ерит в Бога?
     -- Чудес не бывает, -- повторил я.
     -- Хорошо, -- сказал ван Роширен, -- я обещаю вам чудо.
     -- Зарегистрированное чудо. На бланке и с сертификатом, -- настаивал я.
-- Чудо, на которое заведена документация.
     Ван Роширен улыбнулся:
     -- Я обещаю вам чудо с сертификатом.
     -- Я все равно вам не поверю, -- сказал я.
     Мне в багажник положили двух жареных баранов, и  я заехал в сад,  чтобы
отдать  одного  из них работникам.  На другого  барана  я  позвал  окрестных
фермеров, Митчеллов, Доррешей и Дерека Саммерса. На окнах сверкали  белизной
занавеси, стол в большой гостиной был уставлен блюдами на серебряных ножках,
и огонь,  пылавший  в камине, окончательно растопил лед некоторого недоверия
между мной и соседями, возникший с тех пор,  как я подарил Ласси поливальную
установку. Князь Бродячего  Перевала, чей замок господствует над долиной, --
это вам не безродный Ласси. Все окрестные фермеры оценили по достоинству тот
факт, что  князь Шадак,  безнаказанно разрядивший свой револьвер над головой
исполнительного директора компании Филиппа Деннера, дарит баранов и зовет на
охоту начальника отдела связи компании Рональда Денисона.
     -- Знаете ли, какую мне рассказали историю? -- спросила Ирен Дорреш. --
Ван  Роширен крестил целую деревню в  Белой долине, через  неделю  они пошли
причащаться. Один поденщик не съел облатку, а зажал ее в, кулаке и спрятал в
карман, желая отнести больному брату. Карман  его  прохудился, облатка упала
на  землю,  мимо пробегавший гусь ее съел --  и что же? В бедного гуся вошел
святой дух, и тот три часа проповедовал Иисуса.
     -- Жаль, -- промолвил я, -- что проповедующего гуся не сняли на пленку.
     -- Конечно, его сняли  на  пленку, -- возразила  миссис  Дорреш,  -- но
пленку, по личному приказу Президента, сожгли.
     -- Я  смотрел очень хорошую передачу про ван  Роширена, --  сказал Джек
Митчелл, --  там  все  объясняли. Там  сказали,  что этот  человек одолеваем
различными  психическими  комплексами и  не  отдает себе  отчета  в реальном
положении  дел,  предпочитая утопать  в собственных  фантазиях. Убеждение  в
собственной  непогрешимости,  проецированное на  мистическую фигуру  "бога",
составляет  основу его  инфантильного и  нарциссического характера. Мир  для
него   существует   лишь   постольку,   поскольку   он   соответствует   его
фантастическим  рассуждениям  о  существовании   Иисуса.  Его  поверхностная
вежливость и  напускная любовь к  людям  скрывают глубокое  пренебрежение  к
кому-либо, кроме самого себя. Его равнодушие  к женщинам, привычка соблюдать
посты и  желание непрестанно помогать человечеству,  несомненно,  связаны  с
психическими травмами,  перенесенными  в  детстве, и  с  определенного  рода
извращенными  стремлениями. Вместо того  чтобы общаться с  собеседником,  он
стремится воздействовать на него, провозглашая себя говорящим от имени якобы
"непогрешимого существа". В сущности это опаснейший характер, который только
и может возникнуть в эпоху взаимного отчуждения людей,  в эпоху механической
цивилизации.  Характер,  способный возбудить  вокруг себя  массовую истерию,
стать  фокусом надежд для человека, вырванного из круга привычных социальных
связей, развязать страсти толпы, санкционируя, с помощью несбыточных надежд,
самое разнузданное насилие...
     -- Вы, Джек, современный  человек,  --  сказал я. -- Если вы увидите на
дороге Фаворский Свет, вы решите, что это террористы палят ферму.
     -- Мы все здесь современные люди, -- гордо согласился Митчелл.
     На следующий день поздно вечером раздался звонок.
     -- Рон?
     Это был Ласси.
     -- Что такое?
     -- Рон, Лина заболела. Поскользнулась на  дворе  и ударилась животом  о
пень.
     -- Ясно, -- сказал я, -- у вас есть страховка?
     -- Нет. Ты не мог бы довезти нас до Белых холмов?
     -- Буду через пятнадцать минут, -- сказал я.

