ствие   серьезного
недосмотра. Он хотел подвести меня и к макету, но я вежливо отказался.
   Инженер волновался. Ему хотелось показать, что он все предусмотрел, при
этом он понимал, сколь это  бессмысленно.  И  об  универсальной  страховке
спросил  меня  только  для  того,  чтобы  я  подтвердил  невозможность  ее
создания. Я думал, что на этом все кончится, но пожилой  человек,  который
уселся в кресло Аннабель, поднял руку:
   - Доктор Торичелли.  У  меня  один  вопрос:  каким  образом  вы  спасли
девочку?
   Я задумался.
   - Это был счастливый случай. Девочка стояла между нами. Я оттолкнул ее,
чтобы добраться до японца, а когда он ударил меня, с  размаху  налетел  на
нее. Перила низкие. Если бы там стоял взрослый, грузный человек, я  бы  не
сумел его перебросить, может, не стал бы и пытаться.
   - А если бы там стояла женщина?
   - Там стояла женщина, - сказал я, глядя ему прямо  в  глаза.  -  Передо
мной. Блондинка в жемчужных брюках с чучелом собаки. Что с ней?
   - Умерла от потери крови, -  сказал  начальник  охраны.  -  Взрывом  ей
оторвало ноги.
   Сделалось тихо. Люди вставали с подоконника, загремели стулья, а я  еще
раз вернулся мыслями к той минуте. Я знаю одно: я не пытался удержаться за
перила. Оттолкнувшись от ступени, я уцепился за  перила  правой  рукой,  а
левой   подхватил   девочку.   Перепрыгнув   через   барьер,   как   через
гимнастического коня, увлек ее вниз. А вот умышленно я это сделал, или она
просто под руку подвернулась, не знаю.
   Вопросов у них больше не было, но я хотел теперь, чтобы они спасли меня
от прессы. Меня стали уверять, что это излишняя скромность, но  я  остался
глух к увещеваниям. Дело не в скромности. Просто я не желал  иметь  ничего
общего с этой "бойней на  лестнице".  Вероятно,  только  Рэнди  догадался,
какими мотивами я руководствовался.
   Феннер предложил мне на сутки остаться в Риме гостем посольства.  Но  и
здесь я проявил упорство. Мне хотелось  улететь  с  первым  же  самолетом,
который  возьмет  курс  на  Париж.  Был  такой:  "сессна"  с   материалами
конференции, которая закончилась приемом в полдень,  -  поэтому  Феннер  с
переводчиком и явились в аэропорт в смокингах. Мы  продвигались  к  двери,
продолжая разговаривать, когда меня отвела в  сторону  незнакомая  дама  с
чудесными черными глазами. Она была психологом и все это время  занималась
Аннабель. Она спросила, действительно ли я хочу взять девочку  с  собой  в
Париж.
   - Ну да. Она сказала вам, что я обещал ей это?
   Дама улыбнулась. Спросила, есть ли у меня дети.
   - Нет. Точнее, есть, но не совсем мои: два племянника.
   - Любят вас?
   - Конечно.
   Она выдала мне секрет Аннабель. Оказывается, девочку замучила  совесть.
Я спас ей жизнь, а она была самого дурного обо мне мнения. Думала,  что  я
сообщник японца или что-то в этом  роде.  Поэтому  и  пыталась  бежать.  В
ванной я напугал ее еще больше.
   - Чем, Бога ради?
   В астронавта она не поверила. В посольство тоже. Думала, что  я  говорю
по телефону с каким-то сообщником. А поскольку у ее отца  винный  завод  в
Клермоне, она решила, будто я собираюсь  похитить  ее,  чтобы  потребовать
выкуп. Я пообещал даме, что ни словом не обмолвлюсь Аннабель об этом.
   - А может, она сама захочет мне рассказать? - спросил я.
   - Никогда  в  жизни  или  лет  через  десять.  Возможно,  вы  и  знаете
мальчиков. Девочки - другие.
   Она улыбнулась и ушла, а я принялся "вышибать" билеты на самолет.  Одно
место нашлось. Я заявил, что должно найтись и второе. Дошло до  телефонных
переговоров, и какое-то высокопоставленное лицо уступило  место  Аннабель.
Феннер торопился на важную встречу, но  готов  был  отложить  ее,  если  я
соглашусь с ним отобедать. Я отказался еще раз. Когда дипломаты  вместе  с
Рэнди уехали, я спросил, не можем ли мы с девочкой перекусить в аэропорту.
