удлиненными темными огненными
глазами, иссиня-черными блестящими волосами и в меру скошенным лбом, была
красой своего племени.

В ту звездную ночь, когда ее отец на безлунном еще тогда небе открывал
будущее, глядя на звезды, Мотылек и Топельцин под этими же звездами нашли
свое счастье.

Для Топельцина не было в Толле девушки желаннее, чем Шочикетсаль. Молодые
люди поклялись друг другу в нежной любви и не знали препятствий, мешающих
их браку и вечному счастью.

Топельцин видел в Мотыльке воплощение женственности, восхищался ее
царственной красотой, но в то же время угадывал под этой мягкостью
свирепость ягуара, в любой момент способного на смертельный для жертвы
прыжок. Но Мотыльку не нужны были жертвы. Они были нужны ее отцу. И в эту
ночь...

Змея Людей считался знатоком звезд и особенно одной - Провозвестницы
людских бед, которую жрецы называли Сердцем Неба.

Эта звезда раз в семь лет из тусклой звездочки превращалась в ослепительное
светило, не уступающее самой Вечерней Звезде - Тлау-ицколь-пентакаухтли. Ее
светящийся диск, зловещий блеск которого предвещал скорый Удар Сердца Неба,
удар, содрогающий Землю и приносящий неисчислимое горе людям.

Верховный Жрец, глядя на Сердце Неба, уже не раз предсказывал
землетрясения, наводнения и голод. И всякий раз, когда его прорицания
сбывались, еще больше укреплялась его власть над людьми.

И вот Сердце Неба снова грозно разгоралось. Приближались дни Великих жертв,
призванных смягчить яростный гнев бога Небес.

Змея Людей, не ожидая рассвета, стал спускаться по высоким, достававшим ему
до бедра ступеням, направляясь во дворец Верховного Вождя.

Гремучий Змей не обрадовался ночному визиту жреца, но был вынужден во всем
блеске выйти в освещенный факелами зал, устланный коврами из птичьих
перьев. Он сел в желтое кресло, металл которого в отличие от камня не
тускнел, как и слава Гремучего Змея.

Об этом чудесном свойстве металла и сказал Змея Людей, льстиво приветствуя
владыку.

- Однако не для того, чтобы сказать об этом, ты пришел сюда, жрец, забыв об
отдыхе, необходимом твоему хилому телу.

- О владыка смертных, перед которым трепещут все варварские племена,
грозящие Толле с севера, и юга. Настал день Большого Пророчества. Ничтожный
жрец прочитал по звездам будущее. Оно ужасно!

- Великие охотники не боятся шипения змей, - усмехнулся Верховный Вождь.

- Угроза исходит не от Змеи Людей, а от Сердца Неба. Близится его страшный
удар, от которого содрогнется весь мир. Надо умилостивить богов.

- Чего же хочет ненасытный жрец, волосы которого окаменели от пропитавшей
их крови? - вспылил владыка. - Опять войны?

- Только дальновидный вождь мог сразу угадать истину! Нужна война, и пусть
загрохочут боевые барабаны. Гремучий Змей вернется с вереницей рабов,
связанных одной веревкой.

- Старость и страх лишили жреца рассудка. Гремучий Змей не желает верить
пустым гаданиям. Живя в мире, владыка смертных построил здесь город дворцов
и храмов с улицами прямыми, как лучи солнца. И он не поведет на смерть
своих воинов, чтобы разгневать умиротворенные племена и вызвать их ответный
удар, от которого когда-нибудь падет великолепная Толла.

- Пусть не гневит богов мудрый, но безумный вождь! Скоро он сам будет
молить жалкого жреца о заступничестве, когда несчастья страшнее всех
набегов обрушатся на Толлу и подвластные ему земли. Не так ли было семь лет
назад? Смиренный жрец оказался прав. Но тогда Гремучий Змей еще не был так
заносчив и послушно приводил к священной пирамиде пленных, захваченных в
боях.

- Вождь проливал кровь вооруженных людей в бою, а жрец взрезает грудь
беззащитных рабов, которые могли бы трудиться для его же богов, воздвигать
пирамиды или строить дороги для народа Толлы, очищать леса для новых
посевов.

- Пусть опомнится вождь!

- Гремучий Змей не пойдет войной на соседей. И не позволит никому, даже
Великому Жрецу, подрывать основы государства, созданные трудом всей жизни
владыки смертных.

