вас  снотворным,  чтобы
перенести вас сюда. Но я проделал бы это снова, десять тысяч раз,  если  это
будет единственный путь!  Старая  Империя  должна  подняться  вновь!  Мы  не
обсуждаем ?если?, Кэрлон, мы обсуждаем ?как?. Примите этот  вызов,  и  будет
невообразимо блестящее положение для вас нынешнего. Отвергните меня -  и  вы
пойдете как труп ходячий сквозь то, что могло бы стать вашим триумфом.  Чего
вы хотите, Кэрлон? Почета или гнилых лохмотьев? Величия или нищеты?
   - Вы тщательно разработали свою версию, генерал, но от этого она не стала
мне понятней.
   - Мятежники сильны, - неохотно произнес Рузвельт. - На их  стороне  сила,
если верны слухи. Они могут  овладеть  противником  в  любой  момент,  когда
только захотят. Единственный недостаток,  -  отсутствие  лидера.  Они  будут
гоняться за вами, Кэрлон, - но вместо того, чтобы привести их к  победе,  вы
охладите их революционную лихорадку.  Потому  что,  если  они  поднимутся  и
выбросят вон французов, результатом  будет  ответвление  от  главной  линии.
Семьсот лет стабильной истории будут сотрясены, создавая целый новый  спектр
вероятности. Мне нет нужды детализировать эффект, который  это  будет  иметь
для  моих  планов  в  Новой  Нормандии!  Я  улыбнулся  улыбкой,  которой  не
чувствовал.
   - Вы в затруднительном положении, Рузвельт, не так ли? Вы  нуждаетесь  во
мне - и не только для того, чтобы  нести  копье  в  третьем  акте  какого-то
фарса, чтобы надуть местных.  Зачем?  Что  за  причина,  настоящая  причина,
заставила вас одурманить меня в  этой  вашей  параноидальной  фантастической
системе?
   - Я говорил вам! Мы связаны, вы и я, на всем протяжении прошлых коридоров
времени,  в  каждом  мире  в  пределах  тысячи  лет  общей  истории.   Когда
возвращается ваша судьба, то же делается и с моей. Я могу на  вас  надавить,
Кэрлон, но на той стадии, когда должен  буду  сломить  вас,  подчинив  своей
воле, наш взаимосвязанный рост уменьшается. Присоединитесь ко мне по  доброй
воле, даруйте мне  свою  мана  -  и  все,  чего  мы  пожелаем,  окажется  на
расстоянии протянутой руки!
   - А если я откажусь?
   - Я хочу вашей добровольной помощи, - сказал он стальным  голосом.  -  Но
ваш сломанный мозг и тело, звенящее от напряжения, тоже могут послужить мне,
на худой конец.
   - Все, что вы сказали, подтверждает одну  очень  ясную  идею,  которую  я
вынес из всего этого, Рузвельт: чем бы ни была эта борьба, вы находитесь  на
одной стороне, а я на другой.
   - Я могу сломать вас, Кэрлон. Более сильный человек всегда может  сломать
более слабого. Простая демонстрация будет достаточной, чтобы подтвердить мою
точку зрения. - Он принял позу ?ноги врозь? и поднял руки на  уровень  плеч,
улыбаясь.
   - Кто первый опустит руки, признает, что другой -  высший  -  по  крайней
мере, в данном незначительном случае.
   Я вытянул руки. Такое усилие заставило трепетать мой пульс,  но  слезы  у
меня не брызнули. Если Рузвельт хочет играть в эти игры, я  охотно  поддержу
его в этом. Машина по производству гамбургеров может и подождать. - В каждом
мире, в любое время определенных  людей  формирует  реальность,  -  внезапно
сказал Рузвельт. - Здесь, сейчас это старое правило еще в силе -  но  станет
потенциально более мощным при существовании титанических новых сил. Эти силы
к услугам любого, кто сможет властвовать над ними. Судьба  -  вещь  хрупкая,
Кэрлон. Бессмысленная,  контролируемая  бичом  сильной  личности.  Позвольте
Александру отправиться завоевывать мир; мир станет таким, каким сделает  его
он. Без Александра не было бы ни Цезаря, ни Атиллы, ни Мухаммеда, ни Гитлера
в вашем мире, ни Гильельто Массони в линии Ноль-Ноль.  Люди  творят  судьбу,
нет  другого,  окружного  пути.  Вы  видели  это,  продемонстрировали,   что
получается, когда мы боремся вместе  спина  к  спине.  Мы  вдвоем  формируем
острова стабильности вокруг себя даже в мире бесформенности. Но только  один
из нас может формировать космос по своей воле. И это будет моя воля. Я  буду
доминировать - не  потому,  что  ненавижу  вас  -  у  меня  нет  причин  для
враждебности, а потому, что должен - как Александр должен был разбить Дария.
