ялся и снова одарил меня улыбкой. Это был
человек, которого я должен был либо любить,  либо  ненавидеть;  среднего  не
дано. - Вам нет необходимости принимать решение прямо сейчас, - мягко сказал
он. - Я распорядился о комнате для вас в моих апартаментах. Отдохните  ночь,
затем мы снова поговорим. - Его взгляд скользнул по моему свитеру и  джинсам
и остановился на ноже, торчащем  из-за  пояса.  -  Я  должен  попросить  вас
оставить это... э...  оружие  у  меня,  -  произнес  он.  -  Технически,  вы
находитесь под так называемым РАД - рутинным арестом для допроса. Нет смысла
говорить о причине беседы. - Я  оставлю  его  себе,  -  заявил  я  непонятно
почему. В его распоряжении была целая армия, чтобы отобрать у меня все,  что
ему захочется. Генерал нахмурился и наклонился вперед. Сейчас в  его  глазах
был легкий, контролируемый гнев.
   - Будьте достаточно любезны избежать неприятностей, положив  нож  на  мой
стол, - сказал он. Я мотнул головой.
   - Это сентиментальный довесок ко мне, генерал. Я так долго носил его, что
буду чувствовать себя голым без него.
   Его глаза поймали взгляд, как электронный прицел, затем он расслабился  и
улыбнулся.
   - Ладно, оставляйте. А сейчас  пойдите  и  подумайте  над  тем,  что  вам
сказано. Я надеюсь, к завтрашнему дню вы решите сделать, как я прошу.

***

   Комната, куда они меня  поместили,  была  маловата  для  дипломатического
приема, но в других отношениях список голосования за  нее  был  бы  заполнен
одними ?да?. Когда мой ?эскорт? удалился, я сунулся в гардеробную, способную
удовлетворить даже бродвейскую звезду, клозет,  в  котором  могли  бы  спать
шестеро и еще осталось бы место для игры в покер всю  ночь  напролет,  ткнул
пальцем постель, похожую на олимпийский ковер для борьбы, с кисточками.  Это
было намного причудливей, чем в моем  обычном  стиле,  но  у  меня  возникла
мысль, что выспаться на ней я смогу. Я принял душ в ванной,  полной  золотых
кранов и розового мрамора, надел свежую одежду, что была выложена для  меня,
после  чего  появился  официант  с   тележкой,   загруженной   фазанами   на
просвечивающем китайском фарфоре, вином и чашками бумажной толщины.  Пока  я
все это заглатывал, я думал о том, что  узнал  от  Рузвельта.  Поверхностная
часть - история о параллельных мирах и катастрофе, нависшей над  нами,  если
он и я что-нибудь не сделают с этим - это все равно; так  же  верно,  как  и
нездорово. Я не понимал этого и никогда бы не понял - но здесь, вокруг  меня
это было очевидно. Была и другая часть общего представления, что  беспокоила
меня.
   Однажды, когда время тяжело повисло на моих  руках  в  читальном  зале  с
плоской крышей, я провел  некоторое  время,  изучая  теорию  игр.  Настоящая
ситуация, кажется, поддавалась ее анализу в свете того, что я  узнал  тогда.
Рузвельт  попробовал  три  гамбита:  первый,  когда  он  освободил  меня  от
поручения; второй, когда попытался получить  мое  согласие  идти  с  ним  на
операцию в Распаде вслепую; и третий, когда попытался разделить меня  и  мой
нож. Я противился всем трем ходам больше инстинктивно, чем следуя логике или
плану.
   Я подошел к окну и посмотрел вниз на стену  и  булыжную  мостовую  улицы.
Большие деревья бросали рисунок тени на полосы травы и цветочные  клумбы,  а
широкие тротуары были полны хорошеньких женщин и мужчин  в  ярких  формах  с
плюмажами из конских хвостов, с  пуговицами,  сверкавшими  под  солнцем.  За
парком находились магазины с ярко  освещенными  витринами,  полные  плюша  и
различных товаров, кафе  с  открытыми  террасами,  тентами  и  столиками,  с
запахом свежесваренного кофе и свежевыпеченного хлеба. Откуда-то  с  эстрады
можно было слышать звуки оркестра, играющего вальс типа штраусовских,  но  я
никогда не слышал его там, откуда пришел.
