й отец получит за тебя меньше, чем стоит этот автомат".
     Ден вздохнул и добавил:
     -- Когда ты прибежал, Майк испугался  и решил соврать. Он не виноват. У
него мама такая.
     -- Ну, -- сказал я, -- и куда ты собрался?
     --  Я решил пойти к Тайси и отдать  ему автомат. Пусть  у  него  вместо
братьев будет хотя бы автомат.
     -- Сам придумал?
     -- Нет,  -- сказал Ден, --  не сам. Тут  утром  ходил какой-то бродяга.
Землянин, а в старом мешке. Я проводил его до третьего сада.
     Я забрал у Дена автомат.
     -- Иди домой! Никуда ты не пойдешь!
     -- Нет пойду, -- сказал Ден.
     Я надулся и зашипел.  Еще  не хватало, чтобы  Ден  бегал по  дорогам  в
сумерках!
     -- Цыц! Я сам отвезу эту штуку.
     Я швырнул игрушечный  автомат на  заднее  сиденье,  на переднее положил
настоящий Ингрем и вылетел из ворот, забыв снять ручной тормоз.
     Я был в бешенстве. Так. Мой сын мне  лжет. Это раз. Два -- какого черта
мой сын  рассказывает  этому  бродяге ван Роширену  то, о  чем молчит мне? И
почему  мой  сын  должен извиняться перед этим  туземцем,  как  его, Тай-си?
Положим, все было так, как  он говорит, но ведь могло  быть и наоборот! Дети
есть дети!
     Тут я сообразил, что ван Роширен еще до разговора с моим  сыном знал, в
чем  дело. Ведь он же ходил в своем мешке по долине!  Разве он с нормальными
людьми  говорил?  Он говорил  с туземцами.  Какого черта,  спрашивается,  он
знает, что происходит в долине, а мы не знаем?
     Машина летела мимо цветущих садов.
     Я  был  так разъярен,  что заметил часового  на повороте только  тогда,
когда тот уже собрался стрелять. Я  затормозил,  машину развернуло  и сунуло
боком в кювет. Туземец распахнул дверцу.  Он даже не  взглянул на  Ингрем на
переднем сиденье. Глаза его сразу уперлись в игрушечный автомат.
     -- Куда? -- сказал он.
     -- Туда, --  ответил я,  показав рукой вперед, на холм с белой туземной
фермой. Черт побери! Я  так и не знал имени отца этого Тайси, а спрашивать у
часового было явно неудобно.
     Часовой забрал с переднего сиденья  автомат, сел в машину и ткнул в мои
ребра моим же автоматом.
     -- Поехали.
     Когда я нажал на газ, из  придорожной  канавы вылез еще один туземец  и
стал на место своего товарища.