   - Смешно, - сказал я. -  Я  никогда  не  имел  ни  малейшего  интереса  к
формированию космоса по своей воле и не хочу видеть, как  его  формируют  по
вашей воле. Дом никогда не значил для меня многого, но я не  готов  увидеть,
как он вспыхнет и обрушится, чтобы дать вам насест для  правления.  Рузвельт
кивнул.
   - Я полагаю, что нечто вне нас обоих, Кэрлон, записано  на  звездах,  как
говорят. На протяжении семисот лет, ваши и  мои  предки  боролись  за  право
править  континуумом.  Думай  об  этом,  Плантагенет!  В  тысяче   биллионов
альтернативных мировых линий ваш клан и мой боролись  на  протяжении  веков,
чтобы доминировать над  миром,  ничего  не  зная  о  других,  ведомых  общим
инстинктом  осуществить  в  нем  присущий  им  потенциал.  И  тогда  -  день
катаклизма, когда Распад пронесся над ним, чтобы стереть начисто их  корень,
стебель и ветвь - все, кроме одного человека в моей линии и одного в вашей.
   Прошло около десяти минут с тех пор, как  началась  игра.  Яростная  боль
прострелила тыльную сторону моих рук и плеч. Рузвельт еще стоял  прямо,  как
статуя. Его руки не дрожали.
   - Мне сказали, что Распад датируется восьмидесятыми, -  сказал  я.  -  Вы
были несколько юны, чтобы запомнить его - если только у вашего Империума нет
какой-либо космической техники,  что  побивает  любую  старость,  и  которой
достиг Голливуд.
   - Я говорю вам, чему меня учили, что обнаружили мои исследования, что мне
было сказано... - Он оборвал себя.
   - Я думал, что это было целиком вашей идеей, Рузвельт. - Сказано  -  моим
отцом, - ответил мой соперник. -  Он  посвятил  свою  жизнь  убеждению,  что
где-то каким-то образом наше время снова придет. Его мир исчез -  как  может
такая слава навсегда исчезнуть без следа?  Он  работал,  изучал  и  в  конце
концов сделал свое открытие. Тогда он был стар, но переложил  этот  долг  на
меня. И я хорошо его выполнил. Сперва я трудился,  чтобы  завоевать  высокое
положение в Имперской безопасности - организации, знающей секреты Сети.  Это
дало мне платформу, с которой стало возможно подготовить эту линию  -  Новую
Нормандию, - она будет сосудом,  что  будет  содержать  и  формировать  силы
Распада.
   Я должен был собрать свою волю,  чтобы  удержать  руки  на  уровне  плеч.
Каким-то образом мне показалось важным не проиграть в игре  Рузвельта.  Если
тот и страдал, то не показывал этого.
   - Вы устали? - спросил он участливым тоном. - Бедная матушка-природа  так
слепа  в  своих  попытках  защитить  тело.  Она  посылает  боль  в  качестве
предупреждения, во-первых. Затем, мало-помалу она вызывает поражение нервов.
Ваши руки начинают провисать.  Вы  со  всей  своей  силой  воли  попытаетесь
держать их выше, чтобы пересилить меня, неизбежно вашего  господина.  Но  вы
проиграете. О, сила здесь, но Природа вынудит вас управлять вашей силой. Так
что, хотя вы, быть может, и хотите сами вытерпеть пытку усталости до  смерти
от истощения, она вам не позволит. Вы будете страдать -  ни  за  что.  Жаль,
Кэрлон!
   Я был рад, что он чувствовал потребность поговорить. Это  удерживало  мой
мозг от горячих клещей, вцепившихся  мне  в  шею  сзади.  Я  пытался  заново
разжечь искорку гнева - другой трюк матушки-природы, только на  этот  раз  с
моей стороны. Я хотел, чтобы он продолжал болтать, но в то  же  самое  время
убеждал себя, что он,  к  сожалению,  начинает  чувствовать.  -  Видеть  вас
падающим - этого воистину стоит подождать. - Но вы не  увидите!  Я  сильнее,
чем вы, мистер  Кэрлон.  Я  с  детства  каждый  день  тренировался  в  таких
упражнениях и в ментальном контроле, который им сопутствует. В возрасте семи
лет я мог держать фехтовальную рапиру на пальцах вытянутой  руки  в  течение
четверти часа. Для меня это буквально детская игра. Но не для вас.
