полицейским,  безвольный,  словно  тряпка,  а  потом  вдруг
рванулся и прежде, чем тот водворил его  на  место,  перехватил  у  шофера
баранку. Вокруг было полно машин, и произошла авария. Такси так ударило  в
переднюю дверцу ближнего "ситроена", что его водителю переломило запястье.
Наконец полицейский на другом такси доставил  Прока  в  больницу,  но  там
отнеслись к нему недостаточно серьезно, отчасти  потому,  что  он  впал  в
ступор, временами всхлипывал, не отвечал на вопросы - в  общем,  вел  себя
смирно. Его оставили для обследования,  а  при  вечернем  обходе  главного
врача обнаружилось, что он исчез. Нашли его под кроватью,  где  он  лежал,
завернутый в одеяло, вытащенное из пододеяльника, так плотно прижавшись  к
стене, что его не скоро заметили. Он потерял  сознание  от  потери  крови:
лезвием, которое сумел переложить из одежды в  больничную  пижаму,  вскрыл
себе вены на руках. Его отходили, пришлось трижды переливать кровь.  Потом
начались осложнения, поскольку у него было слабое сердце.
   Это дело я получил на следующий  день  после  происшествия  на  острове
Сен-Луи. Оно как будто было не по части Сюрте, но  юрисконсульт  владельца
"ситроена" решил, что  представился  отличный  случай  "подоить"  полицию.
Адвокат выдвинул версию о возмутительной халатности полицейского, который,
конвоируя  обезумевшего  преступника,  позволил  ему  совершить  наезд,  в
результате чего его клиенту не  только  причинен  материальный  ущерб,  но
нанесены телесные повреждения и тяжелая психическая травма. Следовательно,
полиция несет  ответственность  и  должна  выплачивать  пенсию  из  фондов
министерства, поскольку виновный в случившемся полицейский  находился  при
исполнении служебных обязанностей.
   Чтобы  обеспечить  себе  надежные  позиции,  адвокат  в  подобном  духе
информировал прессу. Поэтому дело из разряда банальных инцидентов  перешло
в ранг повыше:  теперь  речь  шла  о  престиже  Сюрте,  точнее,  уголовной
полиции. Шеф поручил мне расследование.
   В  предварительном   медицинском   диагнозе   констатировалось   буйное
помешательство на почве поздно  проявившейся  шизофрении,  но  чем  дольше
исследовали  Прока,  уже  после  попытки  самоубийства,  тем  сомнительнее
казался диагноз.  Шесть  дней  спустя  это  был  сломленный,  едва  живой,
внезапно постаревший,  но,  в  сущности,  вполне  нормальный  человек.  На
седьмой день пребывания в больнице он дал показания.  Сказал,  что  сперва
клиент уплатил ему вместо обещанных полутора  тысяч  всего  сто  пятьдесят
франков, мотивируя это тем, что не получил  всех  снимков.  В  понедельник
Прок шлифовал стекла для очков, и вдруг его охватила такая,  ярость,  что,
бросив  все,  он  в  чем  был  выбежал  из  мастерской,   "чтобы   с   ним
расквитаться". О посещении  кондитерской  он  вообще  не  помнил.  Не  мог
вспомнить и ничего из происшедшего на  мосту,  знал  только,  что  закатил
клиенту в квартире скандал и тот уплатил ему сполна.  В  ночь  после  дачи
показаний его состояние резко ухудшилось. Он умер на рассвете от сердечной
недостаточности. Врачи сошлись на том, что причиной был реактивный психоз.
Хотя смерть Прока лишь косвенно была  связана  с  тем,  что  произошло  по
дороге в больницу, дело снова приняло  серьезный  оборот.  Труп  -  всегда
козырная карта. Накануне смерти Прока я был  у  его  матери.  Для  женщины
столь преклонного возраста она была весьма вежлива. Я прихватил с собой на
улице  Амели  практиканта  из  отдела  наркотиков,  чтобы  он   обследовал
лабораторию и находящиеся там  химикаты.  У  мадам  Прок  просидел  долго:
мышление у такой старой дамы вроде грампластинки, раз начала о чем-нибудь,
приходится набраться терпения. Под конец  визита  мне  показалось,  что  я
слышу внизу, в лавке, дверной колокольчик - окно было открыто. Практиканта
я застал за прилавком, где он просматривал книгу записей.
   - Нашли что-нибудь? - поинтересовался я.
   - Нет, ничего.