   Я гадал, что сейчас делает Байярд и что он сказал бы о подобном  развитии
событий. Я принял его за влиятельное лицо в  основном  из-за  того,  что  он
выхватил меня из моей лодки как раз перед тем, как я собирался начать долгое
плавание.  Но  если  Рузвельт  сказал  правду,  если  вся  эта  штука   была
подстроена, только чтобы проверить мою реакцию, прежде чем толкнуть меня  на
ключевую роль  в  потрясающих  миры  событиях...  В  этом  случае  я  должен
рассказать Рузвельту обо всем, что видел в Шато-Гайяр. Может  быть,  в  этом
был некий ключ для того, кто знал, как им воспользоваться. Или злоупотребить
им.
   Байярду было известно намного больше о ситуации, чем мне; и он не доверял
Ринате или его  шефу.  Я  хотел  бы,  чтобы  полковник  прислушался  к  тону
Рузвельта и выдал мне другую сторону истории. Что мне сейчас было нужно, так
это информация о Рузвельте, о Байярде, о том, что происходит, и  просто  обо
всем; информация о моем месте во всем этом  -  а  также  назначение  старого
куска стали с магической способностью указывать на  другие  старые  стальные
куски.
   Я подошел к двери и с облегчением обнаружил, что  она  открыта,  страж  в
белой с золотом форме стоял навытяжку в дальнем конце прохода. Он направился
в мою сторону, но я дал ему отмашку, и он вернулся к своему посту. Я не  был
под арестом в буквальном смысле слова, но они приглядывали за мной. Я  начал
закрывать  дверь  -  и  услышал  пронзительный  звук,  похожий   на   ржание
недорезанной лошади, из комнаты рядом  с  моей.  Часовой  рванул  сверкающий
хромом автомат из полированной стойки и перешел на бег. Я сделал два  прыжка
к двери, откуда донесся вопль, дернул ручку, отступил назад и пинком  открыл
ее.  Моему  взору  предстал  белый  червяк  размерам   с   пожарный   шланг,
обернувшийся кольцами, как боа-констриктор, вокруг изломанного человеческого
тела.

***

   Это был старик с багровым лицом и седыми волосами, выпученными глазами  и
вывалившимся языком. Я держал сломанный меч в руке, не помня, когда  вытащил
его. Им я прорезал это, как сыр,  и  отделенный  конец  начал  хлестать  все
вокруг, расплескивая дурно пахнущую жидкость. Что-то  загрохотало  над  моим
ухом, как пушка, и ломоть червя разлетелся. Десятифутовый кусок шлепнулся на
пол, автомат прогрохотал еще раз, и тот взлетел в воздух, хлеща все, пока  я
рубил другую петлю, завивающуюся вокруг конца, как зачарованная змея. Теперь
существовали, уже четыре куска этой штуки, а еще больше выливалось из  двери
ванной. Я услышал щелчок осечки и ругань охранника. Я прорубил себе дорогу к
нему, но было слишком поздно. Он был  завернут,  как  мумия,  а  его  голова
находилась под таким углом, который означал, что тот закончил службы в своем
нынешнем послужном списке. Из перехода доносились вопли, звуки бегущих ног и
выстрелы. Я прорезал себе путь сквозь комнату  в  ванную.  Жадеитово-зеленый
мрамор был полон червя, просачивающегося  сквозь  канализационные  трубы.  Я
расчистил себе дорогу обратно сквозь шлепающиеся куски прямо в холл. То, что
было там, было страшнее червя и казалось массой сырого мяса,  громоздящегося
вверх по лестничному проходу на полпути по коридору. Двое мужчин стреляли  в
него, но это, казалось, ничего не  значило  для  него.  Я  подбежал  к  нему
сверху,  отхватил  ломоть,  и  масса  резинообразного  вещества  откатилась,
брызнув розовой кровью. Холодная сталь ему не нравилась.  -  Берите  ножи  и
мечи, - завопил я. - Вы теряете время, стреляя из пулевого оружия!
   Пузыристая масса вдоль  холла  была  довольно  далеко,  чтобы  наполовину
закрыть дверь. Я ворвался внутрь и  мельком  увидел  женщину,  стоящую  там,
прежде чем эта штука хлынула ключом  и  блокировала  отверстие.  Я  отсек  с
полдюжины хороших ломтей, чтобы ампутировать  массу  в  двери,  но  и  здесь
опоздал. Все, что я смог увидеть от  девушки  -  это  пара  ног  в  домашних
туфельках, торчащих  из-под  твари,  как  у  безалаберного  механика  из-под
скользящего катка.
   Сзади, в холле, я увидел Рузвельта в его жилете и с зубами, обнаженными в
подобии ухмылки, отбивающегося от твари двуручным  мечом.  Увидев  меня,  он
завопил:
   - Кэрлон, ко мне!
