ист  бумаги  с
перечнем всех подвигов профессора Челленджера и  пробежал  его  при  свете
уличного фонаря. И тут на меня  нашло  вдохновение,  иначе  это  никак  не
назовешь. Судя по всему, что я уже узнал  об  этом  сварливом  профессоре,
было  ясно:  репортеру  к  нему  не  пробраться.   Но   скандалы,   дважды
упоминавшиеся в его краткой биографии, говорили  о  том,  что  он  фанатик
науки. Так вот, нельзя ли сыграть на этой его слабости? Попробуем!
     Я вошел в клуб. Было начало двенадцатого, и в гостиной  уже  толпился
народ, хотя до полного сбора было еще далеко.  В  кресле  у  камина  сидел
какой-то высокий, худой человек. Он повернулся ко мне лицом в  ту  минуту,
когда я пододвинул свое кресло ближе к огню. О такой встрече я мог  только
мечтать! Это был сотрудник журнала "Природа. - тощий, весь  высохший  Тарп
Генри, добрейшее существо в мире. Я немедленно приступил к делу.
     - Что вы знаете о профессоре Челленджере?
     - О Челленджере? - Тарп недовольно нахмурился. - Челленджер - это тот
самый человек, который рассказывал всякие небылицы о своей поездке в Южную
Америку.
     - Какие небылицы?
     - Да он будто бы открыл там каких-то диковинных  животных.  В  общем,
невероятная чушь. В дальнейшем его, кажется, заставили отречься  от  своих
слов. Во всяком случае, он замолчал. Последняя  его  попытка  -  интервью,
данное Рейтеру. Но оно вызвало такую бурю, что он сразу понял: дело плохо.
Вся эта история носит скандальный характер. Кое-кто  принял  его  рассказы
всерьез, но вскоре он и  этих  немногочисленных  защитников  оттолкнул  от
себя.
     - Каким образом?
     - Своей невероятной грубостью и  возмутительным  поведением.  Бедняга
Уэдли из Зоологического института тоже нарвался  на  неприятность.  Послал
ему письмо такого содержания: "Президент Зоологического института выражает
свое уважение профессору Челленджеру и сочтет за любезность с его стороны,
если он окажет институту честь присутствовать на его очередном заседании."
Ответ был совершенно нецензурный.
     - Да не может быть!
     - В сильно смягченном  виде  он  звучит  так:  "Профессор  Челленджер
выражает свое уважение президенту Зоологического  института  и  сочтет  за
любезность с его стороны, если он провалится ко всем чертям."
     - Господи боже!
     - Да, то же самое, должно быть, сказал и старик Уэдли.  Я  помню  его
вопль на заседании: "За  пятьдесят  лет  общения  с  деятелями  науки.....
Старик совершенно потерял почву под ногами.
     - Ну, а что еще вы мне расскажете об этом Челленджере?
     - Да ведь я, как вам известно,  бактериолог.  Живу  в  мире,  который
виден  в  микроскоп,  дающий  увеличение  в  девятьсот  раз,  а  то,   что
открывается невооруженному глазу, меня мало интересует. Я стою на страже у
самых пределов Познаваемого, и, когда мне приходится покидать свой кабинет
и сталкиваться с людьми,  существами  неуклюжими  и  грубыми,  это  всегда
выводит меня из равновесия. Я человек сторонний, мне не до сплетен, но тем
не менее кое-что из пересудов о Челленджере дошло и до меня, ибо он не  из
тех людей, от которых  можно  просто-напросто  отмахнуться.  Челленджер  -
умница. Это сгусток человеческой силы и жизнеспособности, но в то же время
он оголтелый фанатик и к тому же не стесняется в средствах для  достижения
своих целей. Этот  человек  дошел  до  того,  что  ссылается  на  какие-то
фотографии, явно фальсифицированные, утверждая,  будто  они  привезены  из
Южной Америки.
     - Вы назвали его фанатиком. В чем же его фанатизм проявляется?
     - Да в чем угодно! Последняя его выходка- нападки на теорию  эволюции
Вейсмана. Говорят, что в Вене он  устроил  грандиозный  скандал  по  этому
поводу.
     - Вы не можете рассказать подробнее, в чем тут дело?
     - Нет, сейчас не могу, но у нас в редакции есть  переводы  протоколов
Венского конгресса. Если хотите ознакомиться, пойдемте, я покажу их вам.