   Однако вид у него был растерянный.
   - Был кто-нибудь?
   - Да. Откуда вы знаете?
   - Я слышал колокольчик.
   - Да, -  повторил  он  и  рассказал  мне,  что  произошло.  Он  услышал
колокольчик, но, поскольку стоял на стуле, открыв распределительный  щиток
- по ходу обыска, - то не смог сразу выйти в лавку. Пришедший, слыша,  что
кто-то возится, и будучи уверен, что это Прок, громко сказал:
   - Ну, что там? Как вы сегодня себя чувствуете, старина Дьедонне?
   При этих словах мой практикант вошел в лавку и увидел  мужчину  средних
лет, с непокрытой головой, который при виде его вздрогнул  и  инстинктивно
подался к дверям. Виноват был случай. Обычно  люди  из  отдела  наркотиков
ходят в штатском, но в тот день намечалось скромное торжество  в  связи  с
награждением одного из  них,  а  с  поздравлениями  следовало  являться  в
мундире. Торжество начиналось в четыре часа, и  практикант  отправился  со
мной уже в форме, чтобы не возвращаться домой.
   Итак, пришедшего  смутил  полицейский  мундир.  Он  сказал,  что  хочет
получить очки, отданные в починку. Показал квитанцию с номером. Практикант
ответил, что владелец мастерской занемог и поэтому клиент, к сожалению, не
сможет получить свои очки. Было  сказано  все,  что  можно  было  сказать,
однако клиент не уходил. Наконец, понизив голос,  спросил,  неожиданно  ли
заболел Прок. Практикант это подтвердил.
   - Занемог серьезно?
   - Довольно серьезно.
   - Мне... крайне необходимы эти  очки,  -  произнес  незнакомец  -  явно
только потому, что не осмеливался задать  интересующий  его  вопрос.  -  А
он... жив? - спросил он все-таки наконец.
   Это практиканту совсем не понравилось. Не отвечая, он взялся  рукой  за
подъемную доску прилавка, чтобы выйти и проверить документы у  посетителя.
Но тот стремительно повернулся  и  вышел.  Когда  практикант  выскочил  на
улицу, незнакомца и след простыл. Близился четвертый час,  моросил  мелкий
дождик, люди возвращались с работы, на тротуарах была толпа.  Я,  конечно,
рассердился, что практикант позволил ему улизнуть, но нагоняй  оставил  на
потом. Впрочем, у  нас  имелась  книга  заказов.  Я  спросил  практиканта,
запомнил ли он номер квитанции. Нет, он не обратил внимания.  В  книге  за
последние дни немало заказов было помечено одними инициалами клиентов. Это
не предвещало ничего хорошего. Единственное, за что я мог зацепиться, было
туманным, как облако, - поведение этого клиента.  А  он,  видимо,  неплохо
знал Прока, раз обращался к нему по имени. Без особой надежды на  успех  я
принялся переписывать последние записи из книги.  А  может,  квитанции  на
очки - только удобное прикрытие? Наркотики могут лежать в тайнике, который
не  отыщешь  за  один  день,  если  его  устраивали  профессионалы.  Номер
квитанции может быть фиктивным. Что я думал тогда  о  Проке?  Так,  ничего
определенного. Если допустить, будто его мастерская действительно  служила
перевалочным пунктом для наркотиков, то  бессмыслицей  было  предполагать,
что Прок, получив партию товара, попробовал его первым и потому отравился.
Товар могли подменить, такое бывает, но не помню  случая,  когда  торговцы
или посредники  сами  употребляли  наркотики:  они  слишком  хорошо  знают
последствия,  чтобы  соблазниться.  Я  пребывал  в   растерянности,   пока
практикант не помог мне, вспомнив, что, хотя и моросил дождь, у посетителя
не было ни зонта, ни шляпы, а его  плащ,  ворсистый  редингот,  был  почти
сухим. Приехать на машине он  не  мог:  улицу  перекрыли  из-за  дорожного
ремонта. Следовательно, этот человек должен жить поблизости.
   Мы разыскали  его  на  пятый  день.  Как?  Очень  просто.  По  описанию
практиканта изготовили словесный портрет разыскиваемого, и сыщики обошли с
ним  консьержек  на  улице  Амели.  Клиентом  оказался  не  кто-нибудь,  а
ученый-химик  по  фамилии  Дюнан.  Доктор  Жером  Дюнан.  Тогда  я   снова
перелистал книгу записей и  обнаружил  странное  обстоятельство:  инициалы
Ж.Д. фигурировали в каждой из трех записей по дням, предшествовавшим  трем
припадкам безумия у Прока.