     Через  пять минут я был уже в воздухе.  Я редко  летал ночью и надеялся
только, что  меня  не  собьют. Животом  о пень. Если бы моя жена на  восьмом
месяце беременности ударилась животом о пень, я  бы отвез  ее в  Дайтан. Там
отличная больница и обслуживает всех, кто имеет страховку. У Ласси страховки
не было.
     Через десять минут я сел во дворе Ласси. Лассп с братом втащили Лину  в
вертолет,  и я  тут  же взлетел. На женщине была цветастая  кофта,  подбитая
пухом, и клетчатая юбка с желтой каймой. Губы у нее были синие, она была без
сознания.
     -- Эй, -- сказал Ласси минут через десять, -- куда мы летим?
     -- В Дайтан, -- сказал я.
     -- У моей семьи нет страховки, -- сказал Ласси.
     -- У моей есть.
     Ласси нахмурился.
     -- Лина не твоя жена, а моя, -- сказал он.
     -- Но в больнице об этом не знают.
     -- А что будет, когда все раскроется? -- спросил Ласси.
     -- Не пори чепухи, -- сказал я.

     У  людей, которые привозят жену в больницу на собственном вертолете, не
спрашивают документов.
     Лину  погрузили  на  каталку  и  увезли  за  стеклянные  двери,  я  был
неспособен на  пояснения и громко рыдал.  Ласси, немного бледный, безупречно
одетый, объяснил, что я -- начальник отдела связи "Анреко",  что Лина -- моя
жена, а  он -- брат жены, совладелец  небольшой  фирмы, что  все мы  были на
ферме, когда сестра его поскользнулась и... Его английский был безукоризнен,
а  он весь -- воплощение  респектабельного преуспевающего туземца, возможно,
из   древнего   и   близкого  Президенту   рода,   породниться   с   которым
высокопоставленному служащему компании, конечно, вовсе не стыдно.
     Лине  понадобилась  операция. Всю ночь  я провел в  кожаном кресле  под
пальмой. За  стеклянной  стеной,  на  посадочной  площадке  сиротливо  обвис
голубыми  крыльями похожий на головастика  вертолет. Я думал о том, как  мне
объясняться с местными знахарями, если Лина умрет. Я также думал о том,  что
мне  придется  продать  похожий  на  головастика вертолет  в самом ближайшем
будущем, чтобы расплатиться со страховой компанией. Ночью у убитого тревогой
отца никто не спрашивал страховки, но утром...
     Ласси,  напротив меня, положил  ногу на ногу, взял со столика журнал и,
как ни в  чем  не  бывало, читал. Я даже рассердился, пока не увидел, что он
четвертый час смотрит на одну и ту же страницу.

     Молодой врач вышел из операционной в четыре утра, оглядел меня, подошел
к Ласси и сказал:
     -- Поздравляю с сыном.
     Я подскочил.
     -- Эй, -- сказал я, -- вы перепутали. Это я -- муж.
     Доктор оглядел меня с головы до ног.
     -- Да? Тогда  уж  не знаю,  с  кем вам изменяла ваша жена. Оба родителя
ребенка -- туземцы.
     Я схватился за голову. Ласси спросил:
     -- И что ему теперь будет?
     -- Ничего ему не будет, -- сказал доктор, -- если вы заберете женщину и
ребенка и улетите отсюда до  восьми утра, потому что я не такая сволочь, как
те, кто выписывает эти страховки.
     -- Я заплачу, -- отважился я, -- если женщине нужен уход.
     -- Помолчите,  --  сказал  доктор, --  на вас и так лица нет от  вашего
геройства.
     Доктор  надавал  нам обоим  лекарств и  советов,  помог донести Лину  с
ребенком  до  вертолета.  Он заметно нервничал: в восемь  утра кончалось его
дежурство, и человек, который должен был прийти ему на смену, не упустил  бы
возможности возвыситься из-за такого случая в глазах начальства.
     На прощание я спросил врача:
     -- Вы случайно не слышали проповедей ван Роширена?
     -- Это  кто? -- сначала  удивился врач, а потом всплеснул руками: -- А,
этот ваш шарлатан! Не слышал.
     До последнего срока оставалось сорок три дня.



