шлеме и голос Даля, говорившего на родном мне языке. Он тревожился, но не за себя, даже не за женщин, а за меня, свидетеля древности.
- Нельзя, чтобы все так нелепо кончилось, - сказал он.
- Нельзя, - согласился я, думая о спящей Эре. - Будет страшно, если она проснется, а меня не будет.
- Мы выживем, Инко! Нам нельзя не выжить!
- Ты знаешь, горячий Даль, когда меня еще не повалило, я успел заметить, что черный смерч, пройдя вблизи: засыпанного кратера, на миг оголил знакомый утес шлюзов.
- Вот видишь! Я говорю, мы не имеем права погибать! - воскликнул Даль, но уже по-русски.
- Не имеем, - подтвердил Галактион.
- Как же нам выбраться? - спросила Таня. - Нас засыпало, как в могиле. - И она замолчала.
- Не смей, Таня! Ты девушка Земли, - сказала Эльга, очевидно не желая, чтобы люди проявляли при мне слабость.
А я и сам был слаб. Я был в отчаянии от того, что не могу что-либо сделать, никому не могу помочь, что никогда больше не увижу ни Мара, ни Земли, ни Эры...
И тут Даль сказал:
- Выжить - это наш долг.
Долг? И я прочитал на родном своем языке стихи о Долге:
И ветвью счастья
и цветком любви
украшен
Древа Жизни ствол.
Но корни!..
Без них засохнет ветвь, падут цветы.
Мечтай о счастье, о любви и ты,
но помни:
корень Жизни - ДОЛГ!
- Сильные слова, - помолчав, сказал Даль и добавил по-русски: - Люди в неоплатном долгу перед марсианами, предотвратившими столкновение Земли с Луной.


ГЛАВА  ПЯТАЯ
УЧЕНИЕ  СТРАХА
С горьким чувством иду я по затхлым и пыльным галереям глубинного Города Долга. Только в ближних к шлюзам пещерах можно встретить бесшумные тени... Да, только тени мариан! Как мало напоминают они моих современников!
Великий Жрец всюду сопровождает меня. Походя на большеголового ребенка с тоненькими ручками и ножками, он не достает мне до плеча и говорит дребезжащим, плаксивым голосом:
- В древней келье, которую отыщет божественный Инко, будет создан Храм, где поклоняющиеся воздадут сердечную хвалу сыну Моны-Запретительницы.
Мне уже привелось быть богом Кетсалькоатлем на Земле, и я поклялся никогда больше не играть подобной роли; и вот, спустя тринадцать тысяч земных лет, помимо моей воли меня снова провозглашают божеством, но теперь на родном Маре, не знавшем в мое время никаких суеверий.
Старичок привык к моим протестам и терпеливо разъясняет божественное учение Страха.
- Как могли вы дойти до этого? - перебиваю я.
И старый Жрец не устает напоминать, что еще Великий Старец (их главный бог!) первым наложил запрет на опасные знания. Затем его великий пророк Мать Мона запретила полеты в космос к Земле, населенной чудовищами, которые вырывают друг у друга сердца и стремятся в своей свирепой жестокости к захвату чужих стран, к порабощению или уничтожению народов. И эти демоны непременно прилетят на Мар, чтобы разделаться с марианами. У мариан одно средство спасения: уйти навек в глубинные убежища и никогда не появляться на поверхности. Вот почему уже тысячи циклов в пустынях Мара не найти никаких следов мариан, все оазисы засыпаны песком, великое орошение талыми водами полярных льдов заброшено, мариане питаются только тем, что можно получить в недрах.
Итак, Великий Старец - первый бог, а чудесные стихи Тони Фаэ, нашего древнейшего поэта, стали теперь бездумными молитвами. Мариане бормочут их во время религиозных обрядов. Невежество порождено страхом, разложившим культуру, убившим Знание. Не мудрено, что ни Великий. Жрец, изучавший больше других, ни кто-либо другой из мариан ничего не слышали о холодном сне. Для них я просто бессмертен, как и подобает богу. Бедная моя Эра! Кто пробудит тебя? И когда?
