уда лучше, и вы должны это понимать. Я не хочу сказать, что вы  намеренно
вводите меня в заблуждение, но...
   - Наверное, вам следует допустить, что я  забыл  все  на  свете,  кроме
своего  имени.  Возможно,  мои  воспоминания  -  не  более  чем   иллюзии,
порожденные смертельным риском и лишениями. Думаю, скоро выяснится, что  я
единственный уцелевший участник экспедиции, которая исчезла несколько  лет
назад.
   - Возможно, - с облегчением  кивнул  он.  -  Это  объяснение  мне  тоже
кажется  наиболее  подходящим.  Может  быть,  вы  что-нибудь   припомните?
Например, имена ваших спутников?
   - Боюсь, что нет.
   - Ну что ж, не огорчайтесь, - сказал врач. - Будем считать, что  первый
шаг к выздоровлению вы уже сделали.
   Карета  остановилась,  мою   койку   выкатили   на   платформу.   Через
металлическую  дверь  (отворяющуюся,  как  и  дверь  кареты,  без   помощи
человека) я попал в чистый, ярко освещенный коридор.
   - Вот мы и приехали, - сказал врач, когда  меня  доставили  в  комнату,
такую же чистую и светлую, как коридор.
   - Где мы?
   - В больнице имени Черчилля, последнего вице-короля. Лорд Уинстон очень
много сделал для Индии.
   - Это не  тот  Черчилль,  который  писал  репортажи  с  театра  военных
действий, а в девяносто восьмом дрался при Омдурмане  в  составе  Двадцать
первого уланского полка?
   - Наверное, тот  самый.  По-видимому,  это  происходило  в  начале  его
карьеры. Вы весьма сведущи в истории.
   Я улыбнулся.
   - Должно быть, он малость остепенился, если стал вице-королем Индии.
   Врач озабоченно посмотрел на меня.
   - Разумеется, капитан. Завтра или послезавтра  в  Калькутту  отправится
санитарный поезд. Думаю, вам нужен специалист... по амнезии. Ближе, чем  в
Калькутте, таких специалистов нет.
   Я хотел поинтересоваться, сильно ли изменилась Калькутта по сравнению с
Катманду, но удержался. Затем, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, заметил:
   - Судя по всему, сейчас в этой стране царит мир.
   - Да, пожалуй... Вам  это  покажется  странным,  но  время  от  времени
напоминают о  себе  группировки  крайних  националистов.  Впрочем,  нельзя
считать эту проблему серьезной. Что касается войн, то их не было  уже  сто
лет.
   - Очевидно, у меня очень тяжелая форма амнезии, - улыбнулся я.
   - А вот и ваша сиделка, - обрадованно произнес  врач.  -  До  свидания,
Бастейбл. Не унывайте, все будет хорошо. - Он вывел сиделку  в  коридор  и
затворил дверь.
   Одного краткого взгляда на сестру  милосердия  хватило,  чтобы  понять,
насколько изменился мир с тысяча  девятьсот  второго  года.  Девушка  была
очаровательна, но не красота ее потрясла меня, а форма:  белая  с  голубым
юбка и блузка, а поверх аккуратно уложенных золотисто-каштановых  волос  -
накрахмаленный колпак. Чем же,  спросите  вы,  эта  форма  была  необычна?
Только тем, что подол юбки  заканчивался  по  меньшей  мере  в  двенадцати
дюймах над полом, открывая моему взгляду пару  самых  прелестных  лодыжек,
которые мне доводилось видеть  за  пределами  Лестер-Сквер.  Впрочем,  мне
сразу пришло в голову, что во-первых, такая юбка практична,  поскольку  не
стесняет ходьбы, а  во-вторых,  если  все  современные  женщины  одеваются
подобным образом, непредвиденный вояж в будущее сулит мне весьма  приятные
впечатления...
   Вскоре, потолковав в коридоре с врачом, сиделка вернулась. Наверное,  я
показался ей не совсем нормальным - настолько меня восхитила и смутила  ее
внешность. Было  трудно  видеть  в  этом  создании,  одетом  как  балетная
танцовщица, обычную  молодую  женщину,  между  прочим,  очень  скромную  и
воспитанную. Я покраснел до корней волос, и она первым делом проверила мой
пульс.
   Чуть позже пришел майор Хоуэл. Подтащив к кровати  металлический  стул,
он уселся и спросил:
   - Ну, старина, как вы себя чувствуете?
   - Гораздо лучше. Похоже, у меня амнезия. - Я повторял  это  так  часто,
будто хотел убедить самого себя.