Глава шестая

     В субботу, тридцать второго числа, я ужинал у Ласси.
     Мы  остались одни  на глиняной. веранде, глядели на  звезды  и  ели при
свечке дыню.
     --  Ласси, -- сказал я,  -- раньше я глядел на твою  ферму и видел, что
моя  ферма богатая,  а твоя -- бедная.  Я думал,  что  это от вашей  лени. А
теперь  я  вижу, что  спелые вы стараетесь, пожалуй,  больше  нас.  Куда  ты
деваешь деньги?
     -- Сколько, -- спросил Ласси, -- ты платишь налогов?
     -- Десять процентов -- компании.
     --  Ну а я плачу десять процентов компании, и пять -- Президенту, и еще
шестьдесят процентов отдаю Движению.
     Я закусил губу. Я знал, что мятежники вымогают  от фермеров  деньги. Не
заплатишь --  изнасилуют дочь,  сожгут урожай.  Но я  думал, это  десять  --
двадцать процентов..
     -- А что будет, если ты не отдашь эти деньги? -- спросил я.
     -- Вряд ли я могу  не  отдать эти деньги, -- возразил с усмешкой Ласси,
-- потому что это для тебя я Ласси, а для других я -- Исан Красивые Глаза.
     У  меня  похолодели  руки.  Исан  Красивые Глаза. Племянник полковника.
Человек,  который  больше  всех  в  окружении  полковника ненавидит  землян.
Человек,  который  хотел  в  самом  начале  встретиться с  ван Ро-ширеном  в
Кипарисовой долине. Человек,  который возил меня к князю Бродячего Перевала.
Стало  быть,  князь  Бродячего  Перевала  дарил  баранов  не  мне,  Рональду
Денисону, который сделал доброе  дело для бедного туземца, он дарил  баранов
другу Исана Красивые Глаза.
     И стало быть,  даже если  половина того, что пишут об Исане, -- вранье,
все  равно факт  остается фактом: я подружился с человеком,  голова которого
оценена правительством вдвое больше, чем моя ферма.
     --  Ну  спасибо, --  говорю я,  -- что ты представился. И что мы теперь
будем делать?
     --  А теперь, -- сказал Ласси, он же Исан Красивые Глаза, -- мы возьмем
твою машину  и поедем в столицу, и спросим, что нам  делать, у этого  вашего
проповедника.
     Мы сели в машину и поехали. Я сел за руль, Ласси --  рядом, а на заднее
сиденье забрались  трое:  лиц их я в темноте  не  видел,  только слышал, как
брякнули у них на коленях автоматы.

     В два часа ночи мы оставили троих наших спутников под окнами  глиняного
особнячка, где  теперь  жил  ван Роширен.  В окнах горел  свет.  Ван Роширен
трапезовал с учениками  и выслушать нас наедине отказался. Я закусил губу  и
надулся. Ласси пожал плечами и стал рассказывать все по порядку.
     Ван Роширен выслушал исповедь Ласси в полном молчании.  Ласси закончил,
проповедник поглядел ему в глаза и спросил:
     -- Почему ты продал поливальную установку?
     Ласси  побледнел.  "Что за  идиотский  вопрос,  --  подумал  я.  --  Ну
сломалась и продал. Может,  террористам понадобились деньги,  а  может,  для
свадьбы племянницы. Это же туземец -- что такое честь, он знает, а что будет
впереди -- наплевать, рассчитывать наперед они не умеют".
     -- Почему ты продал установку?
     -- Ну, --  процедил Ласси сквозь зубы, -- она все  равно сломалась, а у
племянницы была свадьба.
     Ван Роширен вдруг подпрыгнул и ткнул в него пальцем:
     -- Кому лжешь?! -- заорал он. -- Не мне лжешь, а Богу!
     Что  он делает? Это же  племянник полковника, это же его, ван Роширена,
шанс!
     -- Почему ты остался без установки?
     Ласси  вскочил  со  стула, отпихнул проповедника и  выбежал в  коридор.
Через мгновенье за окнами взвизгнули колеса сорвавшегося с места автомобиля.
Между прочим, моего автомобиля.
     Я схватился за. голову и стал орать на этого блаженного. Я орал  долго,
и  он мне  не мешал.  Я остановился  только  тогда,  когда  под окнами опять
заскрипели шины. Кого еще принесла нелегкая?
     Дверь распахнулась -- это вернулся Ласси.
     -- Я тут  покатался, -- сказал  Ласси,  -- и решил рассказать, почему я
остался без поливальной установки.

