увствуя  свою  силу,  ван  Роширен  начал  защищать меня и
Ласси.   Я   именовался   раскаявшимся    циником,   холодным,   расчетливым
представителем  среднего  класса,  в  душе  которого,  несмотря на  безбожие
окрестного мира, теплился божественный огонь. Мое поведение  показывало, что
Бог действует через всех -- и через  тех, кто ему покорен,  и через тех, кто
ему противится. "Если  Денисон мог раскаяться,  почему не  может  раскаяться
Президент?" -- вопрошал ван Роширен.
     Ласси  именовался раскаявшимся террористом.  Полиция доказала,  что это
Ласси  через четыре дня после  покушения  на  Президента учинил безобразие в
департаменте полиции.
     Ван Роширен обвинил полицию в подлоге.
     Я и Ласси стали весьма популярны.
     В воскресенье семнадцатого числа ван Роширен проповедовал в Кипарисовой
долине, возле  холма  Четырех Коров, в пяти милях от моей фермы. Он произнес
короткую  проповедь  о  Христе,  пострадавшем  безвинно  за  наши  грехи. Он
напомнил, что вера без дел мертва.
     Он сказал,  что подлинная власть дается только от Бога, и ни насилие ни
кровопролитие еще  не дают  права властвовать. После этого он напомнил,  что
истинному христианину не подобает противиться власти с оружием в руках.
     Он  сравнил  меня  и Ласси с  мучениками,  которых какой-то  Диоклетиан
бросал  на съедение львам.  Толпа заволновалась. Он  опять повторил,  что не
призывает противиться власти. Вместо этого он предложил  толпе пойти  в сады
двух невинных страдальцев и собрать урожай.
     Люди пришли в наши сады и стали собирать урожай.
     Власти заволновались: в середине дня из-за холма перед садом показались
два броневичка. Толпа  вышла на дорогу. Из  броневиков закричали, чтобы люди
убирались по домам.  Люди взялись за  руки  и остались. Броневики,  дробя  в
клочья  старый асфальт, приближались к ним. Те стали  петь песни, которые им
объяснил  ван  Роширен. Из  броневиков  закричали, что  у  них  есть  приказ
стрелять. Толпа стала садиться на дорогу.
     Ван   Роширен  поднял  в  руки  крест  и  пошел  навстречу  броневичку.
Бро-невичок  остановился  перед  крестом,  из   него  высунулся  разъяренный
лейтенант и  стал  орать.  Ван Роширен помахал крестом. Лейтенант смутился и
нырнул  обратно  в  люк.  Ван  Роширен  поднял крест  еще  выше и  пошел  на
броневичок. Броневичок же при радостных  криках толпы  и на глазах телекамер
попятился от креста.
     Весь  день пришедшие  на проповедь  собирали  вирилею:  одни  собирали,
другие веяли и отвозили в амбар, третьи вели репортажи. Броневички забросали
цветами.  Из  города приехали люди с едой. Молодой лейтенант опять  вылез из
броневичка и на этот раз заговорил вполне печатным языком. Он сказал:
     --  Президент  приказал  нам  подавить бунт. Но я не  думаю,  что  сбор
вирилеи можно считать бунтом. Если сбор вирилеи считать бунтом, что же такое
не бунт?
     Хозяин харчевни из соседнего городка объяснил:
     --  Когда я услышал  об этом  деле, я подумал: ага! Если там есть люди,
значит, они хотят есть. Если они хотят есть, значит, они заплатят по кредиту
за сандвич.
     -- Но вы раздали сандвичи даром? -- уточнил репортер.
     --  Ну,  -- развел руками трактирщик,  -- а иначе  я был бы совершенной
сволочью, правда?
     Вечером  в моих  и  Ласси амбарах лежало сорок тонн упакованной в мешки
вирилеи.  Кто бы, вы  думали, взял  на  себя обязанности координатора?  Джек
Митчелл,  мой сосед. Журналист спросил его:  "В  доме  ничего  не  пропало?"
"Ничего, -- ответил Митчелл и, сконфузившись, махнул рукой на лесок за синей
канавой, -- только вон лесок весь загадили".
     Вечерние газеты выходили с аршинными заголовками:  "Христианский колдун
останавливает танки", "Президент объявляет бунтом сбор вирилеи", "Президент,
покайтесь!".
     Следующий день  я провел на одной из военных баз полковника в горах.  Я
показывал людям, как пользоваться "Павианом-2".