     - Это было бы очень кстати.  Мне  поручено  взять  интервью  у  этого
суб®екта, так вот надо подобрать к нему какой-то ключ. Большое вам спасибо
за помощь. Если еще не поздно, то пойдемте.
     Полчаса спустя я сидел  в  редакции  журнала,  а  передо  мной  лежал
об®емистый  том,  открытый  на   статье   "Вейсман   против   Дарвина.   с
подзаголовком "Бурные протесты в Вене.  Оживленные  прения."  Мои  научные
познания не отличаются фундаментальностью, поэтому я  не  мог  вникнуть  в
самую суть спора, тем не  менее  мне  сразу  стало  ясно,  что  английский
профессор вел его в  крайне  резкой  форме,  чем  сильно  разгневал  своих
континентальных коллег. Я обратил внимание на  первые  же  три  пометки  в
скобках: "Протестующие возгласы с мест., "Шум в зале., "Общее возмущение."
Остальная часть отчета была для меня настоящей китайской  грамотой.  Я  до
такой степени мало разбирался в вопросах зоологии, что ничего не понял.
     - Вы хоть бы  перевели  мне  это  на  человеческий  язык!  -  жалобно
взмолился я, обращаясь к своему коллеге.
     - Да это и есть перевод!
     - Тогда я лучше обращусь к оригиналу.
     - Действительно, непосвященному трудно понять, в чем тут дело.
     - Мне бы только извлечь из всей  этой  абракадабры  одну-единственную
осмысленную фразу, которая  заключала  бы  в  себе  какое-то  определенное
содержание! Ага, вот эта, кажется, подойдет.  Я  даже  почти  понимаю  ее.
Сейчас перепишем. Пусть она послужит связующим звеном между мной  и  вашим
грозным профессором.
     - Больше от меня ничего не потребуется?
     - Нет-нет, подождите! Я хочу обратиться к нему  с  письмом.  Если  вы
разрешите написать его здесь и воспользоваться вашим адресом, это  придаст
более внушительный тон моему посланию.
     -  Тогда  этот  суб®ект  немедленно  нагрянет  сюда  со  скандалом  и
переломает нам всю мебель.
     - Нет, что вы! Письмо я вам покажу. Уверяю вас, там не  будет  ничего
оскорбительного.
     - Ну что ж, садитесь за мой стол. Бумагу найдете вот здесь. И, прежде
чем отсылать письмо, дайте его мне на цензуру.
     Мне пришлось порядочно потрудиться,  но  в  конце  концов  результаты
получились неплохие.  Гордый  своим  произведением,  я  прочел  его  вслух
скептически настроенному бактериологу:
     -   "Глубокоуважаемый   профессор   Челленджер!    Будучи    скромным
естествоиспытателем,  я   с   глубочайшим   интересом   следил   за   теми
предположениями, которые  Вы  высказывали  по  поводу  противоречий  между
теориями  Дарвина  и  Вейсмана.  Недавно  мне  представилась   возможность
освежить в памяти Ваше.....
     - Бессовестный лгун! - пробормотал Тарп Генри.
     - ..."Ваше блестящее выступление на Венском конгрессе. Этот предельно
четкий по изложенным в нем мыслям доклад следует считать последним  словом
науки в области естествознания. Однако там есть одно место, а  именно:  "Я
категорически  возражаю   против   неприемлемого   и   сверхдогматического
утверждения, будто каждый обособленный индивид есть микрокосм,  обладающий
исторически сложившимся строением организма, вырабатывавшимся постепенно в
течение многих поколений.. Не считаете ли Вы нужным в связи  с  последними
изысканиями в этой области внести некоторые поправки в свою точку  зрения?
Нет ли в ней некоторой натяжки? Не откажите в любезности принять меня, так
как мне крайне важно разрешить этот вопрос, а некоторые возникшие  у  меня
мысли можно развить только в личной беседе. С Вашего  позволения,  я  буду
иметь честь посетить Вас послезавтра (в среду) в одиннадцать  часов  утра.
Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой, уважающий Вас Эдуард Д. Мелоун."
     - Ну, как? - торжествующе спросил я.
     - Что ж, если ваша совесть не протестует...
     - Она меня никогда не подводила.
     - Но что вы собираетесь делать дальше?
     - Пойду к нему. Мне бы только пробраться  в  его  кабинет,  а  там  я
соображу, как надо действовать. Может быть, даже придется чистосердечно во
всем покаяться. Если в нем есть спортивная жилка, я ему только угожу этим.