   - Вот и док так считает. Он говорит, вы сумели кое-что вспомнить.
   - Кажется, я помню, как мы шли по горам, - честно ответил я.
   - Вот и прекрасно. Уверен, скоро память вернется к вам  полностью.  Мне
чертовски интересно будет вас послушать. Представляете, какая будет удача,
если выяснится, что вы в самом деле из девятьсот второго?
   - Что вы имеете в виду, сэр?
   - Это очень поможет мне в работе. Видите ли, история и архитектура Теку
Бенга - сплошная загадка. Просто диву даюсь, как в этом диком горном  краю
мог  вырасти  такой  великолепный  город.  Сделанные  нами  аэрофотоснимки
позволяют предположить, что в Теку Бенга долгое  время  соседствовали  все
культуры Земли. Вам это тоже кажется невероятным?
   - Ничуть, - сказал я. - Более того, я могу  предположить,  что  в  Теку
Бенга оставили свой след культуры, доселе неизвестные ученым. Я говорю  об
очень древних сооружениях...
   - Да, я слышал нечто в этом роде, - кивнул майор. - Несколько легенд...
Беда в том, что большинство  жрецов  погибло  во  время  землетрясения,  а
простой  народ  крайне  невежественен.  Кумбаларийцы  словно   сговорились
утаивать правду о Теку Бенга. К тому времени, когда в эту  страну  прибыли
первые ученые, туземцы почти забыли свою историю.  Я  полагаю,  вы  пришли
туда именно с этой целью? Искали следы исчезнувших цивилизаций?  Чертовски
опасное предприятие, друг мой. Даже я, имея в своем распоряжении воздушный
корабль, не пошел бы на такой риск. Для этого нужна экспедиция, оснащенная
по последнему слову техники - но и она не будет  застрахована  от  гибели.
Очень уж коварная в этих горах погода. - Он нахмурился. - Все-таки, почему
я ничего не слышал о вас?  Мне  казалось,  я  неплохо  знаком  с  историей
изучения Кумбалари. Попытаюсь выяснить, в каком полку вы служили. Скоро вы
все узнаете о себе, а потом вернетесь в Англию. Возможно, у вас  там  есть
родственники.
   - Вы очень добры ко мне, - сказал я.
   - Ну что  вы,  это  сущие  пустяки.  Может,  вы  все-таки  историк?  Не
припоминаете?
   - В некотором роде - историк, - улыбнулся я. - Очевидно, я много знаю о
прошлом, и ничего - о настоящем.
   Майор рассмеялся.
   - Кажется, я вас понимаю.  Я  ведь  и  сам  такой.  Прошлое  во  многих
отношениях чертовски привлекательнее настоящего, вы не находите?
   - Мне трудно об этом судить, - ответил я со смехом.
   Лицо майора стало серьезным.
   - Ну, конечно. Значит, вам известно  все,  что  происходило  до  тысяча
девятьсот второго года, задолго до вашего рождения, и ничего из дальнейших
событий. Определенно, это самая необычная разновидность амнезии, о которой
мне доводилось  слышать.  Вы  были  очень  хорошим  историком,  если  ваши
"воспоминания" столь подробны. Не  могу  ли  я  как-нибудь  освежить  вашу
память?
   - Наверное, сможете, если вкратце расскажете историю двадцатого века. -
Я мысленно похвалил себя за то, что сумел подвести Хоуэла к этой идее.
   Он пожал плечами.
   - В сущности, ничего примечательного. Семьдесят лет мира и процветания,
только и всего. Скучища.
   - И ни одной войны?
   - Ничего такого, что можно всерьез назвать войной. Последнюю заварушку,
помнится, устроили буры.
   - В Южной Африке?
   - Да, в десятом. Бурам вдруг захотелось независимости. Пожалуй,  у  них
имелись на то основания, но мы их утихомирили. Шесть месяцев мы дрались, а
потом пошли на большие уступки. Я читал,  это  была  очень  кровопролитная
война. - Он достал из кармана кителя портсигар. - Ничего, если я закурю?
   - Пожалуйста.
   - Угощайтесь.
   - Спасибо. - Я взял сигарету.
   Он криво ухмыльнулся, поднося к ней какую-то  металлическую  коробочку.
Коробочка щелкнула, появился огонек. Прикуривая, я понял, что это за вещь:
миниатюрная газовая горелка. Я с большим трудом отвел от нее взгляд.
   - Признаться, я еще ни разу в жизни не  играл  роль  учителя  начальной
школы, - смущенно проговорил майор, пряча горелку. - Но если мой урок хоть
чуть-чуть вам поможет...