     Он уселся  на крашеной  циновке,  подгреб  под себя  ноги, оглядел меня
как-то странно,  как  покупатель  оглядывает связанного гуся  на  базаре,  и
начал:
     -- Как вы знаете, мой дядя старался не ссориться с землянами, а я их до
крайности  не любил,  и из-за этого меня в прошлом  году вышибли  из  первой
пятерки.  Вскоре объявили о  решении арбитражной комиссии, и мне  показалось
досадным,  что  меня не будет в официально признанном правительстве и что мы
опять будем рубить друг другу головы на потеху телевизорам, а компания будет
только снимать сливки.
     Я сильно поссорился с дядей, но у меня осталось много верных мне людей.
И  вот они стороной узнают,  что мой сосед, Рональд Денисон, большая шишка в
компании и разработчик ихнего "Павиана", просто так, бесясь с жиру, покупает
новую водоустановку, а старую ставит в сарай.
     Тогда мы составили план. Я тихо продаю свою установку. Потом, в рабочие
дни,  когда Денисона на  ферме  нет,  вывожу его  установку и  ставлю  себе.
Денисон поднимает шум. А я: "Да он продал мне эту установку! А то  с чего бы
ему покупать вторую?  Вот и документы!"  А документы о  продаже один человек
уже подделал.
     Кое-кому из моих людей это не понравилось, но я сказал: "Какая разница?
Все равно он вор, украл нашу землю. Все они воры, не один позарится на чужое
добро, так другой. Сам мошенник, а меня же будет обвинять в грабеже!"
     Ласси откинулся к стене и равнодушно продолжал:
     -- С  тех пор, как  прежний владелец  этой фермы,  человек из Движения,
усыновил  меня,  у  меня были  очень  хорощие  документы,  и  никто  не  мог
заподозрить  во  мне  Исана  Красивые  Глаза.  Мы рассчитывали  так:  пресса
поднимает  ужасный шум. Компания грозится послать за установкой своих людей.
Мы  сжигаем   свою  ферму  и   говорим,  что  это  --   результат  нападения
фермеров-землян. Кстати,  поэтому  ферма  была  в  таком  запустении,  когда
Денисон увидел ее в первый раз. Ей оставалось стоять полмесяца.
     А вскоре мы в отместку должны были напасть на ферму Денисона.
     -- Пустую или с людьми? -- спросил ван Роширен.
     --  С людьми,  -- спокойно  ответил Ласси.  --  После  такого нападения
земляне вынуждены были бы ввязаться  в бой.  Компании  пришлось бы воевать с
моим дядей, а дяде -- с компанией.  Это было бы лучше, если бы лишняя тысяча
асаиссцев  умерла хорошей смертью,  чем если  бы  все наши  фермеры стали бы
крепостными компании.
     Ласси усмехнулся.
     -- Так что сам понимаешь,  Рон, -- когда ты явился на ферму и предложил
установку  в  подарок,  я  было  решил, что тебе  донесли  о нашем плане,  и
перепорол всех своих людей,  А  когда я  понял, что  твой подарок от чистого
сердца, я решил, что поживу на ферме подольше, чем месяц.
     Я  сидел, как  заяц,  с  которого  содрали  шкурку. Я  представил  свою
сожженную ферму  и  в этой сожженной  ферме -- Дена  и  Агнес. "Господи,  --
подумал я, --  неужели это ты подсказал  мне подарить эту вонючую лейку?"  А
потом я поглядел на Ласси и подумал: как же нам быть теперь с нашей дружбой?
Как я буду дружить с человеком, который  хотел  убить  мою жену  и сына и не
убить  даже, а  сначала... Какого дьявола этот  ван  Роширен полез, со своим
дурацким вопросом?
     -- Так что же, -- сказал Ласси, -- нам делать?
     Он не смотрел на меня, и я не смотрел на него.
     -- Завтра,  -- ответил  ван Роширен, -- я проповедую у Облачного храма:
вы должны оба быть там и рассказать людям все, как вы рассказали мне, -- и о
том, господин Ласси, что  вы хотели  сделать с Денисоном, и о том,  господин
Денисон, как Господь вас спас через ваш собственный выбор.