     - Угодите? Берегитесь, как бы он  в  вас  сам  не  угодил  чем-нибудь
тяжелым. Советую вам облачиться в кольчугу или в  американский  футбольный
костюм. Ну, всего хорошего. Ответ будет ждать вас  здесь  в  среду  утром,
если только он  соблаговолит  ответить.  Это  свирепый,  опасный  суб®ект,
предмет всеобщей неприязни и посмешище для  студентов,  поскольку  они  не
боятся дразнить его. Для вас, пожалуй, было бы лучше, если б вы никогда  и
не слыхали о нем.

     Глава III. ЭТО СОВЕРШЕННО НЕВОЗМОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК!

     Опасениям или надеждам моего друга не суждено было оправдаться. Когда
я зашел к нему в среду, меня  ждало  письмо  с  кенсингтонским  штемпелем.
Адрес был нацарапан почерком, похожим  на  колючую  проволоку.  Содержание
письма было следующее:

     Энмор-Парк, Кенсингтон.

          Сэр! Я получил Ваше письмо, в котором  Вы  заверяете  меня,
     что  поддерживаете  мою  точку  зрения,  каковая,  впрочем,   не
     нуждается ни в чьей поддержке. Говоря о моей  теории  по  поводу
     дарвинизма,  Вы  взяли  на  себя   смелость   употребить   слово
     .предположения."  Считаю  необходимым  отметить,  что  в  данном
     контексте оно  является  до  некоторой  степени  оскорбительным.
     Впрочем, содержание Вашего письма убеждает меня, что  Вас  можно
     обвинить скорее в невежестве и бестактности,  чем  в  каких-либо
     дурных намерениях, а посему это пройдет  Вам  безнаказанным.  Вы
     цитируете выхваченную из  моего  доклада  фразу  и,  видимо,  не
     совсем понимаете ее. Мне казалось, что смысл  этой  фразы  может
     остаться неясным только для существа, стоящего на  самой  низшей
     ступени   развития,   но   если   она   действительно    требует
     дополнительного  толкования,  то  я  согласен  принять   Вас   в
     указанное Вами время, хотя всякие посещения и всякие  посетители
     мне крайне неприятны. Что же  касается  .некоторых  поправок.  к
     моей теории, то да будет Вам известно, что, высказав  по  зрелом
     рассуждении свои взгляды, я не имею привычки менять их. Когда Вы
     придете, будьте любезны показать конверт от этого  письма  моему
     лакею Остину, ибо ему вменяется в обязанность ограждать меня  от
     навязчивых негодяев, именующих себя репортерами.
                                                        Уважающий Вас
                                            Джордж Эдуард Челленджер.

     Таков был полученный мною ответ, и я прочитал его вслух Тарпу  Генри,
который нарочно пришел пораньше в редакцию, чтобы узнать  результаты  моей
смелой попытки. Тарп ограничился лишь следующим замечанием:
     - Говорят, есть какое-то кровоостанавливающее средство - кутикура или
что-то в этом роде, действует лучше арники.
     Странным и непонятным чувством юмора наделены некоторые люди!
     Я получил письмо в  половине  одиннадцатого,  но  кэб  без  опозданий
доставил меня к месту моего назначения. Дом, у которого  мы  остановились,
был весьма внушительного вида, с большим порталом и  тяжелыми  шторами  на
окнах, что свидетельствовало о благосостоянии этого  грозного  профессора.
Дверь мне открыл смуглый, сухонький человек  неопределенного  возраста,  в
черной матросской куртке  и  коричневых  кожаных  гетрах.  Впоследствии  я
узнал,  что  это  был  шофер,   которому   приходилось   выполнять   самые
разнообразные обязанности, так как лакеи в этом  доме  не  уживались.  Его
светло-голубые глаза испытующе оглядели меня с головы до ног.
     - Вас ожидают? - спросил он.
     - Да, мне назначено.
     - Письмо при вас?
     Я показал конверт.
     - Правильно.
     Этот человек явно не любил тратить слов попусту. Я последовал за  ним
по коридору, как вдруг навстречу мне из дверей, ведущих,  должно  быть,  в
столовую, быстро вышла женщина. Живая, черноглазая, она походила скорее на
француженку, чем на англичанку.
     - Одну минутку, - сказала эта  леди.  -  Подождите,  Остин.  Пройдите
сюда, сэр. Разрешите вас спросить, вы встречались раньше с моим мужем?
     - Нет, сударыня, не имел чести.