- Гремучий Змей пожалеет об этом, хотя он и равен богам на Земле, -
процедил сквозь редко посаженные зубы Великий Жрец и, пятясь, вышел из зала.

... Следующий день был ясным и солнечным, хотя утром внезапно разразилась
гроза.

Люди собирались на главной площади города Толлы у подножия пирамиды храма
бога Неба. Глашатаи возвестили, что Великий Жрец провозгласит Скорбные
Пророчества.

Топельцина, жившего в одной из задних комнат дворца, разбудили крики на
площади. Он быстро оделся и даже без обычного убора из черных перьев,
прикрывавших его светлую голову, вышел на площадь.

Толпа бурно приветствовала своего любимца. Он был кумиром всех, кто
увлекался священной игрой в мяч. Топельцин не стал прославленным воином,
поскольку его отец давно не вел войн, но в ритуальных игрищах своей
необыкновенной выносливостью, силой и меткостью заслужил славу первого
игрока. Он давно бы стал вождем игрового отряда, если бы не был сыном
Гремучего Змея. Столь знатному юноше не подобало рисковать своим сердцем,
которым расплачивались вожди проигравших.

Топельцин рассеянно смотрел поверх голов, отыскивая единственное лицо,
которое ему больше всего хотелось бы увидеть.

Мотылек тоже проспала в это утро, и ее разбудил шум на площади. Она
подбежала к дворцу, увидела Топельцина и стала протискиваться к нему.

Вскоре она добралась до любимого. Незаметно держась за руки, они стали
пробираться к пирамиде, чтобы яснее услышать слова прорицания. Оно могло
быть только самым счастливым. Так сказали им звезды.

На вершине пирамиды появился Великий Жрец. Снизу казалось, что голос Змеи
Людей вещает прямо с неба:

- Горе людям Толлы, горе! Великие несчастья надвигаются на них. Пусть бегут
былые любимцы богов от огненных рек, которые вырвутся из жерл дымящих гор,
спасаются от бурлящих рек, что выйдут из берегов, пусть плачут обездоленные
над возделанными полями, которые нечем будет напоить. Пусть готовятся все
изнывать от зноя и жажды, умирать от голода. Нет больше благодатных войн,
которые обогащали людей Толлы и приводили к жертвенным камням пленных, чьи
горячие сердца были угодны богам. Ныне все не так! И боги не прощают их
забвения. Горе людям Толлы, горе!

Стон прошел по толпе. Множество горестно воздетых рук заколебались в
воздухе, как тростник на ветру.

Великий Жрец продолжал:

- Ничтожный заступник тех, кто чтит богов, умолял бога Неба смилостивиться
над людьми Толлы, он обещал ему богатую жертву в десять тунов горячих
сердец. Но как слабому жрецу, бескорыстно любящему людей Толлы, выполнить
это обещание? Доблестные воины Толлы ныне сладко отдыхают на коврах из
птичьих перьев и пьют дурманящую пульке, погружаясь в "калан". Недостойный
жрец решил призвать десять раз по двадцать юношей, чтобы они добровольно
отдали свои сердца богу Неба, спасая тем свой народ от великих несчастий.
Пусть прекрасные юноши сейчас же взберутся на первую ступень пирамиды, и
завтра в полдень, когда солнце заглянет сквозь священное отверстие в крыше
храма, чтобы полюбоваться подвигом героев, они один за другим взойдут на
жертвенный камень, переходя с него на небесную твердь.

Снова стон прошел по толпе.

Топельцин и Мотылек взглянули друг на друга. Потом они перевели взгляд на
первую ступень пирамиды, куда должны были взобраться двести самых сильных и
прекрасных юношей. Мотылек, словно боясь чего-то, крепко сжала мизинцем
палец Топельцина, а тот прошептал:

- До каких пор будет существовать этот позор людей, недостойный даже
ягуаров?

Девушка испуганно посмотрела на его каменное лицо.

Великий Жрец терпеливо ждал, с презрением смотря вниз, потом воскликнул:

- Слабый заступник смертных знал это! Люди отдают свои сердца не сами, а по
выбору богов. Змея Людей запросил богов и получил ответ. Возрадуйтесь!
Десять тунов молодых сердец может заменить на не тускнеющем от крови блюдце
одно только сердце, если оно принадлежит самому красивому, самому сильному,
самому знатному юноше города Толлы.