   Доктор жил на  этой  же  улице,  несколькими  домами  выше,  по  другой
стороне. Я отправился к нему после полудня. Он сам открыл дверь. Я тут  же
узнал его по наброску наших специалистов.
   - Ага, - сказал он, - пожалуйста, проходите...
   - Вы ожидали этого визита? - спросил я, следуя за ним.
   - Да. Прок жив?
   - Простите, но я хочу задать вам несколько вопросов, а не  отвечать  на
ваши. Какие основания у вас думать, что Прок мог умереть?
   - Сейчас я, в свою очередь, вам  не  отвечу.  Самое  важное,  комиссар,
чтобы это дело не получило огласки. Его необходимо скрыть от прессы. Иначе
это может иметь роковые последствия.
   - Для вас?
   - Нет, для Франции.
   Я не стал обращать внимание на эти слова, но так ничего от  него  и  не
добился.
   - Увы, - отвечал он, - если я буду говорить, то только с вашим шефом  в
Сюрте, да и то получив санкцию своего начальства.
   К сказанному он ничего не прибавил. Опасался,  что  я  из  полицейских,
снабжающих прессу сенсациями. Это я понял уже потом.  С  ним  у  нас  было
немало хлопот. В конце концов все обставили,  как  он  требовал.  Мой  шеф
вошел в контакт  с  начальством  Дюнана  -  на  его  допрос  потребовалось
согласие двух министерств.
   Как известно, все государства  миролюбивы  и  все  готовятся  к  войне.
Франция не исключение. О химическом оружии все говорят с негодованием.  Но
и над ним работа не  прекращается.  Именно  он,  доктор  Дюнан,  занимался
поисками препаратов, именуемых депрессантами, которые  в  виде  газов  или
пыли поражали бы психику  неприятельских  солдат.  Что  нам  в  результате
удалось выяснить? Под расписку о неразглашении нам  сообщили,  что  доктор
Дюнан более четырех лет работал над синтезом такого депрессанта.  Начав  с
определенного химического соединения, он получил  значительное  количество
производных. Одно из этих производных оказывало требуемое  воздействие  на
мозг. Но лишь в огромных дозах. Нужно было принимать  его  ложками,  чтобы
вызвать характерные симптомы: сначала фазу  возбуждения  и  агрессивности,
потом  -  депрессии,  переходящей  в  манию   самоубийства.   В   подобных
обстоятельствах нередко производят реакцию замещения различных  химических
групп  в  исходных  соединениях  и  проверяют  фармакологические  свойства
производных, то есть полагаются на случай, в надежде, что он укажет верный
путь. Так можно работать годами, но  можно  получить  вещество  с  нужными
характеристиками сразу же. Первый вариант, конечно, куда более вероятен.
   Доктор Дюнан страдал сильной близорукостью, носил очки и  за  последние
годы не раз оказывался клиентом Прока. Без очков он шагу не  мог  ступить,
поэтому у него было три пары. Одни  носил,  вторые  держал  при  себе  как
запасные, третьи хранил дома.  Таким  предусмотрительным  он  стал,  когда
очки, которыми он пользовался, разбились однажды у него  в  лаборатории  и
работу пришлось прервать.
   Недавно, недели три назад,  он  разбил  запасные  очки.  Работал  он  в
абсолютной изоляции. Перед входом в  лабораторию  переодевался  с  ног  до
головы, менял даже башмаки и белье, а свои  вещи  оставлял  в  раздевалке,
отделенной от рабочего места  компрессорной  камерой.  На  голову  надевал
прозрачный пластиковый шлем. Воздух подавали по  специальному  эластичному
шлангу. Ни его тело, ни очки не соприкасались с веществами, с которыми  он
работал. Запасные очки Дюнан теперь  до  начала  работы  клал  высоко  над
головой - на полку с реактивами. Как-то, потянувшись за нужным  реактивом,
он смахнул очки на пол и вдобавок наступил на них. Пришлось идти к Проку.
   Явившись за очками два дня спустя, он едва узнал оптика.  Тот  выглядел
как после тяжелой болезни. Пожаловался, что, наверно, чем-то  отравился  и
ночью с ним был странный припадок; еще и сейчас,  неизвестно  почему,  ему
хочется плакать.