Все бары и кафе были закрыты, но нас это не касалось. Правила  на  нас  не
распространялись. Кудлатый брюнет, наверно агент в штатском, повел  нас  в
маленький бар  за  залом  регистрации.  У  Аннабель  глаза  были  красные.
Заплаканные. Но она уже приободрилась. Когда кельнер принимал  заказ  и  я
спросил, что она будет пить, она без запинки  ответила,  что  у  них  дома
всегда пьют вино. На ней была длинная блузка с  закатанными  рукавами,  на
ногах туфли, которые были ей велики. Я чувствовал себя бесподобно: и брюки
успели высохнуть, и можно не есть макароны. Вдруг я вспомнил  о  родителях
девочки. Сообщение уже могло появиться в телевизионном  выпуске  новостей.
Мы составили телеграмму; едва я встал из-за стола, как словно из-под земли
вырос наш чичероне и побежал ее отправлять. При  оплате  счета  оказалось,
что мы были гостями дирекции. Так что я расщедрился на такие чаевые, каких
Аннабель и ждала  от  настоящего  астронавта.  В  ее  глазах  я  уже  стал
личностью негероической, но  и  близкой  -  она  призналась,  что  мечтает
переодеться. Чичероне отвел нас в гостиницу "Алиталии", где в номере ждали
наши чемоданы.
   Пришлось немного поторопить девочку. Она принарядилась, и мы  с  важным
видом двинулись к выходу. За нами пришел заместитель директора  аэропорта:
директор занемог. Нервы. "Фиатик" службы контроля  полетов  подвез  нас  к
"сессне", у трапа изысканного вида юноша  спросил,  не  хочу  ли  я  иметь
фотографии, на которых запечатлены драматические  события.  Их  вышлют  по
указанному адресу. Я  подумал  о  блондинке  и,  поблагодарив,  отказался.
Последовали рукопожатия. Не могу поклясться, что в общей суматохе не пожал
руки, к которой еще недавно был прикован.
   Люблю  летать  на  маленьких  самолетах.  "Сессна"  подскочила,  словно
пташка, и помчалась на север. В семь мы приземлились  в  Орли.  Отец  ждал
Аннабель. Еще в самолете мы с ней  обменялись  адресами.  Мне  приятно  ее
вспоминать,  чего  не  могу  сказать  об  ее   отце.   Он   рассыпался   в
благодарностях,  а  на  прощание  наградил  меня   комплиментом,   который
наверняка придумал, услышав о том, что  произошло.  Он  сказал,  что  меня
отличает esprit de l'escalier [буквально:  сообразительность  на  лестнице
(фр.), соответствует русскому: задним умом крепок].



ПАРИЖ (ОРЛИ - ГАРЖ - ОРЛИ)

   Переночевал я в Орли,  в  гостинице  "Эр  Франс"  -  моего  человека  в
Национальном центре научных исследований уже не было, а  являться  к  нему
домой не хотелось. Перед сном пришлось  закрыть  окно,  потому  что  опять
засвербило в носу. И тут я осознал, что за целый день не чихнул  ни  разу.
Вообще-то можно было принять предложение Феннера, но уж очень я  спешил  в
Париж.
   Наутро, сразу после завтрака, я позвонил в  НЦНИ  и  услышал,  что  мой
доктор в отпуске, но никуда не уехал, поскольку  занят  отделкой  дома.  Я
позвонил в Гарж, где  он  жил,  но  оказалось,  что  ему  как  раз  сейчас
подключают  телефон.  Пришлось  поехать  без  предупреждения.  Поезда   от
Северного  вокзала   не   ходили:   бастовали   железнодорожники.   Увидев
километровую очередь на стоянке такси,  я  спросил,  где  ближайший  пункт
проката автомобилей - это оказалось отделение Херца, -  и  взял  маленький
"пежо". Сущее наказание ездить по Парижу, не зная  дороги.  Неподалеку  от
Оперы - я этого пути не выбирал,  просто  меня  туда  занесло  -  какой-то
фургон стукнул мой "пежо" в бампер, но  вреда  не  причинил,  и  я  поехал
дальше, думая о канадских озерах и воде со льдом, потому что небо источало
зной, редкий в такое время  года.  Вместо  Гаржа  я  по  ошибке  въехал  в
Сарселль, уродливый стандартный жилой  массив,  затем  долго  стоял  перед
железнодорожным шлагбаумом,  обливаясь  потом  и  с  грустью  вспоминая  о
кондиционерах.