   - Ничего, - сказал я весело. - Я могу стоять здесь весь  день.  -  Прошло
всего четверть часа. Как вы почувствуете себя еще через пятнадцать минут, а,
мистер Кэрлон? И через полчаса? - Он улыбнулся, но не совсем такой  улыбкой,
которая понравилась бы ему самому. - Несмотря  на  собственное  желание,  вы
потерпите  неудачу  задолго  до  этого.  Простая  демонстрация  Кэрлон,   но
необходимая. Вы должны понять, что во мне вы  встретили  превосходящего  вас
противника.
   - В этом есть свой плюс, - сказал я. - Может  быть,  этим  предполагается
удержать мое внимание, пока ваш приятель нацеливает пронизывающий луч на мой
мозг - или что-либо еще,  что  делают  сумасшедшие  ученые.  -  Не  говорите
глупостей, Кэрлон, - Рузвельт чуть ли не отрубал слова, - или,  почему  нет,
да, я вижу. - Он улыбнулся, и напряжение исчезло с его лица. - Очень хорошо,
мистер Кэрлон. Вы почти начали возмущать меня. Хорошо  продуманная  тактика.
Такие развлечения могут заметно  истощить  выносливость.  Кстати,  как  себя
чувствуют ваши руки? Слегка отяжелели? - Прекрасно, -  ответил  я  тоном,  в
котором, надеюсь, была хоть какая-то легкость. - А как насчет ваших?
   Линия огня иглой  пронзила  мои  трапециевидные  мышцы,  поиграла  вокруг
локтей, уколола кончики пальцев. Моя голова болела. Рузвельт выглядел так же
хорошо, как и в начале. Теперь он таращился вглубь комнаты, мимо моего лица,
и молчал. Это беспокоило меня. Я хотел, чтобы он говорил. - Держаться  прямо
- трудная работа для языка, а? Но я  буду  иметь  преимущество  перед  вами,
Рузвельт. Вы выбрали не того человека. Я рыбак.  Мне  частенько  приходилось
бороться с волнами по восемь часов в напряжении.
   Для меня это прекрасный отдых.
   - Грязная ложь, Кэрлон. Я  ждал  от  вас  большего.  -  Циркуляция-слабое
место, - сказал я. - Солдаты, которые могут маршировать целый день с  полной
выкладкой, на параде, случалось, падали в смертельной слабости. Когда стоишь
смирно, не  двигаясь,  ограничивается  приток  крови  к  мозгу,  и  в  самых
печальных случаях это приводит к обмороку.  Некоторые  не  переносят  этого.
Ничего против них, просто особенности метаболизма. Он никогда  не  беспокоил
меня. Хорошая циркуляция. Как насчет вашего?
   - Великолепно, уверяю вас...
   - Но вы перестали разговаривать. - Я выдал ему  ухмылку,  которая  стоила
мне года жизни.
   - Я сказал все, что намеревался.
   - Я вам  не  верю.  Вы  законсервировали  лекцию  номер  три,  готовую  к
употреблению. Я вижу это по вашим глазам. Рузвельт  рассмеялся  неподдельным
смелом.
   - Мистер Кэрлон, вы мне по сердцу. Хотел бы я,  чтобы  мы  встретились  в
другое время и в другом месте. Мы могли бы быть  друзьями,  вы  и  я.  После
этого никто из нас ничего не сказал. Я обнаружил,  что  отсчитываю  секунды.
Прошло уже около двадцати минут, может, капельку меньше. Я осознал, что одна
рука обвисла, и снова перевел ее обратно. Рузвельт слабо  улыбнулся.  Прошло
еще какое-то время. Я думал о чем-то, потом попытался не думать  ни  о  чем.
Мне пришло в голову, что древние китайцы проводили уйму времени  в  попытках
сконструировать железных девушек и расщепителей бамбука. Пытка - вид спорта,
в которой можно играть без инвентаря. И рузвельтовская версия  была  двойным
вызовом, потому что только она могла вынудить меня стать самим собой. Я  мог
бы бросить сейчас, рассмеяться и начать следующий раунд. Это  была  схватка.