Топельцин чувствовал, как дрожит рука Мотылька. Он с улыбкой повернулся к
ней:

- Он сказал "самому красивому", значит, с черными волосами и скошенным лбом.

Шочикетсаль кивнула.

- Преданный людям Толлы их заступник запросил богов, кто угоден им, -
продолжал Великий Жрец. - И они ответили: тот, кто любим в городе больше
всех, кто сумел показать свою силу и ловкость, даже когда нет войн, кто по
родству ближе всех к самому могущественному человеку Толлы.

И третий раз застонала толпа.

- Топельцин признан счастливейшим из смертных! - гремел голос жреца. - Его
избрали боги. Только его сердце может заменить целых десять тунов сердец
его сверстников.

Топельцин и Мотылек почувствовали, как отхлынула от них толпа. Теперь они
стояли вдвоем перед грозной каменной громадой. Одетые во все черное жрецы
уже спешили к Топельцину.

До завтрашнего полдня он будет первым человеком Толлы. Великий Жрец и
Верховный Вождь станут униженно прислуживать ему на вечернем пиршестве,
которое устроят в его честь. Его оденут в лучшие одежды, перед ним будут
танцевать искуснейшие танцоры, прекраснейшие девушки Толлы станут его
наложницами.

Мотылек в ужасе смотрела на Топельцина. Он стоял как гипсовое изваяние,
недвижный и бледный.

Жрецы в черных хламидах оттеснили Мотылька от Топельцина и водрузили ему на
голову великолепный убор из драгоценных перьев. Заботливо и цепко взяли
жрецы избранника богов под локти и повели через живой коридор из павших ниц
людей Толлы.

Только Мотылек осталась стоять. Она крикнула:

- Шочикетсаль разожжет сейчас гнев владыки Толлы, если ему дорог сын. И он
будет умолять своего отца пощадить ее любимого.

Топельцин обернулся и в последний раз улыбнулся ей.

Мотылек кинулась во дворец к Гремучему Змею. Он уже знал все, но на его
мрачном лице ничего нельзя было прочесть. Жизнь одного человека (даже его
собственного сына) слишком мало значила в борьбе с жрецами. Старый вождь
сказал:

- Пусть не горюет девушка. Владыка смертных обещает, что она станет женой
его сына.

Мотылек просияла, как Вечерняя Звезда.

- Шестого, - добавил Гремучий Змей. - Горе Великому Жрецу, если не
исполнятся его предсказания.

Не помня себя девушка бросилась к пирамиде, чтобы добраться до своего отца.
Но женщинам не разрешалось подниматься по священным ступеням, и жрецы не
пустили ее. Тогда она стала требовать, чтобы и ее принесли завтра в жертву
богам! Ведь Великий Жрец призывал желающих отдать свои сердца. Жрецы
молчали.

Всю ночь простояла Мотылек у нижней ступени пирамиды. Она слышала шум пира,
доносившийся из дворца. Она с ужасом думала, что во главе пирующих сидит ее
Топельцин и что его ласкают красивейшие девушки Толлы. Горе и ревность
одновременно терзали несчастную Шочикетсаль. Гордость не позволяла ей стать
наложницей избранника богов. Но никто не помешает ей взойти с ним на
жертвенный камень. Таков закон богов.

Жрецы молчали, но она добилась того, что оказалась у самого основания
пирамиды. Люди многозначительно переглядывались, указывая на нее. Она не
знала, что ее прекрасные волосы, прямые и иссиня-черные, стали совсем
белыми. Но лицо Мотылька было по-прежнему молодо и прекрасно. Седые волосы
лишь оттеняли ее красоту. Сам Великий Жрец, увидев, что произошло с его
дочерью, возвестил, что бог Неба одарил ее серебром своих звезд и этим
отверг ее желание принести себя в жертву вместе с Топельцином. Закон богов
был нарушен - Змея Людей, несмотря на свою жестокость, все-таки любил свою
дочь.

Солнце неуклонно приближалось к роковой для Топельцина точке на небосводе.
Жрецы в черных одеждах торопили юношу, ведя его к пирамиде. На нем уже не
было роскошных одежд, а его обнаженное тело покрывала лазоревая краска.

Он шел с высоко поднятой головой среди толпы, лишь вчера преклонявшейся
перед своим кумиром, а теперь безропотно отдавшей его жрецам.