     -  Тогда  я  заранее  приношу  вам   свои   извинения.   Должна   вас
предупредить, что это совершенно  невозможный  человек,  в  полном  смысле
слова невозможный! Зная это, вы будете снисходительнее к нему.
     - Я ценю такое внимание, сударыня.
     - Как только вы заметите, что он начинает выходить из себя, сейчас же
бегите вон из комнаты. Не перечьте ему. За такую неосторожность уже многие
поплатились. А потом дело получает огласку, и это очень плохо отражается и
на мне, и на всех нас. О чем вы собираетесь говорить с ним -  не  о  Южной
Америке?
     Я не могу лгать женщинам.
     - Боже мой! Это самая опасная тема. Вы не  поверите  ни  единому  его
слову, и, по правде сказать, это вполне естественно. Только  не  выражайте
своего недоверия вслух, а то  он  начнет  буйствовать.  Притворитесь,  что
верите ему, тогда, может быть, все сойдет благополучно. Не  забывайте,  он
убежден в собственной правоте. В этом вы можете не  сомневаться.  Он  сама
честность. Теперь идите - как бы ему не  показалась  подозрительной  такая
задержка, - а когда  увидите,  что  он  становится  опасен,  по-настоящему
опасен, позвоните в колокольчик  и  постарайтесь  сдержать  его  до  моего
прихода. Я обычно справляюсь с ним даже в самые тяжелые минуты.
     С  этим  ободряющим  напутствием  леди  передала  меня  на  попечение
молчаливого Остина, который во время нашей краткой  беседы  стоял,  словно
вылитая из бронзы статуя, олицетворяющая величайшую скромность.  Он  повел
меня дальше. Стук в дверь, ответный рев раз®яренного  быка  изнутри,  и  я
оказался лицом к лицу с профессором.
     Он сидел на вращающемся стуле за широким столом, заваленным  книгами,
картами, чертежами. Как только я переступил порог, вращающийся стул  круто
повернулся. У меня перехватило дыхание при  виде  этого  человека.  Я  был
готов  встретить  не  совсем  обычную  личность,  но  такое  мне  даже  не
мерещилось. Больше всего поражали его размеры.  Размеры  и  величественная
осанка. Такой огромной головы мне в жизни не приходилось видеть. Если б  я
осмелился примерить его цилиндр, то, наверно, ушел  бы  в  него  по  самые
плечи. Лицо и борода профессора невольно вызывали в уме  представление  об
ассирийских   быках.   Лицо   большое,   мясистое,   борода    квадратная,
иссиня-черная,  волной   спадающая   на   грудь.   Необычное   впечатление
производили и волосы - длинная прядь, словно приклеенная,  лежала  на  его
высоком, крутом лбу. У него были ясные серо-голубые  глаза  под  мохнатыми
черными бровями, и он взглянул на меня  критически  и  весьма  властно.  Я
увидел широчайшие плечи, могучую грудь колесом и две огромные руки,  густо
заросшие  длинными  черными  волосами.  Если  прибавить  ко  всему   этому
раскатисто-рыкающий, громоподобный голос, то вы поймете, каково  было  мое
первое впечатление от встречи со знаменитым профессором Челленджером.
     - Ну? - сказал он, с вызывающим видом уставившись на меня. - Что  вам
угодно?
     Мне стало ясно, что если я сразу во всем признаюсь, то  это  интервью
не состоится.
     - Вы были настолько добры,  сэр,  что  согласились  принять  меня,  -
смиренно начал я, протягивая ему конверт.
     Он вынул из ящика стола мое письмо и положил его перед собой.
     - Ах, вы тот самый молодой  человек,  который  не  понимает  азбучных
истин? Однако, насколько я могу судить, мои общие выводы удостоились вашей
похвалы?
     - Безусловно, сэр, безусловно! - Я постарался вложить в эти слова всю
силу убеждения.
     - Скажите, пожалуйста! Как это подкрепляет мои позиции! Ваш возраст и
ваша внешность делают такую поддержку вдвойне ценной. Ну что ж,  лучше  уж
иметь дело с вами, чем со стадом свиней, которые  набросились  на  меня  в
Вене, хотя их визг не более оскорбителен, чем хрюканье английского борова.
- И он яростно сверкнул на  меня  глазами,  сразу  сделавшись  похожим  на
представителя вышеупомянутого племени.
     - Они, кажется, вели себя возмутительно, - сказал я.