   Дюнан не придал словам оптика особого  значения.  Но  починкой  остался
недоволен: одна дужка жала, а новая линза неплотно охватывалась нейлоновой
оправой и через несколько дней вылетела, а так как это опять  случилось  в
лаборатории, где пол выложен кафелем, стекло разбилось вдребезги.
   Доктор снова принес очки Проку. Взял их на следующий день;  Прок  снова
выглядел, как Лазарь, - словно за эти сутки постарел на десять лет.  Дюнан
из вежливости стал расспрашивать его о подробностях повторного "припадка".
По описанию это походило  на  острую  депрессию  при  химически  вызванном
психозе - полное совпадение с симптомами, какие вызывал  препарат  X,  над
которым Дюнан трудился так  давно.  Однако  столь  острую  реакцию  обычно
вызывала доза порядка десяти граммов вещества в порошке - какая  же  могла
быть связь между этим и очками, отданными в починку?..
   Дюнан оба раза относил оптику запасные очки, которые обычно  лежали  на
полке, над бунзеновской горелкой, и  предположил,  что  пары  вещества  X,
поднимаясь, могли в микроскопических дозах оседать на этих очках. Он решил
проверить догадку, подверг линзы химическому анализу и  убедился,  что  на
них и на металлических шарнирах оправы действительно есть  следы  вещества
X. Но  это  были  дозы  порядка  микрограммов,  то  есть  тысячных  частей
миллиграмма. Среди химиков известна история, как был открыт  ЛСД.  Ученый,
работавший с этим веществом, не предполагал, как и никто в  ту  пору,  что
оно обладает галлюциногенным действием. Вернувшись домой  из  лаборатории,
он испытал типичный "взлет", с видениями и психотическим состоянием, хотя,
как всегда, перед уходом тщательно вымыл руки. Однако под ногтями  у  него
осталось ничтожное количество ЛСД, попало в пищу, когда он готовил ужин, и
этого оказалось достаточно для отравления.
   Доктор Дюнан стал прикидывать, что, собственно, делает оптик,  вставляя
в оправу новые стекла и распрямляя дужки.  Чтобы  выпрямить  пластмассовые
дужки, он быстро проводит ими над газовой горелкой. Неужели вещество X при
подогреве подвергается изменениям, в миллион раз усиливающим его действие?
Дюнан стал подогревать вещество всевозможными способами  -  над  горелкой,
спиртовкой, на пламени свечи, но безрезультатно. Тогда он решил  поставить
так называемый перекрестный опыт.  Он  согнул  дужку  очков  и  покрыл  ее
раствором препарата X, настолько  разбавленным,  что  после  испарения  на
оправе остались следы вещества порядка одной миллионной  грамма.  И  отнес
очки мастеру в третий раз. А когда явился за  ними,  увидел  за  прилавком
полицейского. Вот и вся история. История без  разгадки  и  тем  самым  без
конца.
   Доктор Дюнан предполагал, что  какой-то  реактив  в  мастерской  оптика
вызывал изменение препарата X.  Что  происходила  каталитическая  реакция,
усиливающая действие препарата почти в миллион раз. Но  найти  катализатор
ему не удалось.
   Нам оставалось умыть руки: не было основания продолжать следствие,  раз
виновных  надо  искать  не  среди  людей,  а  среди  атомов.  Преступления
совершено не было, так как доза вещества X, нанесенная Дюнаном на очки, не
могла убить и мухи. Насколько я  знаю,  все  реактивы  из  фотолаборатории
купил  у  мадам  Прок  Дюнан  или   кто-то   по   его   поручению.   Дюнан
последовательно проверил их воздействие на вещество X, но безрезультатно.
   Мадам Прок скончалась в том же году, под Рождество. Мои люди  сообщили,
что после ее смерти Дюнан на время перебрался в  опустевшую  мастерскую  и
чуть ли не всю зиму брал пробы со всего,  вплоть  до  фанерной  переборки,
крошек от шлифовального камня, стенной краски, пыли на полу, но так  и  не
обнаружил катализатора.
   Я рассказал вам обо всем этом по просьбе инспектора Пиньо. Мне кажется,
ваше дело из той же епархии. Такие дела творятся на свете с тех  пор,  как
его научно усовершенствовали. Вот и все.


   Мы возвращались в Гарж, целый час ехали через уличные  заторы  и  почти
всю дорогу молчали. Я узнал черты безумия Прока, как узнают знакомое лицо.