   Люди в формах с церемониальными короткими мечами старались как могли,  но
именно Рузвельт отбивал тварь назад. Оно сгрудилось в форму ?кармана?, и  он
углубился в него, в то время как остаток этой штуки взгромоздился по  бокам,
окружая его. Я ударил слева, отрубив ломоть размером с шотландского пони как
раз тогда, когда другая сторона сложилась внутрь, почти поймав его. Рузвельт
всадил в это меч, а я прокосил ход сквозь это и остановился спиной  к  нему.
Мне показалось, что он пытается прорезать себе дорогу к двери, которая  была
закрыта на две трети и  начинала  прогибаться.  Мы  очистили  ее,  при  этом
обнаружив дюжину людей, работающих мечами на внешнем периметре, которые  они
стащили откуда-то со стен. Мы  были  по  лодыжки  в  жидкой  розовой  крови,
которая вытекала из каждого пореза, сделанного нами.  Я  почувствовал  запах
дыма, оглянулся и увидел пару пожарников в защитных костюмах,  поднимающихся
по лестнице с большой паяльной лампой. Тварь отплывала  от  них,  чернела  и
дрожала. В следующую минуту или две все кончилось. Я посмотрел на  Рузвельта
сквозь дым и вонь, мимо него вдоль по коридору, забрызганному до  потолка  и
вонявшего, как бойня. - Прекрасно, - произнес я, обнаруживая,  что  шатаюсь,
будто только что пробежал милю за четыре минуты. - Что  это  было?  Рузвельт
усмехнулся  мне,  тяжело  дыша,  на  его  лице  была  кровь.  Но  что  самое
невероятное,  он  выглядел  как  человек,  который  собирался  пошутить.   -
Резвились час с четвертью, - произнес он. - Поздравляю вас, капитан.
   Вы действовали со мной на пару, удар к удару. Немногие способны на такое.
Это было хвастовство, но оно каким-то образом звучало не вызывающе, а  очень
естественно.
   - Вы не ответили на мой вопрос, генерал! - сказал я. Его глаза скользнули
мимо меня, устремившись к бесформенной груде,  распростершейся  по  голубому
восточному ковру.
   - По правде говоря, я и сам не знаю, - ответил он. - Это  была  наихудшая
атака изо всех, до  сих  пор  со  мной  случавшихся.  Периодичность  распада
сокращается  до  девяносто   одного   часа,   и   интенсивность   возрастает
логарифмически. Кажется, это не животное, в нормальном смысле этого слова  -
просто масса мяса, дико растущая. - Что за мясо, - пробурчал я. -  При  виде
его моя кожа покрылась мурашками.
   - Человеческое мясо, мистер Корлэн, - ответил он. - Я еще  не  уверен  на
счет всего этого, генерал, - кивнул я, - но если это именно  то,  с  чем  вы
боретесь, то я с вами. Он улыбнулся мне, протянул руку и схватил мою  ладонь
хваткой камнедробилки.
   - С вами за спиной...
   - Рядом с вами, - прервал его я. Он кивнул, продолжая улыбаться.
   - Пусть рядом. Может быть, мы еще сможем господствовать.  Следующую  пару
ночей я немного поспал, а когда не был занят ломкой костей с мастером борьбы
без оружия по имени Линд, слушал лекции по  полевым  операциям  и  дремал  с
гипномагнитофоном, пристегнутым к моему черепу, который  до  отказа  набивал
меня основными датами истории Распада. Рядом  со  мной  было  еще  несколько
стажеров. Одной из них была красивая девушка восточного типа из А-линии, где
китайцы заселили Америку в девятом веке и встретили  римлян,  направлявшихся
вверх по Миссисипи в тысяча семьсот семьдесят шестом году. Она  направлялась
в то место, где орда регрессировавших,  матриархальных  монголов  готовилась
пронестись по феодальной Европе. Кажется,  она  подгоняет  себя  под  список
особенностей  для  инкарнации  богини  Чу-Ки,  наподобие  небесной   Госпожи
Драконов. И большой угольно-черный мужчина с пылающим взглядом  -  возможно,
из-за нержавеющего  штифта  у  него  в  носу  -  был  призван  из  Зулусской
Африканской  Империи,  чтобы  помочь  реорганизовать  сопротивление  ?корней
травы?, культ убийц-самоубийц, чтобы  убивать  каждого  десятого  из  черных
рабов в линии, где греки развили науки дохристианской эпохи  и  использовали
их для захвата известного  мира  до  того,  как  их  постигла  стагнация.  Я
встречал коллегу, который был классическим примером австралийского  бушмена,
- но по его линии племя возвеличилось на родной земле. У него  было  трудное
время, пока он не научился не морщить свой плоский нос при странных запахах,
но он был джентльменом и обращался с нами, как с равными. В течение недели я
пытался несколько раз увидеть Байярда, но Рузвельт всякий раз отказывал мне,
говоря, что полковник болен, что у него началась пневмония, как  это  бывает
часто, когда чуточку понервничаешь, что он в кислородной палате и посетители
к нему не допускаются. Наконец наступил день, когда генерал спустился вниз и
полчаса наблюдал, как  Линд  пытается  поставить  меня  на  уши;  но  я  был
удачливее, и вместо этого перебросил его самого.