   Доктор  Филипп  Барт,  "мой   человек",   был   известным   французским
кибернетиком и одновременно научным  консультантом  Сюрте.  Он  возглавлял
коллектив, разрабатывающий  компьютерную  программу  решения  следственных
задач, в которых объем важных для следствия  исходных  данных  превосходит
возможности человеческой памяти.
   Облицованный разноцветной плиткой дом стоял  посреди  довольно  старого
сада. Одно его крыло  осеняли  чудесные  вязы,  дорожка  к  подъезду  была
посыпана гравием, посредине сада красовалась клумба, кажется, с ноготками:
ботаника - единственная наука, от изучения которой избавлены астронавты. У
открытого сарая, временно служившего гаражом, стоял весь заляпанный грязью
"2СВ", а рядом - кремовый  "Пежо-604"  с  открытыми  настежь  дверцами,  с
вынутыми ковриками, истекающий пеной, - его мыли несколько детей сразу,  и
так бойко, что в первую минуту я не мог  их  пересчитать.  Это  были  дети
Барта.  Двое  старших,  мальчик  и   девочка,   приветствовали   меня   на
коллективном английском  языке:  когда  одному  не  хватало  слов,  другой
подсказывал. Откуда они знали, что ко мне  надо  обращаться  по-английски?
Потому что из Рима пришла телеграмма о приезде астронавта.  А  почему  они
решили, что именно я астронавт? Потому что подтяжек больше никто не носит.
Итак, старина Рэнди сдал меня с рук на руки. Я разговаривал со старшими, а
младший - не знаю, мальчик или девочка, - заложив  руки  за  спину,  ходил
вокруг меня, словно  в  поисках  точки,  откуда  бы  я  выглядел  наиболее
импозантно.
   У их отца было по горло дел, и я уже подумал, что лучше  не  входить  в
дом, а мыть с детьми машину, но тут доктор Барт высунулся из окна  первого
этажа. Он оказался неожиданно молодым, а может, я  просто  никак  не  могу
привыкнуть к своему возрасту, Барт поздоровался со мной вежливо, но в этой
вежливости я почувствовал холодок и подумал, что напрасно мы подступили  к
нему со стороны Сюрте, а не  НЦНИ.  Но  Рэнди  был  на  дружеской  ноге  с
полицией, а не с учеными.
   Барт провел меня в библиотеку, потому что  в  кабинете  был  беспорядок
после переезда, и, извинившись, на  минуту  оставил  меня  -  на  нем  был
заляпанный краской халат. Дом был весь как с  иголочки,  книги  на  полках
только что расставлены. Пахло сохнущей политурой и мастикой.  На  стене  я
заметил большой снимок - Барт с детьми сидит на слоне. Я пригляделся к его
лицу на  снимке;  никто  не  сказал  бы,  что  он  -  надежда  французской
кибернетики, однако я уже давно заметил,  что  представители  точных  наук
выглядят невзрачными в сравнении с гуманитариями, с философами, например.
   Барт вернулся, с неудовольствием  посматривая  на  руки  -  со  следами
краски, и я стал давать ему советы, как от нее избавиться. Мы  сели  около
окна.  Я  сказал,  что  я  не  детектив  и  не  имею   ничего   общего   с
криминалистикой, а просто втянут в дикое и мрачное дело и теперь пришел  к
нему, потому что он - последняя наша надежда. Его удивил  мой  французский
язык,  беглый,  хоть  и  не  европейский.  Я  объяснил,  что  я  родом  из
французской Канады.
   Рэнди больше верил  в  мое  обаяние,  чем  я  сам.  Я  так  нуждался  в
расположении  этого  человека,  что  испытывал  смущение   в   создавшейся
ситуации. Рекомендация Сюрте имела для него, вероятно, небольшую ценность.
В университетских кругах, где царил антивоенный дух,  все  были  убеждены:
астронавтов набирают из  армии,  что  не  всегда  соответствовало  истине,
например, в моем случае. Но  ведь  не  мог  я  сейчас  излагать  ему  свою
биографию. Я колебался, не зная, как растопить лед.  Как  он  много  позже
рассказывал, я походил на  плохо  подготовившегося  к  экзамену  студента;
выглядел столь беспомощно, что растрогал его. Хотя мои  догадки  оказались
справедливыми: полковника, рекомендацию которого раздобыл для меня  Рэнди,
Барт считал фанфароном, а его собственные отношения с  Сюрте  складывались
не лучшим образом. Но не мог же я знать, сидя перед ним в библиотеке,  что
лучшая тактика - нерешительность.