С немалым трудом нахожу я в сети новых пробитых туннелей старую "пещеру подземного дерева". Конечно, от растения не осталось и следа, но древние кельи на месте. И сердце болезненно сжалось. Грустно смотрю я на знакомую с детства стену. Сейчас здесь нет энергопотока и на ней не вспыхивает красками взрыв метеорита, сразивший моего отца. На месте былой картины в каменных натеках с трудом можно угадать древний барельеф с чудо-башней фаэтов, с помощью которой они летали среди звезд. При виде очертаний сказочного корабля горькие воспоминания охватывают меня. Рассматриваю сохранившиеся фигурки в диковинных скафандрах, и они оживают в моей памяти. Вот там с краю могла бы стоять Кара Яр, холодная и яркая, мужественная и спокойная. Рядом с нею Нот Кри, острый, всегда споривший, ничего не принимающий сразу, бесстрастный в суждениях, но безутешный в любви и горе. Одна нашла себе могилу в земле инков, разверзшейся под нею, другой не пожелал выплыть из водоворотов острова Фату-Хива. А вот справа - моя несравненная, нежная, кроткая и самоотверженная сестренка Ива! Она осталась на Земле ради людей с другом своей жизни, мудрым добряком Гиго Гантом. А вот эта, едва различимая фигурка в центре, словно прикрытая каменным занавесом, могла бы быть моей Эрой, которая не умерла, как все другие, и которая все же не жива... С потолка кельи свисает сталактит. Его не было прежде. С полу к нему тянется оплывший сталагмит. Здесь, на этом месте, услышал я впервые и стихи Тони Фаэ о Долге: "Мечтай о счастье, о любви и ты, но помни: корень Жизни - ДОЛГ!
Я произнес эти знаменательные слова, когда нас с людьми засыпало песком и уже не осталось надежды на спасение.
А жрецы Страха, оказывается, в ужасе наблюдали за действиями страшных пришельцев, свирепых демонов Земли, ищущих вход в Город Долга, чтобы вырвать сердца у мариан, захватить их родные пещеры.
И жрецы исступленно молили всемогущего бога. Великого Старца, спасти мариан, послать на земные чудовища все силы Мара.
И когда, словно в ответ мольбам, тучи песка взмыли в воздух и черный смерч засыпал песком жестоких демонов, на глазах у бледных, перепуганных мариан навернулись слезы благодарности.
И вдруг электромагнитная связь, перехватывавшая до сих пор лишь устрашающую речь землян, донесла до мариан слова главной их молитвы, которую читал кто-то из пришельцев на древнейшем языке мариан, сохранявшемся в богослужениях.
Мариане были потрясены. Ведь им напомнили о Долге, всколыхнули доброе начало, заложенное в сердце каждого. И мариане, преодолев свой страх, пришли на помощь засыпанным песком пришельцам. Они не могли не прийти. Такова была их сущность.
И в шлюзе города, освобожденные от скафандров, мы, пришельцы (я и мои новые друзья с Земли), жадно вдохнули сочный искусственный воздух Города Долга.
Мариане толпились вокруг нас, протягивая тоненькие ручки, большеголовые, похожие на робких и любопытных детей, наивных, пугливых и добрых.
Надо было видеть, в каком неподдельном ужасе шарахнулись они в сторону, узнав, что пришельцы действительно люди с Земли (то есть демоны), а я - древний марианин, легендарный Инко, сын Моны-Запретительницы, покинувший Мар более шести тысяч циклов назад, а значит, живое подтверждение божественного учения Страха. Ведь именно Инко встречался на Земле с чудовищами, вырывавшими сердца, именно из-за него Мона запретила полеты на Землю.
Я постарался было разуверить их в своей божественности, рассказал о холодном сне, даже признался, что рассчитываю на их помощь в пробуждении Эры, но маленькие большеголовые дети лишь недоуменно моргали огромными, как у ночных птиц Земли, глазами. Они ничего не знали о холодном сне и той, что спит до сих пор в "Хранилище Жизни".
Даль, мой новый друг, стал с жадностью расспрашивать мариан, которые кое-как понимали его. Галактион и Эльга показали себя подлинными изучающими. Несмотря на все пережитое, они были увлечены теперь историей "ископаемой народности", как назвал Галактион глубинных мариан.
Мне же горько было узнавать историю увядания великой марианской культуры, наследовавшей цивилизацию фаэтов, а ныне задавленной, поглощенной религией Страха.