При виде Мотылька с волосами еще более светлыми, чем у него, он удивленно
раскрыл глаза и замедлил шаг. Но жрецы стали грубо толкать его к священным
ступеням. К счастью, бедная Мотылек не видела, как подвели Топельцина к
жертвенному камню, как повалили его. Четыре жреца вцепились в его руки и
ноги, оттягивая их вниз. Светловолосая голова юноши откинулась назад, его
широкая грудь выпятилась.

Для Великого Жреца Змеи Людей не было большего наслаждения, чем распластать
острым ножом натянутую кожу, запустить руку в рану, вырвать бьющееся сердце
и поднять высоко над головой.

Змея Людей с хриплым счастливым криком бросил на золотое блюдо
окровавленное, но все еще пульсирующее сердце.

Жрецы торопливо столкнули лазоревое тело с крутого склона пирамиды, и оно
полетело вниз, ударившись о мощеную площадь. Толпа шарахнулась в стороны, а
неизвестно откуда выскочившие жрецы в черных балахонах схватили тело и
утащили его в глубину пирамиды.

Глава вторая. НЕБЕСНАЯ СТРАННИЦА.

Я, Инко Тихий, носивший впоследствии имена Кетсалькоатля и Кон-Тики,
предпослал рассказ о Топельцине своему повествованию о Миссии Разума
потому, что судьба и даже имя несчастного юноши странно переплелись с моей
жизнью с того самого времени, когда к Мару стало приближаться космическое
тело, которое жрецы Толлы называли Сердцем Неба, а марианские звездоведы -
Луа.

Вместе с нашим учителем, великим звездоведом Вокаром Несущим, мудрым, но
сварливым марианином, не терпящим чужих мнения, и моим другом Нотаром
Криком, красивейшим и умнейшим юношей Мара, которого все попросту звали
Нотом Кри, мы готовились к проверке тревожных предположений Вокара Несущего
о возможном столкновении планеты Луа с Маром. Все население глубинных
городов с волнением ожидало результатов наших наблюдений.

Одна из звездных труб была вынесена из обсерватории прямо под открытое
небо, где видимость в разреженной атмосфере Мара была много лучше, чем
через прозрачный колпак. Но, конечно, дышать таким воздухом никто не мог.
Недаром на Маре, если не считать остродышащих ящериц, не встречалось других
представителей животного мира, кроме неведомо как попавших сюда мариан.

Редкая атмосфера Мара была слабой защитой от падающих метеоритов. Мы,
звездоведы, вычислили, что за сутки на всю планету выпадает столько больших
и малых космических тел, что, собранные вместе, они составили бы куб со
стороной в пятьдесят шагов. К счастью, большинство метеоритов сгорало в
атмосфере, и опасными были лишь наиболее крупные из них. Конечно,
звездовед, работающий в скафандре, рисковал, но не больше, чем любой
марианин, трудившийся в оазисах, орошаемых искусственными глубинными
реками, прорытыми многими поколениями мариан.

Я усердно наблюдал в трубу все ярче разгоравшуюся звездочку Луа, отмечая ее
причудливое движение среди других звезд. Она летела по удлиненной
неустойчивой орбите, испытывая на себе влияние встречных планет, с одной из
которых когда-нибудь могло произойти столкновение.

Такая опасность повторялась каждые три с половиной цикла (через семь земных
лет).

Купол обсерватории примыкал к обрывистым скалам потухшего вулкана,
изобиловавшим пещерами, где расположился наш глубинный город. От кольцевых
гор тянулась каменистая пустыня, изъеденная кратерами когда-то упавших
метеоритов. Вдали синели заросли оазиса.

Вдруг темная ночь озарилась. Ощущение слепоты, острая боль в груди и удушье
закрыли от меня мир.

Довольно крупный метеорит, как установили впоследствии, врезался в
каменистую почву недалеко от той звездной трубы, в которую я смотрел. Он
взорвался, подобно сказочной бомбе фаэтов. Выброшенный из нового кратера
камень сорвал с меня заплечные баллоны, а острый осколок метеорита, порвав
скафандр, резанул мне грудь под ребрами (глубокий шрам так и остался на
долгие годы).

Поверженный, ослепленный, я упал, раскинув руки, заставив себя затаить
дыхание, как при нырянии.

Мой друг Нот Кри, как и я увлекавшийся своеобразным спортом - нырянием без
скафандров на поверхность планеты, выскочил из обсерватории без шлема и под
градом сыпавшихся осколков побежал ко мне.