   - Вы готовы, - сказал Рузвельт. - Мы отправляемся в полночь. Вокзал  Сети
был гигантским, ярко  освещенным  помещением  с  полированным  белым  полом,
размеченным оранжевыми линиями, с рядами челноков, стоящих между  ними.  Там
находились маленькие  одноместные  разведчики  и  большие  на  двадцать  два
пассажира  транспортники,  какие-то  голые,  функционального  вида  коробки,
несколько  причудливых  разработок  для  Очень  Важных   Персон,   некоторые
бронированные, некоторые  перестроенные  под  грузовые  фургоны  или  машины
срочной  психологической  помощи.  Стоял  спокойный  высокого  тона  звук  и
постоянный шум и грохот  от  перемещения  воздуха  при  прибытии  и  отбытии
челноков. Я никогда не видел  ничего  подобного  раньше,  но  все  это  было
знакомо по сеансам гипномагнитофона.
   Техники, в  белых  халатах  колдовали  над  машинами,  стоя  у  маленьких
пультов, расположенных вдоль ячеек.  В  дальнем  конце  помещения  я  увидел
группу людей в костюмах, похожих на испанских конкистадоров, и другую группу
в пуританском черном.
   - Защитная окраска, - заметил Рузвельт. -  Наши  агенты  всегда  пытаются
гармонировать с фоном. В нашем случае маскарад необязателен.  Там,  куда  мы
собираемся, насколько я знаю, разумной жизни не осталось. Техники  приладили
на нас костюмы - старомодное летное  обмундирование  с  мягкими  водолазными
шлемами, проверили нас с  минимумом  формальностей,  и  мы,  пристегнувшись,
закрыли люк. Рузвельт посмотрел на меня сбоку и, подняв большой  палец,  дал
знак:
   - Готов?
   - Это ваше шоу, генерал, - ответил я.
   Он кивнул и  перебросил  рычаги  управления.  Возник  воющий  гул,  исчез
наружный свет; стены и крыша задрожали и скрылись. Мы торчали в  двух  футах
над свободным участком земли, полным сорняков, и выдували  пыль  в  открытое
небо.

Глава 6

   Много  мы  не  говорили,  пересекая  Распад,  сопровождаемые  ?блип-блип?
трассера, настроенного на цель. Я наблюдал, как испепеленный  ландшафт  плыл
мимо,  пока  Рузвельт  управлялся  с  пятьюдесятью  циферблатами   сразу   и
корректировал время от времени отметки по  причинам,  в  которых  я  не  мог
разбираться.
   Какое-то время мы неслись над равниной дрожащих скал, где дымок вился  из
фумарол и вулканического конуса,  отбрасывающего  на  небо  красное  сияние.
Затем  появился  океан  маслянистой,  пенистой   жидкости,   гладь   которой
нарушалась медленными пенистыми волнами. И снова земля:  пепельно-черная,  с
бледными языками пламени, облизывавшими ее, пока не стало  коалесцировать  в
порах лавы, тускло-красной, пузырящейся и щербатой. Все это время  тучи  под
луной никуда не двигались.
   Лава потемнела,  затвердела  и  обернулась  пыльной  равниной;  появилась
зелень,  странные  приземистые  деревья  выскочили   кучками   по   два-три.
Разрослись лозы, среди некоторых виднелись руины.  В  поле  зрения  появился
ломоть  скалы,  покрытый  сверху  корнями  пятидесятифутового  одуванчика  с
колючками вдоль всего стебля.
   -  Уже  близко,  -  сказал  Рузвельт.  -  Это  шоссе,  ведущее  в   город
Фонреврольта.