Видимо, не сразу восторжествовало это мрачное учение. Культура мариан сопротивлялась. И не один раз был нарушен запрет Моны лететь к Земле. Но, очевидно, привезенные оттуда впечатления говорили не в пользу людей. И недальновидные Советы Матерей вместе с новыми жрецами повернули цивилизацию мариан в тупик. Уничтожались всякие следы пребывания мариан на поверхности. Ее можно было видеть лишь жрецам-стражам через оптические устройства, которые люди называли перископами.
От такого перископа не отходила младшая из женщин Земли, Таня. Она больше других страдала от нашего заключения, первая ощутила себя пленницей.
Мариане, конечно, не прибегали к силе, к принуждению. Мы пользовались в Городе Долга полной свободой. Но скафандров и шлемов с переговорными устройствами у нас не было.
Когда Таня увидела в перископ двух пилотов "Поиска", бродивших на месте наших недавних раскопок, она поняла, что не в состоянии дать им о себе знать без скафандров и шлемов. Она попросила Даля объяснить марианам, что необходимо сигнализировать пилотам. Но мариане боялись. И слова Даля пугали их еще больше. Таня не понимала этого, не могла понять.
Мне тоже нелегко было понять, как отказались мариане от познания Вселенной, вычеркнули из своих знаний звездоведение. Выводы учения Страха, хоть на чем-то прежде основанные, постепенно выродились, превратились просто в пугающие образы демонов с Земли. Как же могли мариане выдать свое присутствие этим демонам, сила которых таилась в их угрожающей башне?
И мариане затаились в своих норах. А вместе с ними свободными пленниками сидели и мы.
Пилоты приходили к месту раскопок каждый день и, выбиваясь из сил, пытались откопать наши трупы. Но им удалось найти лишь механический копатель, которым управлял Даль, и больше ничего.
По-видимому, они получили с Земли какое-то указание, потому что принесли с собой странное сооружение из легких труб. Вероятно, они оставляли указательный знак, где "погибла первая марсианская археологическая экспедиция", чтобы новые корабли землян могли найти это место и откопать погибших археологов.
Водрузив знак, пилоты двинулись к видневшемуся вдали "Поиску". За ними тянулись цепочки следов на песке.
- Они уходят! - в отчаянии крикнула Таня и залилась слезами. - Они сейчас улетят!
Рыдания не надо переводить на другие языки, они понятны всем и на Земле, и на других планетах.
- Надо догнать, остановить их, - сказал Даль и обратился к Великому Жрецу, умоляя его отдать хотя бы один скафандр или даже шлем от него, в котором было переговорное устройство.
Великий Жрец закивал своей тяжеловесной для его хрупкого тела головой, что означало у мариан отрицание, отказ.
Мне пришлось объяснить это Далю.
Мы с ним вместе прильнули к перископу.
Шлюзы находились над нами, выбитые в утесе. Я хорошо знал их устройство. Их никто не охранял, да мариане и не способны были применять силу.
Решение озарило меня. В памяти вспыхнули незабвенные дни юности и увлечения бегом без дыхания.
Кара Яр, Нот Кри!
Многим тогда это казалось нелепым дурачеством. Но вот настал миг, когда я должен был доказать, на что способен марианин.
- Что он делает! - закричала Таня. - Остановите его!
Мариане испуганно отшатнулись от меня, когда я ринулся к шлюзам.
Без всякого скафандра, в одном облегающем костюме, в котором я пролежал тысячелетие в "Хранилище Жизни", я выскочил из шлюза в пустыню.
Здесь, на Маре, я уподобился земным ловцам жемчуга, ныряющим порой на несколько минут в океан.
В свое время, увлекаясь бегом без дыхания, мы с Ивой и Карой Яр мечтали, что мариане когда-нибудь смогут приспособиться к острому дыханию, наподобие остродышащих ящериц, чтобы наши потомки смогли наконец выйти из глубинных убежищ на поверхность, под фиолетовое небо, победив неуклонное увядание нашей расы. К сожалению, это так и осталось несбывшейся мечтой. На деле наши потомки совсем отказались от поверхности планеты с ее непригодной для дыхания атмосферой. И их раса вконец увяла.
Но я принадлежал еще к прежним марианам, которые шутя, ради спорта, пробегали без дыхания в пустыне по тысяче и больше шагов.
Помню, как волновал меня всегда переход от пещерных потемок к сиявшей в лучах солнца пустыне. Правда, это не шло ни в какое сравнение с земным освещением. Но глаз наш непостижимо приспосабливается к самым резким изменениям силы света.