Будет следующий раунд - и еще один после этого.
   Его приемом было заставить меня думать, что я проиграл - и я проиграю. Но
это не прошло. Один выигрыш решительно ничего не  значит.  Считается  только
капитуляция. И раз я понял это, я почувствовал себя лучше. Боль походила  на
огненные ножи, но это была только боль, что-то, что  можно  вытерпеть,  пока
она не кончится. Я рывком распрямил плечи обратно в прямую линию и уставился
на него сквозь исчезающий свет... - и пришел в себя лежа на  полу.  Рузвельт
стоял надо мной. Его лицо казалось пожелтевшим и вытянутым.
   - Попытка достойная, Кэрлон, - сказал он. - Час и двенадцать  минут.  Но,
как видите, вы проиграли. Как  вы  всегда  должны  проигрывать,  потому  что
проигрывать мне ваше судьба.  Теперь  -  хотите  ли  присоединиться  ко  мне
добровольно?
   Шатаясь, я встал на ноги, чувствуя  дурноту  и  легкое  жжение,  все  еще
пылающие, в моих плечах. Я поднял руки в позу креста.  -  Готовы  попытаться
вновь? - спросил я.
   Рузвельта передернуло, но он рассмеялся.  Я  усмехнулся  в  ответ.  -  Вы
боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план  трещит
по швам - и боитесь. Он кивнул.
   - Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы  видите  -  хотя  это
может казаться невероятным - я истинно  хочу,  чтобы  вы  были  частью  его,
Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я,  человек  древнейшего
племени. Даже бог  может  быть  одиноким  -  или  дьявол.  Я  предлагаю  вам
сотрудничество. Но при первой  возможности  вы  обернулись  против  меня.  Я
должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора.  Сейчас  мой  курс
ясен.
   - Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, - заявил я. - Мне жаль вас.  Он  покачал
головой.
   - Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы.
Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас. - Или вас.
   - На этот риск я  пойду.  -  Он  сделал  знак  ожидающей  охране,  и  они
сомкнулись вокруг меня. - Проведите следующие несколько часов в медитации, -
сказал он. - Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра
повисните на цепях.
   Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких
подвалах  с  глухими  каменными  стенами  и  железными   дверями,   тусклыми
электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные  люди  в
форме  шотландской  гвардии,  что  сопровождали  меня  с  верхних   уровней,
подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся  темным  лицом  открыл
решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что
я двигался недостаточно быстро для него; он  собрался  отвесить  мне  тумак,
поторапливая, но не  нашел  места  приложения.  Рузвельт  появился  как  раз
вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.
   - Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с  обычным  преступником?  -
рявкнул он. - Вы недостойны касаться пола перед его ногами.  Другой  схватил
ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь  в
большую камеру с кроватью и окном-бойницей.  -  Здесь  вы  поразмышляете  на
покое, - сказал мне Рузвельт, - пока не понадобитесь мне.
   Я лег  на  кровать,  дождался,  пока  гул  в  моей  голове  понизится  до
переносимого уровня... и проснулся от голоса, звучащего не  в  моей  голове,
шепчущего:
   - Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала!  Я  не  шелохнулся  и  ждал,  но
больше ничего не произошло.
   - Кто это? - прошептал я, но никто не  ответил.  Я  поднялся  и  проверил
стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и  просто  стена.  Я
подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул  в  шестидюймовую
щель светового колодца. Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к
ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без  каких  бы
то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса  были  придуманы
для манипуляции людьми, были еще одним из  тонких  приемов  Рузвельта,  либо
чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы  убедить  меня  в  безумии.  Он
действовал очень мило в обоих направлениях.
   Я видел чудесный сон о месте, где цветы росли крупнее кочанов капусты  на
деревьях за тихим озером. Там была Иронель, она шла ко мне по водной  глади,
которая раскололась, и пока я пытался добраться  до  нее,  цветы  обернулись
головами, что выкрикивали мне угрозы, а ветви стали руками,  что  хватали  и
трясли меня...
   Руки тряхнули меня, чтобы разбудить, в лицо мне светил фонарь. Человек  в
аккуратной форме с нерво-автоматом без кобуры  повел  меня  по  переходам  и
вверх по ступенькам в комнату, где  ждал  Рузвельт,  разодетый  в  пурпурный
бархат, горностай и петли из золотого шнура. Покрытый  драгоценностями  меч,
длинный, как гарнизонный флаг, висел у его бока, как приклеенный. Он  ничего
не  говорил,  молчал  и  я.  Никто  не  интересовался   последними   словами
обреченного.