     У ворот  фермы мой сопровождающий покинул машину и пошел объясняться. Я
высунулся из окна и стал смотреть. Южная сторона фермы была хорошо  защищена
маленькой речкой.  С остальных сторон  ее окружал небольшой  ров. На  другом
берегу речки  старый бензиновый двигатель  крутил  большое  водяное колесо с
подвешенными к нему бадейками. Бадейки съезжали в речку, наполнялись водой и
опорожнялись  в каменный  желоб.  Десяток  женщин в  пестрых юбках окунали в
желоб ведра, вешали их на коромысло и шли в сад. Босые их ноги давили грязь.
У плотной стены трое  туземцев  лежа  играли  в  карты и, жадно раскрыв рты,
глядели  женщинам  под юбки.  Я  вспомнил  "Эльзу-люкс",  которую  опробовал
сегодня утром. "Эльза"  поливала  гораздо  лучше. Кроме того,  она выглядела
привлекательней, чем туземки. От нее не пахло прелым ежом.
     Гид мой наконец закончил переговоры и снова ткнул автоматом под ребра.
     -- Въезжай.
     Я оглянулся в последний раз.
     Женщина, как раз вешавшая  ведро на коромысло, была  довольно молода  с
изможденным  красивым лицом,  маленькими ручками  и большим животом. Судя по
всему, она была на седьмом месяце.
     Ворота заскрипели и распахнулись -- я  въехал во двор. Во  дворе, перед
покосившимся  темным  крыльцом,  стоял  коренастый  человек  примерно  моего
возраста  (а  мне  тридцать  два)  ,со  смуглым,  довольно  приятным  лицом,
коричневыми  глазами  и   такого  же  цвета  бровями,  разлетающимися  вверх
наподобие  пихтовых веток. Свежие полные губы его  чуть коротковаты. На  нем
были потертые джинсы и рубашка,  вышитая  целующимися гусями. Под рубашкой с
целующимися гусями сидел в кобуре пистолет. Вероятно, это был хозяин дома.
     Я вышел из машины, взял  игрушечный автомат и шагнул  ему  навстречу. Я
остановился перед ним, не  доходя двух или трех метров. Он, наклонив голову,
ждал. Я покосился вправо: среди родовых деревьев за белой решеточкой торчали
два молодых пенька. Так и есть, остальные деревья только-только зацветали!
     --  Мой  сын,  -- вдруг сказал я,  -- вел себя как  мерзавец.  Он хотел
отдать вот это вашему сыну. Он просто не переживет,  если ваш сын не возьмет
подарка! И не подумайте, что я завтра поеду и куплю моему сыну новый!
     Человек все так же стоял и смотрел на меня, склонив голову, и ничего не
говорил. Глаза у него были колючие, как куст шиповника. Я вдруг сказал:
     -- Это я виноват. Это я его  так воспитал,  что человек тысячи долларов
должен иметь  тысячу сто долларов, а человек пяти долларов должен иметь шиш.
Простите меня!
     Человек в  рубашке с вышитыми  гусями  закусил губу. Глаза его смотрели
мимо меня. Черт! Я опять сморозил глупость! Ведь из моей речи следовало, что
он -- человек пяти долларов, и вряд ли это пришлось ему по вкусу.
     Хозяин посторонился и показал рукой на крыльцо.
     -- Входите, -- сказал он. -- Гостю негоже стоять на пороге.
     В  главной комнате,  куда  меня  привели,  вместо  циновок на  пол были
постелены старые картонные ящики.  С потолка свисал  связанный из  лоскутьев
абажур с одинокой лампочкой внутри. Ради меня достали из-под пола и зажарили
десяток  морских свинок. Раб-мальчишка,  шелестя по  картону голыми пятками,
вынес из погреба кувшин бананового вина. Слава богу, первый же раб обратился
к хозяину фермы по имени. Хозяина звали Ласси.
     Мы  разговорились.  Когда-то  Ласси  закончил  ирландский  университет;
отделение биохимии. Дальше  --  наследственная ферма, больной отец, сыновний
долг...  Какая   там   карьера!  Родственники  ссужают  деньгами   в  случае
недостатка, забирают в случае избытка...
     С ним было приятнее, чем с Джеком Митчеллом.

     Мужчины  закончили есть.  К  нам  вышла  женщина  с  большим  животом и
маленькими ручками.  Она переоделась. На  ней была пестрая юбка, отороченная
гусиным пухом, и кофта абрикосового  цвета, на шее висел бархатный мешочек с
богом для рожениц внутри. Ее звали Лина, и она была женой Ласси.
     Я вспомнил,  как она таскала  воду,  и спросил  Ласси,  что  он об этом
думает. Ласси помрачнел и ответил, что у него сломалась водяная установка.
     -- Надо отвезти в мастерскую, -- сказал я.
     -- Я отвез,  -- сказал  Ласси, -- и мне  объяснили,  что  она сломалась
скорее навсегда, чем на время. Я им же ее и продал.
     Лина опустила глаза и сказала:
     -- У нашего племянника была свадьба.
     --  Но  это значит,  -- сказал  я, -- что  при такой засухе  вы вряд ли
соберете хороший урожай.
     -- Похоже на то, -- согласился Ласси.
     Я  оглядел  комнату. Черт возьми!  У меня земли  было ровно столько же,
сколько у этого туземца, и  такого же качества. Только у меня растет  счет в
банке, а он... Заставлять беременную женщину таскать воду!
     -- Знаете, -- сказал я, -- мы только что купили новую водоустановку.
     Ласси  встрепенулся и  подозрительно посмотрел  на меня.  Я  запнулся и
продолжил:
     -- Не очень-то это хорошо, если у  меня будет две установки, а у вас ни
одной.  Как  я буду глядеть на ваши  поля и думать,  что они пропадают из-за
моей жадности?
     "Что я несу?" -- отчаянно подумал  я.  "Даймонд"  стоит по меньшей мере
десять тысяч кредитов. Что я, украл его? Он мой, а этот бездельник...
     Ласси как-то странно смотрел на меня.
     -- Вы мне ее дарите, -- уточнил он.
     Вот! В этом-то все и дело. Если бы передо мной стоял Джек Митчелл, я бы
сказал ему: "Слушай, у агента старый "Даймонд" будет  стоить  тысяч семь,  и
кто может поручиться за его состояние? Я продам его тебе за четыре тысячи --
ты сэкономишь на покупке,  я на перевозке, и ты получишь машину, за качество
которой можно ручаться". Я и Митчелл выгадали бы на этом деле оба и остались
бы друзьями, если это  можно назвать дружбой. Но с туземцем так не бывает. Я
не  могу продать ему  эту машину хоть за  два гроша и быть ему  другом. Я не
могу дать ему эту машину в  аренду, потому что это значит, что  я становлюсь
его господином, а он -- моим вассалом. Если я хочу быть  его  другом, я могу
только подарить ему машину, которая  и сейчас стоит  пять-шесть  тысяч.  Они
дотошно  различают каждый тип обмена  вещами и услугами, и то, к какому типу
обмена  прибегают между  собой  два  человека, раз и навсегда помещает  их в
определенную категорию людей.
     -- Конечно, дарю, -- сказал я.
     --  Спасибо, --  Ласси поклонился,  --  я принимаю ваш  дар с  открытым
сердцем.