     На обратном пути мы  узнали, что  моя жена вернулась  на ферму. У ворот
фермы  поставили  охранников.   Князь  Бродячего  Перевала,   заступаясь  за
обиженных  и ограждая  слабых,  взял  ее  под  свою  защиту.  Это,  впрочем,
означало, что он имел право на "долю благодарности" от урожая.
     Когда я вернулся, полковник сказал:
     -- Что вы за это хотите?
     -- Ласси спас мне жизнь. Это подарок для Ласси.
     --  Воспитанный человек не оставляет  подарков  без  ответа,  -- сказал
полковник. -- Что вы хотите?
     -- Освободите мою жену и сына, -- сказал я.
     -- Хорошо.
     -- Я хочу сам принять в этом участие.
     -- Вы настолько не доверяете нам?
     --  В доме есть документы, которые  только я могу отыскать. Я бы  хотел
забрать их с собой в "Харперс".
     Через два  дня в десять  часов  утра  я  вылез из  машины во дворе моей
фермы.
     Под  травяным  навесом  стоял  маленький  трактор. Местная  полицейская
машина уткнулась носом в его колесо. Не было ни малейшего ветерка, но дерево
вирилеи у ворот слегка шелестело листьями: это время от времени  срывались с
ветки и взлетали в небо розовые шарики. Утреннее солнце отразилось в большой
капле росы на листе толокнянки и недоуменно вытаращилось на меня.
     Я  был  одет  в форму майора  президентской гвардии.  Волосы  мои  были
покрашены в  каштановый цвет, и особый  крем,  каким  пользуются  актрисы  и
террористы,  наложенный  накануне  на ночь,  стянул  кожу  на  моем  лице  и
совершенно изменил его  черты. За  соседним холмом  на всякий .случай стояла
еще  одна  машина --  зеленый  "пикап" с людьми полковника.  Ласси,  однако,
полковник со мной не пустил -- риск и так был слишком велик.
     У ворот моего дома скучали два охранника. Они отдали мне честь.
     Двое моих спутников поднялись со мной наверх. Я  постучался  и  вошел в
гостиную. Агнес и Ден пили чай с добродушным белокурым полицейским.
     -- Собирайтесь, -- сказал я с  легким  акцентом,  -- вы  едете с нами в
столицу.
     Глаза Агнес  от  ужасе стали большие,  как блюдца. Она  прижала Дена  к
себе.
     -- Мальчишка едет с вами.
     Полицейский,  видимо, расстроился  и уткнул  глаза  в пол. Я  незаметно
подмигнул Агнес. Она  ахнула и выронила чайник, который  держала в  руках. Я
прошел в свой собственный кабинет. Белокурый полицейский поднялся за мной.
     -- Где ключи? -- спросил я.
     -- Тут уже искали, господин капитан.
     Из соседней комнаты донесся всхлип Агнес.
     -- Ключи, -- брезгливо сказал я, -- и помогите этой бабе.
     Едва я включил компьютер, как рядом со мной зашуршал телефон: кто-то  в
коридоре набирал номер. Я снял трубку и стал слушать.
     -- Алло, -- сказал голос полицейского.
     -- Секретариат майора Ишеддара слушает.
     -- Гм...  -- сказал гвардеец, -- я  тут  вот это как... Тут жена  этого
самого... Денисона... Плачет. Может, не надо?
     -- Вы сержант Данна? Несете охрану фермы?
     -- Ну да.
     -- Вы видели ордер на арест? Выполняйте приказ.
     На другом конце провода бросили трубку.
     Моя система работала превосходно.
     -- Но она не виновата! -- заорал гвардеец в оглохший телефон.
     Я стоял в своем кабинете у раскрытого сейфа, когда скрипнули ступеньки,
раскрылась дверь, и за моей спиной кто-то сказал:
     -- Руки!
     Я обернулся.  Посреди  комнаты с пистолетом в  руках стоял старый князь
Бродячего Перевала.



Глава девятая

     -- Руки, -- сказал князь.
     -- Что вы себе позволяете! -- взвизгнул я.
     -- Я обещал этой женщине мое покровительство, -- сказал  князь. -- Если
Президент совершает  бесчестные поступки, князья страны должны напомнить ему
о благородстве.
     Я  вытаращил  глаза  и  взглянул  на  белокурого полицейского,  который
осторожно выглядывал из-за спины князя. Я ткнул в него пальцем:
     -- Это ты предупредил князя!
     --  Я, -- улыбнулся князь,  --  боялся, что  это  случится, и. охотился
неподалеку.