     - Ваше сочувствие  неуместно!  Смею  вас  уверить,  что  я  сам  могу
справиться со своими врагами. Приприте Джорджа Эдуарда Челленджера  спиной
к стене, сэр, и большей радости вы ему не доставите. Так вот, сэр, давайте
сделаем  все  возможное,  чтобы  сократить  ваш  визит.  Вас  он  вряд  ли
осчастливит, а меня и подавно. Насколько я понимаю,  вы  хотели  высказать
какие-то свои соображения по поводу тех  тезисов,  которые  я  выдвинул  в
докладе.
     В его манере разговаривать была такая бесцеремонная  прямолинейность,
что хитрить с ним оказалось нелегко. Все-таки я решил затянуть эту игру  в
расчете на то, что мне представится возможность  сделать  лучший  ход.  На
расстоянии все складывалось так просто! О,  моя  ирландская  находчивость,
неужели ты не поможешь мне сейчас, когда я больше всего в  тебе  нуждаюсь?
Пронзительный взгляд стальных глаз лишал меня сил.
     - Ну-с, не заставляйте себя ждать! - прогремел профессор.
     - Я, разумеется, только начинаю приобщаться к науке,  -  сказал  я  с
глупейшей улыбкой, - и не  претендую  на  большее,  чем  звание  скромного
исследователя. Тем не менее мне кажется, что в этом  вопросе  вы  проявили
излишнюю строгость к Вейсману. Разве полученные с тех  пор  доказательства
не... не укрепляют его позиции?
     -  Какие  доказательства?  -   Он   проговорил   это   с   угрожающим
спокойствием.
     - Мне, разумеется, известно, что прямых доказательств пока еще нет. Я
ссылаюсь, если можно так выразиться,  на  общий  ход  современной  научной
мысли.
     Профессор наклонился над столом,  устремив  на  меня  сосредоточенный
взгляд.
     - Вам должно быть известно, - сказал он, загибая по очереди пальцы на
левой руке, - что, во-первых, черепной указатель есть фактор постоянный.
     - Безусловно! - ответил я.
     - И что телегония пока еще sub judice 1?
     - Несомненно!
     - И что зародышевая плазма отличается от партеногенетического яйца?
     - Ну еще бы! - воскликнул я, восхищаясь собственной наглостью.
     - А что это доказывает? - спросил он мягким, вкрадчивым голосом.
     - И в самом деле, - промямлил я, - что же это доказывает?
     - Сказать вам? - все так же вкрадчиво проговорил профессор.
     - Будьте так любезны.
     - Это доказывает, - с неожиданной яростью взревел он, -  что  второго
такого  шарлатана  не  найдется  во  всем  Лондоне!  Вы  гнусный,   наглый
репортеришка, который имеет столь же отдаленное понятие о науке, сколь и о
минимальной человеческой порядочности!
     Он вскочил со стула. Глаза его горели сумасшедшей злобой.  И  все  же
даже в эту напряженную минуту я не мог не изумиться, увидев, что профессор
Челленджер маленького роста. Он был мне по  плечо  -  эдакий  приплюснутый
Геркулес, вся огромная жизненная мощь которого словно ушла  вширь,  вглубь
да еще в черепную коробку.
     - Я молол чепуху, сэр! - возопил он, опершись руками о стол и вытянув
вперед шею. - Я нес несусветный вздор! И вы вздумали тягаться  со  мной  -
вы, у которого весь мозг с лесной орешек! Эти проклятые  писаки  возомнили
себя всесильными! Они думают, будто  одного  их  слова  достаточно,  чтобы
возвеличить человека или смешать его с грязью. Мы все должны кланяться  им
в ножки, вымаливая похвалу. Вот этому  надо  оказать  протекцию,  а  этого
изничтожить... Я знаю  вашу  подлую  натуру!  Уж  очень  высоко  вы  стали
забирать! Было время, ходили смирненькие, а теперь зарвались,  удержу  вам
нет. Пустомели несчастные! Я поставлю вас на место! Да, сэр, Джордж Эдуард
Челленджер вам не пара. Этот человек не  позволит  собой  командовать.  Он
предупреждал вас, но если вы все-таки лезете  к  нему,  пеняйте  потом  на
себя. Фант, любезнейший мистер Мелоун! С вас причитается фант! Вы  затеяли
опасную игру и, на мой взгляд, остались в проигрыше.
     - Послушайте, сэр, - сказал я, пятясь к двери и  открывая  ее,  -  вы
можете бран