   - Обязательно поможет, - уверил его я. - Расскажите  о  других  великих
державах - Франции, Италии, России, Германии...
   - И Японии, - с неодобрением добавил он.
   - У них тоже возникали проблемы с колониями?
   - Возникали, но  пустяковые.  По  мне,  так  иные  державы  заслуживают
серьезных проблем. Особенно Россия и Япония. Не нравится мне,  знаете  ли,
как они хозяйничают на своих территориях в Китае. - Он кашлянул,  прочищая
горло. - Правда, китайцы -  еще  тот  народец.  Неуправляемый...  -  Майор
сделал глубокую затяжку. - Американцам тоже  не  мешало  бы  обращаться  с
туземцами помягче,  особенно  в  Индокитае,  но  все  же  их  методы  куда
гуманнее...
   - У Америки есть колонии?
   - Вас это удивляет? Есть. Куба,  Панама,  Гавайи,  Филиппины,  Вьетнам,
Корея, Тайвань... Солидная империя. Но сами янки, разумеется  называют  ее
иначе: Великое Американское содружество. У них очень натянутые отношения с
Францией  и  Россией,  но,  к  счастью,  наше  правительство  делает   все
возможное, чтобы предотвратить  войну.  Бог  с  ними.  Вот  увидите,  наша
империя и Pax Britannica [Британский мир (лат.)] переживут их всех.
   - Между прочим, в девятьсот втором кое-кто предрекал развал  Британской
империи, - заметил я.
   Мои слова развеселили майора.
   - Развал? Вы, наверное, имеете в виду Редьярда Киплинга, Ллойда Джорджа
и им подобных? Боюсь, нынче у Киплинга изрядно подмочена репутация. Он был
беззаветно предан родине, но, кажется, перед смертью утратил оптимизм.  Не
погибни старик в  бурской  войне,  он  бы  раскаялся  в  своем  маловерии.
Поверьте, мой друг: наша политика дала миру стабильность,  которой  он  не
знал прежде. Благодаря нам сохраняется равновесие власти, и,  согласитесь,
туземцам в наших колониях живется не так уж плохо.
   - Да, Катманду очень изменился за эти годы.
   Хоуэл снова устремил на меня настороженный, изучающий взгляд.
   - Гм... Знаете, Бастейбл, порой мне кажется, что вы и впрямь провели на
этой горе семьдесят лет. Признаться, очень непривычно слышать от  молодого
человека столь категоричные суждения о прошлом.
   - Извините...
   - Бросьте, вам не за что  извиняться.  Для  докторов  вы  будете  сущим
подарком, - они с наслаждением вонзят зубы в ваши мозги.
   - А вы не очень-то стараетесь меня успокоить, - улыбнулся я  и  показал
на окно. - Нельзя ли поднять жалюзи?
   Он постучал пальцем по коробочке с тремя кнопками, лежащей на столике у
кровати.
   - Нажмите вот эту.
   Я нажал указанную кнопку  с  изумлением  увидел,  как  жалюзи  медленно
поднимаются, открывая вид на белые башни  и  воздухоплавательный  парк  за
ними.
   - Очевидно, вам эта картина непривычна. Я бы посоветовал принимать  как
само собой разумеющееся  все,  что  увидите.  Индия  многим  обязана  этим
кораблям.  Империя  тоже...  да,  если  угодно,  и  весь  мир.   Ускорение
пассажирских   и   грузовых   перевозок,   расширение   рынка,   повышение
маневренности войск... Всего не перечесть.
   - Все-таки меня удивляет, как они держатся в воздухе. Я  имею  в  виду,
что баллоны, похоже, сделаны из металла.
   - Из металла? - Он расхохотался. - Ей-Богу, Бастейбл, если бы  не  ваше
плачевное  состояние,  я  бы  подумал,  что  вы  шутите.  Металл!   Корпус
изготовлен из бороволокна. Металл в конструкции тоже  присутствует,  но  в
основном - пластик.
   - Пластик? Что это? - озадаченно спросил я.
   - Гм... пластичный материал... его производят  из  химических  веществ.
Черт, вы должны были о нем слышать. Это нечто вроде резины, только  разной
прочности, формы и пластичности...
   Оставив попытки понять майора, я просто принял к сведению существование
пластика,  как  когда-то  в  школе   принял   к   сведению   существование
непостижимого электричества. Утешением мне служило открытие, что многое  в
мире сохранилось в прежнем виде, а если и изменилось, то в лучшую сторону.