   Слуги гроздьями толпились вокруг, прилаживая ко мне тяжелое облачение  из
шелка, атласа и золотой нити. Цирюльник подстриг мне волосы и облил  духами,
кто-то приладил на мои ноги красные кожаные туфли. Рузвельт  собственноручно
застегнул широкий парчовый пояс  вокруг  моей  талии,  и  помощник  портного
приладил  к  нему   украшенные   драгоценными   камнями   ножны.   Рукоятка,
выглядывавшая из ножен, была обитой и без украшений. Это был мой старый нож,
выглядевший нелепо среди такого великолепия. Оружейник  услужливо  предложил
мне сияющий меч, но Рузвельт отмахнулся. - Ваша единственная  собственность,
Кэрлон, а? - сказал он. - Он разделяет вашу сильную ауру. Пусть он  будет  с
вами - в ваш  момент  славы.  Снаружи  в  коридоре  нас  ждала  процессия  с
торчащими дулами автоматов в ненавязчивой близости ко мне. Рузвельт держался
рядом со мной, пока мы поднимались по широкой лестнице в гулкий  зал,  стены
которого были увешаны копьями, знаменами и портретами с умными  лицами.  Зал
заполняли люди в париках, блестках и лентах. За  отверстием  арки  я  увидел
высокое окно с цветными стеклами над алтарем под  балдахином  и  узнал,  где
нахожусь. Я  стоял  на  том  же  месте,  где  стоял  с  Иронель  и  грифоном
Вроделиксом как раз перед тем, как Рузвельт в первый раз попытался добраться
до алтаря. Сейчас пол был устлан ковром в золотых  розах,  в  воздухе  стоял
запах ярости; дерево светилось тусклым сиянием воска - но  это  была  та  же
самая комната - и не та же самая. За  исключением  тысячи  лет  истории.  Мы
остановились, и священник в красном одеянии, тонколицый  человек  в  лентах,
легком взбитом паричке  пришел  в  действие,  качая  ритуальными  предметами
вперед и назад, кивая головой каждому и бормоча заклинания. Предполагаю, что
это была весьма впечатляющая церемония в древнем помещении с задрапированным
Дамаском, почерневшими от времени балками, но  я  вряд  ли  обращал  на  нее
внимание.  Я  продолжал  вспоминать  Иронель,  ведущую  Рузвельта  к  своему
Красивому Месту, Чтобы тот мог разрушить  его.  Запах  ненависти  был  силен
достаточно, чтобы жечь мне глаза. Я  принюхался  получше  и  обнаружил,  что
вдыхаю нечто более материальное, чем воображаемый  запах,  вполне  реальное,
исходящее откуда-то от горящего дерева, ткани  и  краски.  В  воздухе  стоял
тонкий дымок с медноватым оттенком.
   Рузвельт  посмотрел  назад;  старший   священник   прервал   свою   игру.
Автоматчики потеснились ко  мне  поближе  с  обеспокоенным  видом.  Рузвельт
рявкнул несколько приказов, и я услышал вопли снаружи большой комнаты. Волна
жара  прокатилась  над  нами,  и  вечеринка  расстроилась.  Четыре  автомата
подтолкнули меня к арке. Если это был сигнал, он был превосходен, но вряд ли
я мог что-либо сделать при этом. Команда автоматчиков прорезала  путь  через
толпу нотаблей, которые беспокоились,  кашляли,  половиной  голов  на  одной
дороге, половиной на второй. Мы добрались до низких ступенек, и  двое  новых
гвардейцев вошли с флангов, произошла некая торопливая работа ногами, и  они
оказались рядом со мной, и толпа сомкнулась вокруг нас в борьбе за  позиции.
Старикан в розовом с золотом и с париком утвердил свое лицо рядом с моим.
   - Сделайте  одолжение,  налево,  ваша  Милость,  -  прошипел  он.  Я  еще
перерабатывал  это,  когда  увидел,   что   ближайший   гвардеец   приставил
нерв-автомат к почкам своего напарника и нажал кнопку. Откуда-то  вышли  еще
двое в форме; я расслышал сзади себя глухой удар, и мы оказались на свободе,
вылущившись из края основной толпы,  и  направились  прямо