Я бежал вначале зажмурившись, потом открыл глаза и увидел перед собой две удалявшиеся фигуры в скафандрах.
Сколько сот шагов до них?
Ноги мои размеренно двигались, неся меня.
Последний вдох я сделал в шлюзе перед тем, как выскочить в пустыню. Конечно, ни один марианин не мог представить себе, что это возможно. Но я должен был спасти людей, я должен был спасти мариан, победив их лжестрах, я должен был пробудить свою Эру.
Я пробежал шагов триста. В глазах у меня помутилось. Ведь я так давно не тренировался в этой игре!.. И все-таки навыки, обретенные моим телом ценой неустанных тренировок, не исчезли бесследно. Даже спустя долгие годы (я исключаю тысячелетия сна, к счастью ничего не изменившего во мне) весь я, словно ощущая вернувшуюся юность, превратился в бег. Да, именно не бежал, а превратился в бег. В другое время я не поверил бы, что это возможно... И еще мне в помощь дул со спины ветер, больно раня песчинками голый затылок, шею и уши, но помогая бежать.
Вскоре я почувствовал, что сил больше нет, рот открылся, чтобы глотнуть отравленный воздух, как это бывает на Земле с тонущими под водой. Мне показалось, что ноги мои подкашивались, что я падаю, в глазах помутнело.
Но, сильно нагнувшись вперед и вынося перед собой ноги, я не упал. И еще через мгновение снова с прежней яркостью увидел башню корабля "Поиск", две фигуры в скафандрах, приближавшиеся к нему.
Я думал только о том, что от того, добегу ли я до корабля или нет, зависит все будущее Мара, мариан, людей, Эры...
И силы вернулись ко мне раньше, чем я пробежал половину пути до "Поиска". Снова ноги сами собой понесли меня к цели.
Тут один из пилотов обернулся, может быть, для того, чтобы в последний раз взглянуть на оставленный знак, насколько он приметен. И он увидел меня, ошеломленный несуразным видением. Мог ли человек (а я ему представился, конечно, человеком) бежать без скафандра по марианской пустыне?
Он бросился мне навстречу. Но я бежал быстрее. Сказались мои натренированные в земных условиях мышцы. Ведь на Маре для меня была лишь половина привычной тяжести. И я не бежал, а летел к "Поиску".
И я добежал. Я промчался мимо космонавта, спешившего мне навстречу (это был Крутогоров), мимо другого, только теперь обернувшегося на возглас командира.
Я ухватился за внешние скобы, как когда-то мой древний друг Чичкалан (Пьяная Блоха), и взлетел по ним к шлюзу корабля, который открывался сам собой.
Больше я ничего не помню.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДОЛГ  РАЗУМА

Любовь, гений, труд - все это вспышки сил, вышедших из единого пламени...
Р. Роллан

ГЛАВА  ПЕРВАЯ
ПРОБУЖДЕНИЕ
Я поклялся вернуться к своим запискам лишь в день пробуждения Эры. И вот я дождался его...
Трудно передать, что переживаю я сейчас, умудренный несколькими жизнями, которые прожил на непохожих планетах в разные тысячелетия.
Я снова чувствую себя робким, как в непостижимо далекой юности. Мне страшно предстать перед Эрой. Какие чувства вызову я в ней: радость или горе? Имею ли я право что-либо напоминать ей, вступающей в новую жизнь? Люди слишком часто разрушают свои семейные пары, расходятся. Можем ли мы с Эрой быть исключением?
Вместе с двумя земными учеными вхожу я в космический корабль ближних рейсов, который постоянно курсирует между земными научными центрами и "Хранилищем Жизни", доставленным на околоземную орбиту.
Сколько раз я уже подлетал к этому космическому центру, выросшему вокруг прозрачной камеры, где продолжала спать моя Эра!
В стороны от прозрачного куба протянулись толстые спицы огромного колеса, напоминающего Фобо. По существу, это и было орбитальной научной станцией, на оси которой, сохраняя невесомость парящего в воздухе саркофага Эры, находилось "Хранилище Жизни". В ободе же колеса, где ощущалась нормальная земная тяжесть, работали, сменяя друг друга, ученые. Сменяя... в поколениях.