   Самые  непримиримые  критики  империализма,  которыми  изобиловала  моя
эпоха, как следует призадумались бы, окажись они  сейчас  рядом  со  мной.
Видя за окном картину мира и процветания, я  испытывал  гордость  за  свою
расу и благодарил Всевышнего. Все указывало на то, что последние семьдесят
лет белый человек с честью нес бремя забот, добровольно взваленное  им  на
свои плечи.
   Майор встал и  подошел  к  окну.  Глядя  на  высотные  здания  и  мачты
аэропарка и сжимая за спиной стек, он словно эхо отозвался на мои мысли:
   - Какой восторг вызвало бы это зрелище  у  викторианцев...  Исполнились
все их мечты, воплотились все идеалы. Но нам еще рано почивать на  лаврах.
- Он повернулся  ко  мне.  На  его  лицо  падала  тень,  но  я  чувствовал
устремленный на меня твердый взгляд. - А главная причина наших  успехов  -
хорошо усвоенные уроки прошлого.
   - Я знаю, что вы правы, сэр.
   Он кивнул.
   - Я тоже.
   Внезапно он вспомнил о чем-то неотложном и отсалютовал мне стеком.
   - Мне пора, старина. До скорой встречи.
   Он направился к двери, и в этот момент здание содрогнулось  от  глухого
удара. Вскоре издали донеслись рев сирен и звон колоколов.
   - Что это, сэр?
   - Бомба!
   - Как? Здесь?
   - Да. Анархисты. Сумасшедшие. Европейские смутьяны,  не  иначе.  Индусы
тут ни при  чем.  Это  все  немцы,  русские  и  евреи.  Им  очень  выгодны
беспорядки у нас.
   Он выбежал из палаты.
   Вторжение насилия в безмятежность этого мира ошеломило меня. Я  лег  на
кровать и повернулся к окну. По воздухоплавательному парку мчался  военный
автомобиль. Откуда-то донесся хлопок второго  взрыва.  Боже  мой,  неужели
кто-то желает зла этой сказочной стране?



6. ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЦЕЛИ

   Раздумывать о причине диверсии не  было  смысла,  как  не  было  смысла
ломать голову над загадкой моего путешествия сквозь время. После взрывов в
Катманду события понеслись вскачь. Меня, словно редкий музейный  экспонат,
возили по всему миру. Из Катманду я выехал утренним поездом  и  к  вечеру,
сделав в пути несколько остановок, прибыл в Калькутту. Своими  очертаниями
локомотив монорельсовой дороги напоминал воздушный корабль, но  изготовлен
был целиком из стали и сверкал свежей краской  и  бронзовыми  украшениями.
Увлекая за  собой  пятьдесят  вагонов,  на  прямых  участках  он  достигал
ужасающей скорости - почти сто миль в час. Двигатель локомотива,  как  мне
сказали, работал на электричестве.
   Калькутта мне показалась огромной. Она разительно  переменилась  с  тех
пер, когда я был там последний раз. Ее сияющие башни были намного выше так
поразивших меня высотных зданий Катманду.
   В центральной больнице Калькутты мною занималось два десятка эскулапов.
Проведя всевозможные исследования,  они  дружно  заявили,  что  ничего  не
понимают, и решили с первой же оказией отправить меня в  Англию.  Мысль  о
предстоящем полете ввергла меня в замешательство, поскольку я все  еще  не
мог поверить в существование  материала,  который  превосходит  прочностью
сталь, уступая ей в удельном весе,  как  не  мог  поверить  в  способность
человека преодолеть такое огромное  расстояние  без  единой  промежуточной
посадки.
   В Англии проявили к моей персоне самый живой интерес,  главным  образом
потому, что в списках офицеров, пропавших без вести  за  последние  десять
лет, капитан Освальд  Бастейбл  не  значился.  Однако,  просмотрев  списки
командного состава моего полка,  с  момента  его  формирования,  чиновники
выяснили, что капитан Бастейбл действительно погиб в Теку Бенга  в  тысяча
девятьсот втором  году.  Помимо  докторов,  мне  теперь  не  давала  покоя
армейская  контрразведка  -  ей  очень  хотелось  узнать,   что   побудило
Неизвестного (так именовали меня ее офицеры)  вжиться  в  образ  человека,
погибшего свыше семидесяти лет назад. Очевидно,  они  подозревали  во  мне
иностранного шпиона, но не могли этого доказать, как и я не мог  доказать,
что я - тот, за кого себя выдаю.