     Полицейский сказал, потупившись:
     --  Не  стоит  Президенту причинять  зло  этой  женщине. Люди этого  не
простят. Надо думать о благе государства.
     -- О благе  государства, -- сказал я, -- полагается думать Президенту а
не нам с тобой. Если каждый начнет думать о благе государства то знаешь, что
выйдет?
     Князь ткнул меня пистолетом и сказал:
     -- Выметайся. Если я не защищу эту женщину, я буду обесчещен.
     Я побледнел  и  выронил дискету,  которую держал в  руках.  Я  и  князь
нагнулись одновременно, чтобы ее поднять. Губы князя  очутились  возле моего
уха.
     -- Что пожалует мне Президент,_ шепнул князь, -- если я  отдам ему  эту
женщину?
     -- Эту ферму, -- прошептал я, -- и все туземные фермы между этой фермой
и вашим замком.
     Князь выпрямился  и протянул  мне дискету. Вдруг он повернулся к  своим
слугам.
     -- Пошли отсюда, -- сказал он.
     Через минуту со двора послышался шум отъезжающего автомобиля.
     Я провел в  кабинете пятнадцать минут. Я увлекся, иначе бы услышал, как
во двор въезжает еще  одна машина.  Но я  сообразил, что  происходит, только
когда услышал топот сапог на лестнице,  а потом -- отчаянный женский крик. Я
выхватил револьвер и бросился вниз.
     Посреди  комнаты валялся  чемодан с раскрытым брюхом. В  углу заливался
криком  Ден.  Его прижимал к  себе  человек  с рыжей  бородкой и  с погонами
гвардейского капитана.
     --  Бросьте  револьвер,  Денисон, --  сказал  он, --  а  то я  застрелю
мальчишку.
     Я  бросил револьвер. Кто-то подошел сзади,  завел  мне за  спину руки и
защелкнул на них наручники. Я оглянулся  -- человек за моей спиной  тоже был
одет в гвардейскую форму, он был одного со мной роста и веса, только  на мне
была серая парадная форма, а на нем -- полевой камуфляж. Я лягнулся, и он  в
ответ сунул мне локтем под ребра. Я свалился на пол.
     Капитан  отпустил Дена  и  ушел  в  соседнюю комнату. Через  минуту  он
вернулся с сумкой, которую я там оставил. Он погладил сумку и сказал:
     -- Мы давно вас ждем, Денисон. С тех пор, как наши специалисты отыскали
в ваших компьютерах скрытые диски и не смогли их прочесть.
     --  Вы  с  ума  сошли,  капитан!  -- возмутился я.  -- За  кого вы меня
принимаете?
     Белокурый охранник что-то залопотал ему на ухо.
     -- Что, -- сказал капитан, -- наше ведомство?
     Снял трубку и набрал номер.
     -- Алло,  первый  секретариат? Дайте мне Адди...  Какого черта? Кто это
говорит?
     Гвардеец внезапно бросил трубку.
     -- Электронщик, -- зашипел он, -- это ваши штучки! Быстро в машину!
     Капитан  и двое  охранников  проволокли меня  по  двору  и  швырнули  в
полицейский фургончик.
     -- Быстро, -- заорал капитан, -- у него тут друзья!
     Полицейская машина выскочила  из ворот, и в тот же миг на соседний холм
вывернулся прыткий зеленый  "пикап". Над крышей его  сверкнула  длинная, как
удочка, антенна радиотелефона.
     -- Вот  она, первая  канцелярия, --  и капитан от избытка чувств двинул
меня под ребра.
     Затрещал автомат, словно кто-то  швырнул горсть  железных виноградин  о
задние, пуленепробиваемые дверцы фургончика.
     -- Проклятье, --  сказал капитан, --  а они не боятся  угрохать  своего
дружка?
     Напарник его на  переднем сиденье орал в рацию, желая вызвать  подмогу,
но рация словно потеряла сознание.
     -- Твои штучки! -- закричал капитан.
     Это и в самом деле были мои штучки.
     Фургончик несся во всю прыть: автоматные очереди подгоняли его, как бич
ленивую лошадку. Это был обычный полицейский фургончик, консервная банка, на
которую  навесили  немножко брони  и  пуленепробиваемые щитки  над колесами.
Такая штука  годилась  для разгона  демонстраций,  но не  для погонь:  мотор
фургончика  задыхался и фыркал, не в силах справиться  с непредусмотренным в
конструкции весом.