   Он подправил курс, чтобы поместить нас над старой дорогой,  выходящей  из
кошмарных джунглей между упавшими стенами и ржавыми стальными конструкциями,
что служили подставками для жгутов из плоти, что  сплелись  с  бородавчатыми
лианами, у которых  были  листья,  как  сгнившая  канва,  изгибающимися  над
переросшими гроздьями слепых голов грызунов, как связки фруктов.  У  них  не
было глаз, но множество зубов, разместившихся в  пазухах  листьев  растений,
нянчивших их.
   Лес открылся, поредел. Высокие, цвета охры и ржавчины,  здания  замаячили
по обе стороны, как в храме в джунглях Юкатана. Грибы  росли  на  граните  и
мраморе, раковой на вид коррозией заросли бронзовые статуи богов  и  богинь.
Лес отступил, выставляя напоказ мощную площадь и  гору  мраморных  обломков,
черепицы и стекла за рядом стофутовых колонн, оплетенных лианами.  Несколько
бесцветных пятен скрылись  во  мраморе;  широкий  изгиб  площади  на  минуту
выровнялся. Фонтан в центре слился в первоначальную форму, не хватало только
головы русалки посередине. Затем раздалось резкое  ?би-биип?,  и  на  панели
появился янтарный огонек. Мы прибыли в зеницу вероятностного шторма.
   Рузвельт повесил на шею ящик с инструментами и проверил шкалы на  нем.  -
Вы и я войдем в историю как  первые  люди,  кто  когда-либо  ставил  ногу  в
Распад, - сказал он, - а если сделаем что-либо  плохо,  допустим  мельчайшую
ошибку - будем и последними. Одна ошибка здесь может  заставить  кувыркаться
весь наш космос.
   - Довольно мило, - ответил я. - Только один вопрос: как  мы  узнаем,  что
может быть ошибкой?
   - Следуйте своему инстинкту, мистер Кэрлон, - сказал  Рузвельт,  одаривая
меня улыбкой, которая, казалось, была  перегружена  каким-то  неопределенным
значением.
   Открыв дверцу наружу, мы вошли в кошмарную фантазию. Повсюду громоздились
высокие здания на фоне неба  с  разорванными  клочьями  облаков  под  желтой
луной. Ближайшее здание было из полированного резного розового камня, откуда
свисали гигантские лианы, отбрасывающие  черные  тени.  Из  здания  вниз,  к
дорожке, окаймленной гигантскими дубами, на которых росли  зеленые  орхидеи,
вели белые мраморные ступеньки.  В  ветвях,  аркой  нависающих  над  мощеной
улицей,  пели  пронзительно  окрашенные   птицы.   И   за   этим   островком
сомнительного порядка маячили джунгли, как осаждающая армия.
   - Изумительно, - произнес  Рузвельт  тихим  голосом.  -  Почти  нетронут,
Кэрлон, - почти такой же, как и в дни его славы! Это Летний  дворец,  а  там
Кафедральный и Академия Искусств... Еще стоят среди кровавой бойни! - Трудно
поверить, что мы в центре шторма,  -  сказал  я.  -  Тут  спокойно,  как  на
кладбище.
   - Здесь умерла мощная цивилизация -  ответил  Рузвельт.  -  Так,  где  мы
стоим, триумфально маршировали армии с королями во главе. По  этой  улице  в
экипажах разъезжали прекраснейшие  женщины  вселенной.  Здесь  поднялись  до
своих высочайших вершин искусство и культура,  чтобы  быть  низвергнутыми  в
абсолютные глубины. Внемлите, Кэрлон, великолепие, навсегда утерянное. -  Но
сейчас я настроен найти то, за чем мы пришли. - Совершенно верно,  -  сказал
Рузвельт неожиданно  резким  тоном,  проверил  шкалы,  прикрепленные  к  его
запястью, и откинул свой шлем. - Воздух в порядке.
   Я попробовал его. Он был горячим, влажным, как  в  теплице  ночью.  Стоял
ровный фон звуков: шуршание и скрип листьев, потрескивание и трение стеблей,
вьющихся  на  ветру,  кудахтанье,  стоны,  шипение,  вой,  блеянье   голосов
животных, как  будто  мы  находились  в  самом  центре  величайшего  в  мире
зоопарка, все обитатели которого видели дурные сны. Черепичное покрытие  под
нашими ногами  было  расколото  и  шаталось,  но  вполне  проходимо.  Побеги
лишайников, толстые, как  запястья,  змеились  через  него,  и  лунный  свет
блестел на иглах, как poinards, что щетинился среди них.  -  Чтобы  защитить
челнок, я поставил его на осцилляторную цепь, что будет  препятствовать  его
переходу в фазу идентификации с любой А-линией, - заметил Рузвельт. -  Когда
мы будем готовы отбыть, я см