Нужно было обладать его тренировкой, чтобы поднять меня и без единого
глотка воздуха донести до обсерватории.

Мы оба упали без сознания к ногам Вокара Несущего, который убедился, что
рана моя не смертельна. Вместе с пришедшим в себя Нотом Кри он зашил ее с
искусством жрецов здоровья древности.

Подземным переходом меня перенесли в глубинный город, где я потом и очнулся.

Мы были друзьями с Нотом Кри, хотя отличались друг от друга во всем, если
не считать того, что оба были честолюбивы.

Правда, было еще одно, в чем мы сходились с Нотом Кри: мы оба были влюблены
в Кару Яркую (Кару Яр, как ее все звали).

Нот Кри и я постоянно соревновались. Надо сказать, что наш учитель в
большинстве случаев предпочтение отдавал не мне. Я был слишком
неуравновешенным, слишком вольно для изучающего обращался со знаниями,
допуская домыслы и фантазию.

Признаюсь, фантазия, пожалуй, была моей и самой сильной, и самой слабой
стороной. Она привела меня к звездам, она же заставила увлечься
предысторией мариан, загадка появления которых на нашей малопригодной для
жизни планете давала богатую пищу воображению. Серьезные звездоведы не
прощали мне того, что все метеориты, падающие на Мар, а также малые
космические тела, расположенные по круговой орбите между Маром и Юпи, я
представил себе осколками когда-то существовавшей планеты Фаэна. По их же
мнению, Фаэне еще предстояло образоваться, поскольку все планеты якобы
когда-то возникали из сталкивающихся метеоритов. Жизневеды, в свою очередь,
отлучили меня от Знания за то, что я допускал, будто мариане могли попасть
на Мар с другой планеты, где богатство жизненных форм позволило появиться и
высшему разумному существу. Знание Мара утверждало: мариане - продукт
развития глубинных существ, на высшей своей ступени вышедших (в скафандрах)
на поверхность планеты.

Я страдал, но продолжал увлекаться древними сказками о фаэтах, будто бы
живших на планете Фаэна, погубленной ими во время чудовищной войны с
применением неведомой энергии.

Нот Кри, всегда согласный с Вокаром Несущим в спорах, безжалостно высмеивал
меня даже в присутствии Кары Яр. А спорили мы с ним по любому поводу.
Например, о происхождении планеты Луа. Ее признавали "гостьей", залетевшей
в нашу планетную систему, я же считал ее бывшим спутником Фаэны. Когда
Фаэна взорвалась, а потом развалилась на части (породив от их столкновения
в дальнейшем потоки метеоритов), она уже не могла удержать былого спутника,
и Луа оторвалась от нее, обретя собственную удлиненную и неустойчивую
орбиту.

Хотя, с точки зрения звездоведения, в моей гипотезе все было достаточно
обосновано, она отвергалась учеными, так как, по мнению авторитетов,
планеты взрываться сами по себе не могли. Этот довод и привел Нот Кри.

Кара Яр всегда слушала нас с нескрываемым интересом, переводя взгляд своих
синих глаз с одного на другого.

Кара Яр была очаровательнейшим существом. Небольшой выпуклый лоб, четко
очерченный профиль, выразительные, всегда готовые улыбнуться губы и
вопрошающие глаза под приподнятыми дугами бровей.

- Неужели, Инко Тихий, ты веришь в фаэтов? - как-то спросила она. - И что
разумные существа отнимали у кого-то жизнь? - Кара Яр передернула плечами.

Нот Кри торжествующе посмотрел на меня.

- Кошмары извращенной фантазии, - едко заметил он. - Нашим предкам пришлось
бы переделывать своих потомков хирургическим путем, дабы лишить их
наследственной дикости.

- Не думаю, чтобы мариан переделывали таким образом.

- Так отчего же мы с тобой склонны победить друг друга, но не уничтожить?

- У меня есть гипотеза, но я боюсь, что ты ее высмеешь.

- Прошу, расскажи о ней, - вмешалась Кара Яр. Я принялся отстаивать
довольно странную для мариан теорию:

- Характер фаэтов, наших пращуров, зависел от условий их жизни. Возможно,
не умея, как мы, изготовлять пищевые продукты, они пользовались
питательными веществами, накопленными самой природой в живых организмах, и
для получения их употребляли в пищу трупы животных, умерщвл