     До первых городских постов было полчаса езды: дальше люди полковника не
посмели бы  преследовать  полицию. За полчаса нас, скорее всего, догонят или
подстрелят,  несмотря  на  броневые  дверцы  и щитки  над  колесами. Капитан
догадался  правильно,  террористы, конечно,  не  прочь  освободить  меня, но
меньше всего им хочется, чтобы я живьем попал в руки полиции. Кстати говоря,
моя смерть решала множество проблем полковника. Возможно...
     Фургончик тряхнуло. Опять запел автомат.
     --  Они  не  успокоятся, пока  не  получат  своего Денисона  живым  или
мертвым, -- сказал молодой гвардеец.
     -- Живым они его не получат, -- ответил капитан.
     Весомое  заявление.  Капитан и молодой гвардеец  обменялись  понимающим
взглядом. Гвардеец что-то зашептал ему на ухо.
     -- Разденьте его! -- рявкнул капитан.
     С  меня безо всяких церемоний содрали штаны  и  башмаки.  С гвардейской
курткой  им  пришлось  повозиться,  потому  что,  когда  они  сняли  с  меня
наручники, я  начал пихаться, но они и тут управились в две минуты.  Молодой
гвардеец напялил мою одежду на себя. Мы были с ним одинакового роста и веса.
Я все еще не понимал,  что они хотят делать. Капитан защелкнул на  гвардейце
наручники.
     Машина  въехала   на  Чертов  мост,   передо  мной  открылся  и  пропал
великолепный  вид --  скалистый берег Ниссы и  стальные фермы  моста на фоне
синей  с  белыми  барашками  реки. В  ста метрах,  далеко  внизу  начинались
заборные решетки электростанции. Капитан -поднял свой револьвер.
     Гвардеец,  наряженный в мою форму, налег на боковую дверцу  и вывалился
наружу,  перекувыркнулся  через  голову,  поднял  скованные  руки и пробежал
несколько  шагов  навстречу  зеленому  "пикапу".  В  это  мгновение  капитан
выстрелил: пуля и другая  вошли гвардейцу в голову.  Тот,  охнув, отлетел  к
деревянному парапету, перевесился через него и со стометровой  высоты рухнул
в воду.
     Вот так.  Почему  гвардейцам удается  одолеть террористов,  которые, не
колеблясь, убивают себя для блага полковника? Потому, что гвардейцы тоже  не
боятся убивать себя для блага Президента.
     Я  еще успел  заметить  из  заднего  г,  окошка,  как  зеленый  "пикап"
затормозил на середине моста. Из него выскочил  Дан Большие Уши, подбежал  к
парапету, посмотрел  и без колебаний прыгнул  вниз, как  полагал он, за моим
телом...
     Капитан осклабился  и  с досадой  ударил  меня рукоятью  револьвера  по
голове. Тут меня выдернули из розетки, и больше я ничего не помню.
     Я очнулся  от того,  что на меня вылили ведро  ледяной воды.  Я помотал
головой и сказал:
     -- М-м-м...
     На меня вылили второе ведро Я открыл глаза и попытался  приподняться. Я
лежал на кафельной скамье в тюремном дворике  с бетонными стенами. Небо надо
мной было обтянуто железной  сеткой. В  нем плыли плоские с  золотой оборкой
облака,  бессмысленные, как иероглифы,  которые  сначала изобрели,  а  потом
забыли. Слева  торчали витые башенки  президентского дворца. Здания компании
не было  видно.  Судя по виду на витые башенки, я  лежал  во  дворике Пятого
департамента, в вотчине майора Ишеддара.
     На меня вылили третье ведро воды встряхнули, переодели и повели.
     Через пять минут меня втолкнули в кабинет  майора  Ишеддара. На потолке
был  нарисован   оригинал  известной   телевизионной  заставки:   Президент,
спускающийся   с  небес  на  национальном  флаге.   Стены  кабинета  увешаны
разнообразной  утварью  для  убийства  --  от  охотничьего  ножа  до  самого
настоящего гранатомета. Это  все -- оружие, из  которого хотели убить, но не
убили владельца кабинета.  В окна кабинета на всякий случай вделаны стальные
решетки  На  столе орехового дерева лежали  большая папка  черного  цвета  и
несколько дискет, вероятно,  из числа тех, которые  я пытался  прихватить  с
собой  с фермы. Из-за  стола поднялся  и  пошел мне навстречу очень красивый
человек лет тридцати пяти со смуглым, почти девичьим лицом и .осиной талией.
Это был майор Ишеддар начальник личной охраны Президента, тот самый, который
ненавидел землян.
     -- Ну, ученик  праведника, --  сказал майор Ишеддар, --  рассказывайте,
что вы делали у террористов.