   Барт согласился меня выслушать. Я влез в это дело прочно и был способен
обо всем, что касалось его, говорить без запинки. К тому же я  захватил  с
собой микропленку со снятыми материалами. Барт распаковал проектор,  и  мы
включили его, не зашторивая окон, - от раскидистых  деревьев  за  окном  в
библиотеке стоял зеленоватый полумрак.
   - Это  головоломка,  -  сказал  я,  укрепляя  в  проекторе  катушку,  -
составленная из кусочков, каждый из которых по отдельности ясен, но вместе
они не создают ясное целое. Интерпол уже поломал на ней зубы. В  последние
дни мы провели имитирующую операцию, о которой я расскажу вам в конце. Она
не дала никаких результатов.
   Я знал, что компьютерная программа Барта находится в  стадии  доработки
и, по сути, еще не применялась; о ней говорили  разное,  но  мне  хотелось
заинтриговать его, и я решил рассказать  о  деле,  правда,  в  сокращенном
варианте.


   Двадцать  седьмого  июня  позапрошлого  года  дирекция   неаполитанской
гостиницы "Савой" сообщила полиции, что Роджер Т.Коберн,  пятидесятилетний
американец, накануне утром не вернулся с пляжа.  Коберн,  живший  в  отеле
"Савой" уже двенадцать дней, ходил на пляж  каждое  утро  и,  так  как  от
гостиницы до пляжа было около трехсот шагов, совершал прогулку в купальном
халате. Этот халат сторож обнаружил вечером  в  кабине  для  переодевания.
Коберн слыл прекрасным пловцом. Двадцать с лишним лет  назад  он  считался
одним из лучших кролистов Америки, да и в пожилом возрасте сохранил форму,
хотя и располнел. На многолюдном пляже никто не заметил его  исчезновения.
Но пять дней спустя во время небольшого шторма волны выбросили его тело на
берег.
   Эту смерть сочли бы несчастным случаем, какие  происходят  ежегодно  на
любом большом пляже, если бы не одна странная  деталь,  положившая  начало
следствию. Покойный, маклер из штата Иллинойс, был одиноким человеком; так
как он скончался скоропостижно, произвели вскрытие, которое показало,  что
он утонул с пустым желудком. Между тем дирекция гостиницы утверждала,  что
он отправился  на  пляж  после  плотного  завтрака.  Вроде  бы  пустяковое
противоречие, но префект полиции был на ножах с группой членов  городского
совета, вложивших капиталы в гостиничный бизнес, в том числе и в  "Савой".
А незадолго до этого в том же "Савое"  произошел  случай,  о  котором  еще
пойдет речь. Префектура обратила внимание на гостиницу, где с  обитателями
происходят несчастья. Негласное следствие поручили  молодому  практиканту.
Тот  взял  гостиницу  и  ее  обитателей  под  наблюдение.  Свежеиспеченный
детектив страстно хотел блеснуть  перед  своим  шефом,  и,  благодаря  его
рвению, обнаружились довольно-таки странные вещи.
   По утрам Коберн находился на пляже, после обеда отдыхал,  а  под  вечер
отправлялся в грязелечебницу братьев  Витторини  принимать  сероводородные
ванны, которые прописал ему местный врач доктор Джионо, -  Коберн  страдал
легкой формой ревматизма. За последнюю до кончины неделю он трижды попадал
в  аварии  по  дороге  из  лечебницы   и   каждый   раз   при   одинаковых
обстоятельствах: пытался проскочить перекресток на  красный  свет.  Аварии
были не опасные,  кончались  царапинами  на  кузове,  денежным  штрафом  и
нагоняем в полиции. В те  же  дни  он  стал  ужинать  в  номере,  а  не  в
ресторане,  как  раньше.  Официанта  впускал,  лишь  убедившись,  что  это
сотрудник гостиницы. Перестал он и гулять по берегу залива  после  заката,
что регулярно делал в первые дни. Все указывало  на  манию  преследования;
попытки  уйти  при  смене  желтого  света  красным   -   известный   среди
автомобилистов способ избавиться от  погони.  Манией  преследования  можно
объяснить  и  меры  предосторожности,  которые   Коберн   предпринимал   в
гостинице.