     Мы  переночевали  у Ласси, а утром поехали  за водоустановкой. Я думал,
что Агнес рассердится, но она только сказала. "Конечно, милый"
     К вечеру мы смонтировали "Даймонд".

     После  совместной работы уехать без трапезы было никак нельзя,  а после
трапезы настала ночь, а ночью по Кипарисовой  долине тоже ездить не следует,
потому что ночь -- время привидений и террористов.
     Спали  мы  вместе  с  Ласси и его  рабами под открытым небом. Мы  долго
глядели на звезды, ворочались и говорили, а под конец Ласси спросил:
     -- Скажи, почему ты все-таки приехал извиниться за парнишку?
     -- Знаешь, -- сказал я, -- недавно в мой кабинет явился один  чудак  по
имени ван Роширен и стал  говорить,  что все люди должны каяться друг  перед
другом: и если бы Президент  и полковник попросили друг у друга прощения, то
и войны бы не было.
     -- Неглупая мысль, -- сказал задумчиво Ласси.
     -- Очень глупая.
     -- Почему? Ты же вот просил прощения?
     -- Это потому, -- возразил  я  -- что мы с тобой обычные люди. Пешки  И
между нами, если разобраться, нет никаких поводов для вражды. Даже наоборот.
А президенты? У них свои интересы,  свои партии... Как же им извиняться? Кто
извинится, тот потеряет власть.
     Вечером в понедельник я вернулся в столицу и первым делом  позвонил ван
Роширену. Я боялся, что он  опять попал в какую-то переделку  по дороге,  но
трубку немедленно сняли.
     -- Алло, -- сказал он, -- это вы, мистер Денисон?
     -- Я только хотел сказать вам, -- говорю, -- что не верю в Бога.
     -- Я только хочу вам ответить, что Бог верит в вас.
     Я пожал плечами и бросил трубку.
     До последнего срока оставалось шестьдесят семь дней.



Глава четвертая

     Двести лет назад на месте здания "Анреко" стоял замок князя Басина, и в
этом замке  князь,  будучи  опекуном  государя, выкинул  государя из окошка.
Народ за такое дело ворвался во дворец, повесил князя за волосы  и отщипывал
от него по кусочку, пока  ничего, кроме волос, от князя не  осталось. Дворец
снесли,  жрецы предали место проклятию,  а  новый глава государства запретил
возводить  на  месте  дворца каменные здания.  Так  в  самом  центре столицы
обосновалась куча  крытых  соломой лачуг, пока  на  это  место не позарилась
компания. Запрета  она не нарушила: в шестнадцатиэтажном  здании компании не
было ни одного камня, только сталь и бетон.
     После  утреннего совещания я встретил в  коридоре ван Роширена. За  ним
следовали лев и ягненок.
     -- Как прошла вчерашняя проповедь? -- поинтересовался я.
     -- Меня забросали плодами крушинника, -- ответил он.
     Теперь я понял, почему от него  так странно пахнет. Запах крушинника не
выветривается неделю. Я пожал плечами и сказал:
     -- Ничего у вас не получится.
     -- У меня -- нет. У Бога -- да.