Сколько раз посещал я их лаборатории, знакомясь с ходом столь трудных, требующих непостижимой выдержки и терпения планомерных и неотступных работ. И всякий раз я просил провести меня к прозрачной камере с висящим саркофагом, вход куда до поры до времени был строжайше запрещен. Через прозрачные стенки и крышку гроба, биованны, я с болью любовался чертами дорогого мне лица.
Оно, как на миллионах изображений, знакомых каждому живущему на Земле, оставалось прежним, готовым улыбнуться, ожить, радуясь свету и добру...
Я занимал кресло напротив профессора Петрова. Но это не он, не вождь первого отряда людей, разбудивших меня. По фантазии родителей имя его звучит как игра слов. Неон Дальевич Петров, - сын моего первого друга среди новых людей. Виднейший биолог (Жизневед по-мариански) объединенного мира Земли, посвятивший свою жизнь проблеме анабиоза высших организмов. В свое время Даль сказал, что если не он, то его сын Неон сделает так, что я увижу свою Эру живой и по-прежнему прекрасной.
Сам он занимался совсем иными проблемами, но слово свое сдержал. Напротив меня сидели его сын и его внук, заслуженный профессор и молодой ученый. Десятки тысяч животных были погружены ими в холодный сон и благополучно вернулись к жизни. Более тысячи человек проделали на себе опаснейший эксперимент, и пробуждены. И последним из них был сам Неон Петров. Потому он кажется таким молодым, хотя недавно отметил свой пятидесятилетний юбилей, а также появление внучки, которую назвали Эрой, - в честь моей подруги, ждавшей своего пробуждения, и в честь новой эры (таково совпадение звуков марианской и земной речи!), наступившей со дня начатого полвека назад космического "переливания крови".
Сын Неона Иван сам разбудил отца после его семилетнего сна в анабиозе. Это была первая видная научная работа молодого ученого.
Но что значит семь лет по сравнению с тринадцатью тысячами лет сна моей Эры! Но ведь я-то живу, как и все остальные на Земле, спавшие только по ночам! Так я успокаиваю сам себя.
Неон уверен в успехе пробуждения, к которому так долго никто не решался приступить. Но я знаю: более критически настроенный и не по летам осторожный Иван волнуется.
Из тысячи человек, погружавшихся в анабиоз, только двое не проснулись. И трое скончались вскоре после пробуждения.
- Только пять человек на тысячу, - говорил отец.
- Целых пять человек на тысячу! - говорил сын.
Все зависит, как на это смотреть...
Но почему мне волноваться? Поколения ученых в течение полувека во всех тонкостях изучали аппаратуру древних мариан. Разобрав на детали саркофаг-биованну, в которой я спал, они построили второе "Хранилище Жизни" и для пробы усыпляли и пробуждали в нем животных и людей, самоотверженно шедших на риск.
Чем отплатить мне им? Впрочем, они рассматривают свои усилия как выполнение долга перед марсианами, в свое время предотвратившими столкновение Земли с Луной.
Пилоты привычно подвели космический корабль к месту стыковки. Сердце колотилось во мне, готовое выскочить. Я не думал, что оно может так вести себя у стариков.
Бритое, энергичное, оттененное седыми висками, пожалуй, даже чуть суровое лицо Неона Петрова спокойно, а Иван щурится, проводит рукой по белокурым длинным волосам и нервно теребит курчавую, плохо растущую бородку.
По внутреннему переходу в месте стыка корабля мы перебираемся на орбитальную станцию. Научные сотрудники исследовательского центра почтительно встречают своего руководителя и радуются Ивану, общему любимцу.
Неон действует быстро и решительно. Слишком много времени уже было затрачено на подготовку. Он предлагает немедля приступить к пробуждению Эры.
К своему изумлению и радости, я узнаю среди присутствующих, прилетевших раньше нас, своих старых друзей: прежде всего Эльгу Сергеевну, ныне члена-корреспондента Академии наук, все еще бодрящуюся, но досадно пополневшую женщину с белоснежными волосами, заложенными тяжелым узлом на затылке. Десять лет назад я присутствовал на ее серебряной свадьбе с академиком Леонидом Песцовым. Галактион Петров, тоже уже давно академик, не мог ей простить разрыва с ним, и, хотя прошло много лет, все же не явился на их серебряную свадьбу. Но сюда он прилетел. Очень постаревший, сутулый, обрюзгший, с н