   Итак, я сел на огромный коммерческий  ВК  -  воздушный  корабль  -  под
названием "Гордость Дрездена". Совладельцами этого небесного лайнера  были
немецкая  фирма  "Крупп  Люфтшифарт  АГ"  и  британская  "Викерз  Империэл
Эрвейз". Что же касается приписки, то "Гордость Дрездена" была  английской
и носила на корпусе и хвостовых плоскостях соответствующую символику, хотя
ее экипаж наполовину, включая капитана, состоял из немцев. Я уже знал, что
немцы первыми начали строить воздушные корабли, и долгое  время  лидерство
принадлежало ныне не существующей компании "Цеппелин".  Англии  и  Америке
удалось  наверстать  упущенное,  общими  усилиями  создав  бороволокнистый
корпус и  разработав  способы  подъема  и  опускания  корабля  без  помощи
балласта. В корпусе "Гордости Дрездена" находилось устройство, позволяющее
очень быстро и в больших количествах нагревать и  охлаждать  гелий.  Кроме
того, на мостике этого суперлайнера была установлена электрическая счетная
машина под названием "компьютер", следящая за курсом без помощи  человека.
Принцип действия двигателя я так до конца и не понял, приняв на веру,  что
он представляет собой газовую турбину, вращающую  огромный  винт,  точнее,
пропеллер  в  хвосте  корабля.  Кроме  газового,   корабль   был   оснащен
вспомогательными нефтяными двигателями, позволяющими ему выправлять  курс,
а при необходимости и разворачиваться на триста шестьдесят  градусов.  Эти
двигатели и сами могли поворачиваться,  чтобы  толкать  лайнер  вверх  или
вниз.
   Но я забыл  как  следует  описать  "Гордость  Дрездена".  В  длину  эта
великанша была свыше тысячи, а в высоту -  свыше  трехсот  футов.  Большая
часть объема, разумеется, приходилась на  долю  газового  контейнера,  или
"корпуса",  к  которому  крепилась  трехпалубная  гондола.  Нижняя  палуба
предназначалась для пассажиров  первого,  а  верхняя  -  третьего  класса.
Впереди, в конусовидном носу,  находился  мостик;  там,  за  всевозможными
"умными" механизмами, одновременно несли вахту более дюжины офицеров.
   На стоянках "Гордость Дрездена" швартовалась к трем причальным мачтам -
иначе ей было не  удержаться  на  месте.  Когда  я  впервые  увидел  ее  в
калькуттском аэропарке (удаленном от города миль на десять), у меня аж дух
захватило. Рядом с другими кораблями, среди которых были довольно крупные,
она казалась китом, окруженным мелкой рыбешкой. Мне уже говорили, что  она
запросто поднимает четыреста пассажиров и пятьдесят тони груза. Увидев ее,
я поверил в это.
   С небольшой группой  пассажиров  я  поднялся  в  лифте  на  самый  верх
металлической клетки, которую представляла собой причальная  мачта,  и  по
крытой подвесной дорожке прошел в коридор, соединяющий мостик с  гондолой.
Палубу первого класса мне показывал лейтенант Джаггер, мой "проводник",  -
ему было поручено опекать меня до прибытия в Лондон. Роскошная  обстановка
нижней палубы бросалась в глаза, обслуга вела себя безукоризненно вежливо.
Обилие новых впечатлений вскоре  заставило  меня  забыть  страх,  а  когда
"Гордость  Дрездена"  отчалила  и  величественно  поплыла  к  облакам,   я
чувствовал себя едва ли не более уверенно, чем на земле.
   Весь полет от Калькутты до Лондона (с остановками  в  Карачи  и  Аделе)
занял семьдесят два часа. Не обращая внимания на  погоду,  которая,  прямо
скажем, не баловала, мы за три дня пересекли Индию, Африку, Европу  и  три
океана. Я видел проплывающие подо мной города, пустыни,  горы  и  леса.  Я
проносился сквозь облака, казавшиеся живыми. Когда люди на земле мокли под
дождем, я блаженствовал  над  тучами,  в  безмятежной  синеве,  под  ярким
солнцем. Я  завтракал  за  столом,  устойчивости  которого,  равно  как  и
подаваемым на него яствам, могли позавидовать его собратья в отеле "Ритц",
а подо мной мирно дремало Аравийское морс. Я смаковал обед, а далеко внизу
дышали зноем пески Сахары.
   К  моменту  прибытия  в  Лондон  я  уже   был   страстным   поклонником
воздухоплавания. Никогда еще на мою  долю  не  выпадало  такого  приятного
путешествия.
   Признаюсь, я казался себе самым счастливым человеком на свете. Едва