     Часа через два мне позвонил Антонио Серрини; я поднялся в его офис.
     -- Ты знаешь, --  спросил  я, -- как  ван  Роширен ездил на свидание  с
Исаном Красивые Глаза?
     -- Об этом знают даже утренние газеты, -- сказал Тони.
     -- Предположим, -- сказал я, -- что Исан Красивые Глаза заинтересовался
этим  человеком или  решил  его  использовать.  Во  вторник  он  послал  ему
приглашение. В четверг случилась эта история  с убийством вице-префекта, ван
Роширена возили к  майору  Ишеддару, и  Исан Красивые  Глаза  испугался:  он
решил,  что за ван Роширеном будут следить. Что  делать? Отменить встречу --
значит выдать  себя. Он велел своим людям прикинуться грабителями. Возможно,
дал им приказ убить ван Роширена, если те убедятся, что он -- шпион.
     -- Ну и что это означает?
     -- Это означает,  что  Исан  Красивые  Глаза  находится  в  Кипарисовой
долине, потому что ван Роширена не повезли бы через всю страну.
     -- Находился  в пятницу,  -- возразил Тони. -- Даже  если  дела обстоят
так, как ты говоришь, Исан не повез бы  ван Роширена к себе. Он наверняка бы
назначил для свидания какую-нибудь туземную ферму, а их в Кипарисовой долине
насчитаешь не меньше тысячи.
     -- Две недели назад, -- сказал я, -- застрелили Ричарда Таша.

     Тони  вздохнул. Смерть Ричарда Таша стала  сенсацией. Это  был туземец,
блестящий  инженер, выпускник университета Торонто.  Перед ним были  открыты
все пути,  но его дядя был большой человек среди  мятежников. Ричард  бросил
карьеру,  вернулся  в  Зеленые  Горы  и  жил  там  среди ящериц,  обезьян  и
террористов, а две  недели назад нелепо погиб, нарвавшись в одном из уездных
городков на гвардейский патруль.
     -- Пять дней назад, -- сказал я, -- по рекомендации старого князя Санны
я съездил в одно место, научить собаку лаять.
     -- Так! Опять!
     -- Я же не могу, -- возразил я, -- отказать такому уважаемому человеку,
как князь. Ты сам знаешь, что  из-за таких  отказов бывают неприятности! И в
конце концов, это  вице-префект  столицы, который говорит,  что собаку купил
его племянник.
     Тони махнул рукой.
     -- Это  была система наблюдения  типа "Дайни", -- сказал я.  --  Как ты
знаешь,  они  обладают искусственным интеллектом.  Нужно  научить  программу
распознавать наиболее часто  встречающихся животных, чтобы она не  поднимала
тревогу из-за зайца, попавшего под контрольный луч. Я обнаружил, что  кто-то
начал  работать  с  программой, а потом  бросил. Это был  почерк  блестящего
специалиста. Хозяева сказали, что они попытались разобраться с машиной сами.
Абсолютная чушь. Никто  из бывших там не  знал, что такое логический диск. А
между тем  это самое сложное: обучить  систему наблюдения,  изготовленную на
Земле, совершенно не запланированным условиям Новой Андромеды.
     --  Иными словами, -- сказал Тони, -- систему обучал  Ричард Таш, потом
его убили, и заканчивать работу пришлось тебе?
     -- Да.
     -- И ты знаешь, куда тебя возили?
     -- Они могли скрыть все, кроме двух вещей: меня возили в замок, а не на
ферму, и перед самой посадкой  вдруг смерч захватил и  потащил вертолет. Как
ты  знаешь, моя ферма тоже в  Кипарисовой долине.  Когда  я приехал  туда  в
пятницу,  только и  было разговоров, что о  вчерашнем  смерче.  Час назад  я
просмотрел сводки погоды и обнаружил, что днем в четверг смерч  был только в
Кипарисовой долине. А замков там только три.
     --  Да, --  сказал  Тони,  --  замков там только  три,  и  один  из них
принадлежит князю Бродячего Перевала.
     Это был тот  самый  князь, что палил для  острастки в Деннера. Впрочем,
между ним и Деннером была еще одна нелюбовь.
     --  Вздор, -- сказал Серрини. --  Исана Красивые Глаза не могло  быть в
этом замке.
     -- Почему?
     -- Потому что всю неделю в замке гостил Рай Адан.
     Рай Адан --  один из ближайших помощников полковника,  и, по слухам, он
сильно  не  ладит  с  Исаном,  потому  что мятежники  вообще  чаще  выясняют
отношения друг с другом, чем с правительством.
     --  И что  же  сделает Президент, узнав,  что  князь Шадак  якшается  с
мятежниками?
     -- Ба,  -- махнул рукой Антонио,  -- он пожалует ему новые земли, чтобы
быть  старому  князю лучшим другом, чем Рай Адан. -- Помолчал и прибавил: --
Кстати, опять звонил  старый Гарфилд. Интересовался,  не приходил ли  ко мне
тот ангел, который рекомендовал ему во сне ван Роширена.
     Тони раскрыл  сейф  и вынул  оттуда кувшинчик с банановой  водкой.  Все
земляне  на  Андромеде пьют местную  водку. Этим начинается и  заканчивается
наш, местный патриотизм.
     -- Что ты хочешь делать? -- удивился я.
     --  Напиться.  Вот напьюсь, мне  явится  ангел и даст  рекомендацию ван
Роширену.
     --  Лучше  пей виски,  --  сказал я,  --  а то тебе явится не  ангел, а
божественный предок Президента.