     -- Я иностранный подданный. Я  пользуюсь правом экстерриториальности  и
ни на какие вопросы отвечать не буду. Позовите представителей "Анреко".
     Майор Ишеддар завел глаза к по  толку, словно советуясь со спускающимся
с небес Президентом.
     -- Вы, конечно, были иностранным подданным, пока  не померли, -- сказал
майор. -- Это интересный вопрос: может ли покойник быть чьим-то подданным?
     -- Один человек по имени Рай Адан меня уже хоронил, -- ответил я
     Майор  Ишеддар   пожал   плечами  и  продемонстрировал  мне   несколько
телевизионных записей, а  вслед за этим  любезно разрешил  послушать "вторую
волну"  мятежников. И  правительство, и мятежники сходились  в  том,  что  я
мертв.  Не  согласны  они  были  в  следующем: мятежники утверждали,  что  я
выскочил  из  гвардейской  машины  и  тут  же меня  застрелили  вдогонку.  А
гвардейцы  утверждали,  что  стреляли не они, а сами мятежники, желая убрать
уже ненужного человека.
     --  Вы, Денисон, сначала  попробуйте доказать, что  вы живы,  а потом и
права требуйте, -- наставительно сказал майор. Склонил голову и прибавил: --
А ведь полковник приказал вас убить.
     Я молчал.
     -- Вы хотели забрать жену, ребенка и вон те дискеты на столе и передать
дискеты в "Харперс", чтобы набить себе цену.
     Я равнодушно пожал плечами.
     -- Так вот, когда полковник услышал, что вы не собираетесь оставаться с
ним, он  решил забрать эти документы себе, а вас утопить в ближайшей канаве.
С  Ласси  он как-нибудь  бы  объяснился. Вы должны  благодарить меня и  моих
людей: они спасли вас и вашу семью.
     -- Майор, -- сказал я, -- отчего у вас на брюках варенье?
     Ишеддар удивился  и  глянул вниз.  У  него  на брюках не было  никакого
варенья. Майор нехорошо улыбнулся и сказал:
     -- Не  верите? Тогда  почему террористы вели по  фургончику,  огонь  на
поражение?
     Я сказал:
     -- Может быть, это и так, но, видите ли, майор, если полковник приказал
меня убить, у вас все равно нет ни малейших тому доказательств. А если он не
приказал меня убить, то вы бы все равно обвинили его в этом.
     Красавец майор расхохотался.
     -- А что вы ему придумали?
     -- Ничего.
     --  Не валяйте  дурака! Все  эти фокусы  с  радиотелефонами: сообщения,
которые нельзя  передать,  сообщения,  которые  принимает  не  тот  абонент,
сообщения, которые не берут декодеры...
     Я молчал, как выключенный телефон.
     -- Вы будете говорить?
     -- А пошли вы... -- сказал я.
     Я произнес  довольно  длинную  фразу. Майор  выслушал  меня  до  конца.
Смуглое его лицо осветилось застенчивой улыбкой.
     -- Это физиологически невозможно, -- сказал он.
     Я снова раскрыл рот. Он ударил меня по лицу и сшиб со стула.
     Вечером меня посадили в длинный бронированный автомобиль  и повезли. Мы
ехали  по  правительственным улицам, залитым  светом военных прожекторов, на
перекрестках  маялись  часовые  и  танцевали  статуи  древних  богов,  а  за
бронзовыми  решетками  старых  дворцов  мирно спали люди в  чистом белье и с
грязными душами.
     Месяц назад мне  приснилось, что  я еду в правительственном автомобиле,
заместителем министра связи. Сон в руку!
     Меня ввели  в  большой  кабинет,  отделанный согласно  старой асаисской
традиции. Мебель в кабинете была  затянута белым шелком, украшенным голубыми
клеймами с изображением  богов и героев. По  обеим сторонам двери стояли два
бронзовых   треножника,  разделенных  золотым   кольцом   на   три  пояса  с
изображениями неба,  земли  и  подземного  царства.  В  чашечке  на  вершине
треножника  курились  благовония.  Посередине  комнаты лежал  белый  ковер с
такими длинными и тонкими ворсинками, что, когда открытая  дверь всколыхнула
воздух в комнате, ворсинки ковра заволновались, как трава под порывом ветра.
В глубине кабинета за очень большим столом сидел очень маленький человек.
     -- Здравствуйте, господин Президент, -- сказал я.
     Маленький  человек встал из-за большого стола  и  неожиданно