   Но  ничего  больше  следствие  не   обнаружило.   Коберн,   разведенный
четырнадцать лет назад,  бездетный  человек,  ни  с  кем  в  гостинице  не
сблизился; в городе, как выяснилось, у него тоже не было знакомых. Удалось
установить только, что за день до смерти он, не зная, что в Италии на  это
необходимо  специальное  разрешение,  пытался  приобрести  револьвер.  Ему
пришлось удовлетвориться покупкой оружия,  имитирующего  вечное  перо,  из
которого  можно  обрызгать  нападающего  смесью   слезоточивого   газа   и
несмываемой краски. Перо, не распакованное, обнаружили в вещах американца;
след привел к фирме, которая продала его. Коберн не говорил по-итальянски,
а человек, продавший перо, весьма слабо владел английским. От него узнали,
что американец хотел приобрести  оружие,  способное  обезвредить  грозного
противника, а не просто воришку.
   Поскольку  аварии  у  Коберна  каждый  раз  происходили  по   пути   из
грязелечебницы, практикант направил свои стопы к  братьям  Витторини.  Там
помнили американца - он был довольно щедр с прислугой.  В  его  поведении,
однако, не заметили ничего особенного, если не считать,  что  в  последние
дни он спешил и уходил, не просушившись как следует, не  обращая  внимания
на просьбы служителя подождать  положенные  десять  минут.  Столь  скудные
результаты  не  удовлетворили  практиканта,  в  припадке  вдохновения   он
принялся  листать  книги  лечебницы,  в  которых  регистрировалась   плата
клиентов за грязевые ванны и водные процедуры.
   Во второй половине  мая  у  Витторини  кроме  Коберна  побывало  десять
американских граждан, и четверо из них, оплатив, как и  Коберн,  абонемент
на полный лечебный курс (были  абонементы  на  одну,  две,  три  и  четыре
недели), через восемь - девять дней перестали появляться  в  лечебнице.  В
этом еще ничего странного не  было,  каждый  из  них  по  каким-то  личным
причинам мог уехать, не востребовав деньги, однако  практикант,  узнав  по
приходной книге их фамилии, решил проверить, что с ними случилось. Когда у
него спрашивали потом, почему в своих поисках  он  ограничился  гражданами
Соединенных Штатов, он не мог дать вразумительного ответа. То говорил, что
ему  вспомнилась  афера,  связанная  с  американцами,  -  полиция  недавно
обнаружила цепочку контрабандистов, которые доставляли героин в США  через
Неаполь, то ссылался на американское гражданство Коберна.
   Один из четырех мужчин, оплативших курс и переставших принимать  ванны,
Артур Дж.Холлер, юрист из Нью-Йорка, срочно  выехал,  получив  известие  о
смерти  брата,  и  сейчас  находился  в  своем  родном  городе.   Женатый,
тридцатишестилетний человек, он служил юридическим  советником  в  большом
рекламном агентстве. Судьба остальных троих сложилась трагически. Все  они
были в возрасте от сорока  до  пятидесяти  лет,  довольно  состоятельными,
одинокими и все лечились у доктора Джионо,  причем  один  из  них  -  Росс
Бреннер-младший - жил, как и Коберн, в гостинице "Савой", а двое других  -
Нельсон С.Эммингс и Адам Осборн - в небольших пансионатах, расположенных у
залива. Доставленные из Штатов  фотографии  продемонстрировали  физическое
сходство этих людей. Они были атлетического  сложения,  начинали  полнеть,
лысеть и при этом явно старались скрыть плешь.
   Итак, хотя на теле Коберна, тщательно обследованном в клинике  судебной
медицины, не нашли  следов  насилия  и  считалось,  что  он  утонул  из-за
судороги мышц или усталости, префектура  приказала  продолжать  следствие.
Занялись судьбой этих трех  американцев.  Вскоре  установили,  что  Осборн
выехал из Неаполя в Рим, Эммингс улетел в Париж, а Бреннер сошел с ума.
   История Бреннера уже была известна  полиции.  Этот  автоконструктор  из
Детройта с начала мая находился в неаполитанской городской больнице,  куда
попал из гостиницы "Савой". Первую неделю пребывания в  гостинице  он  вел
себя самым примерным образом -  утром  посещал  солярий,  вечером  братьев
Витторини,  а  воскресенье  посвятил  дальней  экскурсии.   Маршрут   этой
экскурсии удалось выяснить - их организовывало  бюро  путешествий,  филиал
которого находился в "Савое". Бреннер побывал в Помпее  и  Геркулануме.  В
море он не купался - врач запретил из-за камней в  почках.  От  оплаченной
уже экскурсии в Анцио он отказался накануне ее, в субботу,  но  уже  двумя
днями раньше повел себя странно. Перестал ходить пешком и, даже