     Был уже полдень, когда я вернулся в свой кабинет.
     На площади  в рыжей пыли  стояла маленькая понурая демонстрация и  жгла
крест. Молодой  туземец командовал  в  мегафон  всей  процедурой.  Я включил
селектор и прислушался. Туземец с мегафоном сравнивал нас с конквистадорами,
а ван  Роширена  -- со  священником,  который приехал крестить  закабаленную
страну  огнем и гранатометом.  "Христиане -- вон!" --  поддакивала  толпа. Я
пожал плечами и выключил селектор. Ко мне это не относилось.
     Я  взял газеты и начал читать вчерашнюю  проповедь ван Роширена, но  на
середине зевнул и спихнул газету на пол.
     Я подошел к  окну.  Далеко внизу расстилалась  туземная  часть  города:
грязные одноэтажные домики без окон. За  окна брали дополнительный налог.  В
подпольях  домиков  без  окон держали морских свинок  --  единственное мясо,
доступное простолюдинам  по праздникам. Под  стрехами плоских  крыш  держали
луки  и автоматы.  Президент не  платил  жалованья чиновникам  три  года.  В
позапрошлом 'месяце  компания ссудила ему полтора миллиарда кредитов,  чтобы
он  достойно отпраздновал замужество своей дочери. Ричард Таш был гениальным
программистом --  я  использую для  "Павиана"  одну  идею, которую  увидел в
четверг.
     Не знаю, кто создал этот мир, но если его создал Бог, то я бы не принял
его в отдел и младшим дизайнером.
     В два часа я спустился в столовую и сел в углу с целой горкой свинины с
фасолью -- блюда, которым столица славилась до тех пор, пока фунт свинины не
стал  стоить  дороже мелкокалиберного  патрона,  "Daily  Express" напечатала
интервью  одного из учеников  ван Роширена -- тот был наркоманом,  но сменил
иглу на крест. Одну напасть на другую. Я постелил газету под тарелку, вместо
скатерти.
     -- Здравствуйте, господин "Нет", -- услышал я сзади.
     Я оглянулся: это был ван Роширен. Дальше, в  проеме  двери, маячил Джек
Лиммерти.
     -- Откуда вы знаете это прозвище?
     -- Господин Серрини сказал мне, что вы всегда говорите  "нет", а  потом
делаете "да".
     -- Умный человек, -- сказал я, -- всегда говорит "нет".
     -- В таком  случае  словарь  умного  человека сильно  уступает  словарю
простака.
     От него  по-прежнему пахло крушинником. Он  улыбнулся, пододвинул стул,
сел на него верхом и спросил:
     -- Итак, у меня ничего не получится?
     -- Нет.
     -- Почему?
     Я постучал пальцем по интервью бывшего наркомана.
     -- Это очень эффектно, -- сказал я, -- обращать к вере в Иисуса  Христа
наркоманов и  гангстеров.  Но что  такое наркоман?  Это  маргинал.  Человек,
выброшенный из общества. Чело-век-ничто, человек, которого никто не любит. И
вдруг приходите вы  и говорите ему: Иисус пришел не ради праведников, а ради
грешников. Он пришел  взять все твои грехи! Он  любит тебя.  Ваш  наркоман в
восторге. Как?! Сам Иисус пришел ради него! Как?! Иисус его любит! И вот  он
садится с иглы -- на крест. Проститутки на ваших проповедях падали в обморок
--  а вы скажите, много  ли на ваших проповедях  падало в обморок банковских
служащих?
     Ван Роширен хлопал ресницами.
     -- Туземцы, --  продолжал  я, -- так же  уверены  в своей правоте,  как
банковский служащий. Те, что стреляют здесь из луков и автоматов, делают это
не потому, что они выбиты  из  своего рода или клана, а наоборот, потому что
они к нему принадлежат. Они не убивают. Они делают то, что  делали их отцы и
деды.
     Четыре дня назад вы  заставили меня рассказать про  историю конфликта и
про его  идею,  но  идеи  тут ни при  чем. Есть несколько людей  -- на самом
верху, и с той