     Что ж?  На  следующее утро  мы погрузились  в  машину и  поехали. Я вел
машину, а Ласси сидел рядом и дремал от усталости. На шею, в знак  покаяния,
он повесил веревку, довольно грязную, и снять ее отказался.
     Трое  людей  его остались в  своей  вчерашней одежде,  только автоматы,
по-моему, убрали под сиденье.
     Столица  страны  бежала  мимо нас,  праздничная  и умытая.  Мы миновали
трехэтажное министерство внутренних дел, с двумя нижними каменными этажами и
верхним деревянным. В  палисадничке  министерства копошились розовые свинки,
стадо гусей успешно перешло дорогу на красный свет.
     Что  ж,  покаяние так покаяние! Я представлял себе, что будет сегодня с
газетами. Это раньше называлось публичной исповедью, а теперь это называется
сенсацией  дня. Матерый террорист, племянник полковника, стоит перед Христом
с веревкой на шее...
     Я   свернул  на   проспект  Единорога:   вдалеке  за   рекой  мелькнуло
шестнадцатиэтажное здание компании и  витые, как улитки, верхушки павильонов
Облачного храма. По мосту к храму спешил народ.
     Справа потянулась белая стена, огораживавшая дворец Президента. В конце
стены,  за  позолоченной  загородочкой,  украшенной  узором  в  виде  бьющих
передними лапами  в воздухе  львов,  возвышалась  статуя Президента.  У  ног
статуи  стояла  мисочка с  кислым  молоком.  Перед  статуей  маялся  десяток
солдатиков.
     Ласси  положил  мне руку на  плечо и  подмигнул.  В этот  миг солдатики
повернулись  к нам боком и  замерли, как игрушка,  у которой кончился завод.
Тревожно  взблеснула мигалка, и поперек проспекта  на. нас вылетел кортеж  с
машиной Президента.
     Черт  побери!  Ван  Роширен не сказал нам, что Президент тоже будет  на
проповеди! Каяться при августейшей роже -- так мы не договаривались!
     Но  в  этот  миг  президентский  лимузин  запел тормозами и ушел  вбок.
Сопровождавшие  его  мотоциклисты схватились за автоматы.  "Поворачивай!" --
закричал Ласси. Один  из мотоциклистов бросил  мне  под  машину  гранату,  и
машина перекатилась  через нее раньше, чем она разорвалась. Я повернул  руль
вправо и перескочил через какую-то  канавку. Фигурная решеточка, ограждавшая
статую отца отечества, разлетелась в куски, солдатики брызнули  кто куда.  Я
развернулся и  нажал на  газ.  Стекло  сзади  запело и раскололось,  вдалеке
гнусно  запели сирены, а трое на заднем сиденье выхватили автоматы и  начали
весело отстреливаться.

     Впоследствии  я сообразил,  что  нам следовало оставить  тех троих, что
сидели на  заднем сиденье,  у ван Рошцрена. Потому  что хотя  я их рож и  не
знал, в охране Президента их знали наверняка; и  что, скажите, должен думать
гвардеец, если он  сопровождает Президента к Облачному храму, а им наискосок
выезжает  машина  с  тремя  известными  террористами-смертниками  на  заднем
сиденье?
     Скажем  прямо, мне даже  не  в чем особенно было  обвинять  гвардейцев,
потому  что  им  очень  трудно  было предположить,  что  террористы  едут  к
Облачному храму на публичную исповедь перед народом и журналистами.

     Но  все это я сообразил потом. А тогда я вел машину и ни о чем особенно
не размышлял. Помнится, я умолял  Ласси лечь  на пол. Нас преследовали, и те
трое отстреливались, как умели. А так как  они  это хорошо умели -- это-то и
была  их  профессия,   --  то  через   полчаса   они  застрелили  последнего
мотоциклиста.
     В воздух поднялись вертолеты,  но я уже свернул в узкие улочки торговой
части города, где вторые этажи нависали над мостовыми, словно  шляпки гриба,
и где с воздуха  разглядеть было  ничего невозможно. После этого  я  проехал
разрушенным  водостоком.  Там  мы  бросили  машину,  забрали  из  нее  вещи,
приглядели у обочины грузовичок, вынули из грузовичка стекло, залезли внутрь
и  поехали от  греха подальше. Нам удалось выбраться из  города еще до того,
как полиция перекрыла все дороги.

     Ни о каком  возвращении домой  не могло быть и речи. По приказу Ласси я
поехал . на  северо-восток. Вскоре машина начала петлять меж гор, похожих на
гигантскую каменную лапшу, порубленную мечом.
     Радиоприемник в грузовичке был сломан. Через два часа мы остановились в
придорожном магазинчике, чтобы купить новый. Ласси сделал несколько звонков.
Он вернулся очень бледный и сказал, что не может дозвониться до своей фермы:
в этих местах, до самых гор, действовали только местные линии.
     Мы покатили дальше, с включенным радио.
     Я  был  прав -- сегодняшняя  проповедь оказалась  сенсацией, ничего  не
скажешь.  Все  обзоры  новостей   начинались   с  рассказа  о  покушении  на
Президента.
     Официальный четвертый канал сообщил следующее:
     "Президент,  желая  явить  солидарность  с   народом,   сегодня   утром
намеревался  посетить Обла