Недоставало только фазы галлюцинаций, но кто знает, что привиделось  этому
несчастному? Странно, но к  тем  жертвам  я  относился,  как  к  элементам
головоломки, а Прока мне стало жаль - из-за Дюнана.  Я  понимал:  тому  не
хватало мышей. Их нельзя было  довести  до  самоубийства.  Ему  нужен  был
человек. Дюнан ничем не  рисковал  -  увидев  в  дверях  полицейского,  он
заслонился Францией. И это я мог понять. Но его  слова:  "как  вы  сегодня
себя чувствуете, старина Дьедонне?" - приводили меня в бешенство.
   Если японец в римском аэропорту был преступником,  то  кем  был  Дюнан?
Фамилия, наверно, изменена. Я прикидывал, почему инспектор Пиньо  дал  мне
прослушать эту историю: не просто же из симпатии. Что скрывалось за  этим?
Эпилог, возможно, также присочинен. В таком случае это могло быть попыткой
под невинным предлогом передать Пентагону информацию  о  новом  химическом
оружии. Я поразмыслил над  этим,  и  такое  предположение  показалось  мне
правдоподобным.  Козырь  был  так  ловко  пущен  в  ход,  что   в   случае
необходимости легко от него отречься, я же слышал слова, что  _ничего_  не
найдено,  и  не  мог  быть  уверен  в  обратном.  Будь  я  просто  частным
детективом, то наверняка не удостоился бы подобного сеанса, но  астронавт,
даже  на  второстепенных  ролях,  ассоциировался  с  НАСА,  а  НАСА  -   с
Пентагоном. Если решение об этом приняли в высоких инстанциях, то Пиньо  -
только исполнитель, и смущение Барта тоже ни о чем не  говорит.  Положение
Барта оказалось деликатнее моего. Он-то наверняка ощутил дуновение большой
политики в столь неожиданном акте "помощи", но не хотел со  мной  об  этом
говорить, тем более что сам был ошарашен. В том, что его не  предупредили,
я не сомневался, поскольку знал правила игры в этих сферах.  Не  могли  же
его отозвать в сторону и сказать: "Этому "ами"  мы  покажем  издали  некую
козырную карту, а он сообщит о ней дальше". Там по-простецки не действуют.
С другой стороны, если бы в тайну посвятили одного меня, это выглядело  бы
дико - не могли они так поступить, зная, что Барт пообещал мне содействие.
Они не могли ни обойти его, ни  посвятить  в  закулисную  сторону  дела  и
избрали самый разумный вариант: он всего-навсего услышал то же, что и я, и
сам должен был ломать голову над тем, что будет дальше. Возможно,  он  уже
сожалел, что пообещал мне помочь.
   Я сопоставил эту историю с моим следствием. Выводы были не радужными. В
качестве  предпосылок  неаполитанских  несчастных  случаев   мы   выделили
сероводородные  ванны,  возраст  под  пятьдесят,   грузное   телосложение,
одиночество, солнце  и  аллергию,  а  здесь  перед  нами  был  человек  за
шестьдесят,  хилый,  не  аллергик,  живущий  с  матерью,  не   принимавший
сероводородных ванн, избегавший солнца и почти не выходивший из дому. Даже
при желании не найдешь большей разницы!
   В  порыве  великодушия  я  сказал  Барту,  что  мы  должны   переварить
услышанное врозь, чтобы не влиять друг  на  друга,  а  выводы  сопоставим,
встретившись вечером. Он охотно согласился. В три часа я отправился в сад,
где за беседкой меня поджидал маленький Пьер.  Это  была  наша  тайна.  Он
показал мне детали для ракеты. Первой ступенью должно было  стать  корыто.
Нет существ более ранимых, чем дети, поэтому я не стал говорить  ему,  что
корыто для ракеты-носителя  не  годится,  и  нарисовал  на  песке  ступени
"Сатурна-V" и "Сатурна-IX".
   В пять я был в библиотеке, как мы и условливались с Бартом.  Он  удивил
меня. Начал с того, что если над препаратом X  работали  во  Франции,  то,
вероятно, и в других странах. Такие исследования обычно идут  параллельно.
Значит, Италия тоже... Возможно, придется искать совершенно новый подход к
делу. Препарат мог быть  создан  не  в  государственных  лабораториях,  а,
например, в какой-нибудь частной фирме. Его мог  создать,  скажем,  химик,
поддерживающий  контакт  с   экстремистами,   или   же   они,   что   даже
правдоподобнее, какое-то количество этого вещ