный,  запертый  в  каюте  Барри,  а  воздушный
корабль, посетив Лахор, уже  двигался  к  следующему  порту  -  Калькутте.
Оттуда мы должны были направиться  в  Сайгон  и  взять  на  борт  палубных
пассажиров - каких-то паломников; из Сайгона - в  Бруней,  где  собирались
сойти Гевара и его прелестная спутница (несомненно, чтобы присоединиться к
террористам, ожидающим конца британского правления);  затем  -  в  Кантон,
куда направлялись паломники или, вернее, террористы, друзья Корженевского,
а затем - обратно, через Манилу и Дарвин. Интересно, какие из этих городов
я увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать? Вероятно, они уже
сейчас думают над  этим.  Собственно,  чего  проще  -  я,  например,  могу
случайно выпасть за борт над пустынной местностью...
   Еду мне приносил Барри. С виду он был  искренне  опечален  тем,  что  я
оказался "предателем"  -  он  скорее  жалел  меня,  чем  ненавидел.  Какая
извращенная личность!..  Однако  и  мне  было  трудно  видеть  в  Барри  и
Корженевском негодяев; как-то раз я даже поинтересовался, не  является  ли
Юна Персон своего рода заложницей  террористов,  желающих,  чтобы  капитан
плясал под их дудку? Барри рассмеялся и покачал головой.
   - Нет, мой мальчик. Она - дочь своего отца, и этим все сказано.
   Теперь мне стало ясно,  почему  террористы,  чтобы  покинуть  Британию,
выбрали именно  "Скитальца".  Кроме  того,  я  понял,  что  нравственность
капитана находится, мягко говоря, в зачаточном состоянии, раз он  позволил
дочери жить в одной каюте с человеком, который, без сомнения,  не  был  ее
мужем. "Где мистер Персон?" - раздумывал я. Конечно, сидит в  тюрьме:  это
еще один анархист. Итак, жить мне осталось всего несколько часов.
   Была  только  одна  надежда.  Связист  Джонсон  наверняка  пребывал   в
неведении относительно графа  Гевары.  Я  был  уверен,  что  он  не  такой
убежденный социалист, как остальные, даже если у него свои причины служить
на "Скитальце". Нельзя ли подкупить Джонсона? Или  помочь  ему  чем-нибудь
после того, как он поможет мне?  Но  как  я  доберусь  до  него?  И,  если
доберусь,  не  попадет  ли  связист  под  подозрение?  Сумеет  ли  послать
сообщение в Британский аэропарк?
   Я выглянул в крошечный иллюминатор. Пока мы стояли в Лахоре, Гевара все
время держал меня на мушке, чтобы я не смог поднять тревогу или, на  худой
конец,  выбросить  наружу  записку.  А  теперь  я  видел   только   серые,
простирающиеся на целые мили  тучи  и  слышал  лишь  мерный  гул  моторов,
несущих меня навстречу судьбе.
   В Калькутте Гевара вновь вошел в каюту, направив дуло револьвера мне  в
грудь. Я посмотрел на солнце, на  далекий  город,  который  в  свое  время
хорошо знал и любил, но  теперь  не  мог  узнать.  И  как  только  у  этих
анархистов язык поворачивается  утверждать,  что  британское  правление  -
никуда не годное, когда оно так много пользы принесло современной Индии? Я
высказал все это Геваре, но тот лишь рассмеялся.
   - Знаете ли вы, сколько стоит в Англии пара добротных сапог? -  спросил
он.
   - Около десяти шиллингов, - ответил я.
   - А здесь?
   - Думаю, меньше.
   - В Калькутте - примерно тридцать... если вы индиец. И  примерно  пять,
если вы европеец. Известно ли вам, что Европа  контролирует  всю  торговлю
обувью? Индийцы вынуждены покупать сапоги в магазинах, тогда как европейцы
могут приобретать ее непосредственно у производителя. В  лавках  запрещено
продавать обувь  по  цене  ниже  тридцати  шиллингов,  а  это  -  месячный
заработок среднего индийца...  Пр