оявлению  галлюцинаций  -- настоящих  галлюцинаций, хотя  граница  между
галлюцинациями и видениями религиозного характера довольно зыбкая.
     --  Не понимаю  тебя,  -- сказала  Лурин. -- Ты принимаешь эти  чертовы
пилюли, а потом видишь  какую-нибудь  жуть --  скажем, самого Сатану. Или ту
страшную острогу, которую Святая Троица вонзила тебе в бок. Несмотря на это,
ты повторяешь свои опыты  снова и  снова. И тебе не надоедает так рисковать,
чтобы макнуться носом в дерьмо!
     Она смотрела на него не столько с осуждением, сколько озадаченно.
     --  Мне нужно  дойти до  истины,  -- объяснил Пит. --  И ничего больше.
Проводить  опыты  и  обретать знание  --  разве  не  это равносильно "быть",
обозначать свое существование в мире? Я хочу быть -- во всей полноте слова!
     -- Кто же сомневается в том, что  ты есть! -- сказала она. В  ней  было
много практического здравого смысла.
     Послушай, -- возразил Пит, -- Господь -- настоящий Господь, библейский,
в Коего мы  веруем,  а  не  дурацкий  Карлтон Люфтойфель,  --  этот  Господь
взыскует каждого из  нас. Библия -- не что иное, как описание того, как  Бог
взыскует человека. Не  человек взыскует  Господа, а Господь  ищет  человека!
Улавливаешь?  И  я  хочу пройти как можно дальше  навстречу  Господу,  чтобы
облегчить Ему встречу со мной!
     -- Но как вышло, что человек и Бог разлучились, потерялись?
     Лурин  смотрела на  него наивно, по-детски распахнутыми глазами, словно
ожидала, что он  вот-вот  расскажет  ей всю-всю правду  про самое главное  в
жизни.
     Пит таинственно промолвил:
     -- В результате ссоры, которая произошла  в такой седой  древности, что
суть ее уже позабыта. Ведь началось с того,  что Господь поместил человека в
таком месте,  где мог общаться с ним ежедневно, всечасно, без помех. Господь
и человек  общались запросто -- как ты и я сейчас. Но потом что-то случилось
--  неизвестно когда  и  неизвестно что.  Господь  и  человек  вдруг как  бы
свернулись в клубок -- каждый замкнулся на себе,  как Лейбницевы разобщенные
и  по природе  своей  неспособные  к общению монады  или гегелевские "вещи в
себе". Господь и  человек остались более или менее рядом  в пространстве, но
каждый из них утратил  способность воспринимать что-либо  извне. Один из них
был  поражен  некоей  формой шизофрении,  а  именно  --  аутизмом,  то  есть
полностью замкнулся в  своей  внутренней  жизни,  решительно  отстранился от
внешнего мира -- что называется, умер для окружающего мира. А может, они оба
разом обезумели и замкнулись, "умерли" друг для друга. А потом...
     -- А  потом человек был изгнан.  Не в  переносном смысле,  а в  прямом.
Выгнали его взашей, турнули вон из Рая.
     -- Да, -- кивнул Пит, -- очевидно, человек сделал что-то  нехорошее  --
или Бог вообразил, что человек сделал что-то нехорошее. Мы не знаем  толком,
что это могло быть. Так  или иначе, человек впал в грех -- не то подвигнутый
на это своей натурой, не  то соблазненный некоей внешней  силой, которая  не
могла быть чем-то иным, кроме как созданием Господа или частью его Творения.
Вот  таким  образом  человек  потерял  непосредственный контакт  с  Богом  и
перестал быть венцом Творения, будучи низведен на уровень одного из созданий
Господа. Нам же предстоит пройти этот путь в обратном направлении.
     -- И ты вознамерился проделать его с помощью таблеток?
     Сэндз ответил прямодушно:
     --  Иного способа,  я, увы,  не  знаю. У  меня  не  бывает естественных
видений. Но я полон желания пройти  весь тот путь, о котором я тебе говорил,
дабы встать лицом к  лицу  с Богом, как человек однажды уже стоял -- до того
как отрекся от этой привилегии. Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что это
произошло неспроста: человека что-то поманило -- или кто-то поманил -- прочь
от Бога, к иным занятиям. Человек добровольно  отказался от тесных отношений
с  Богом, будучи  уверен,  что нашел  нечто лучшее.  Говоря наполовину сам с
собой, Питер добавил:
     --  И  вот мы отгородились от Бога,  замкнулись на себе  -- и оказались
вместе  с   Карлтоном  Люфтойфелем,  глобальной  рассредоточенной  бомбой  и
химическим оружием массового поражения.
     -- Мне нравится мысль, что нас соблазнили, -- сказала Лурин. Она  опять
раскурила свою  погасшую трубку. -- И всем  людям нравится. К  примеру,  эти
таблетки соблазняют тебя. Так что ты продолжаешь поддаваться  вечно сущему в
мире соблазну. У людей вроде тебя в  жилах течет кровь луговых собачек -- вы
любопытны до потери разума. Достаточно шумнуть возле их норки -- и, глядишь,
они  уже высунули  головенку,  чтобы чего не  пропустить.  А ну  как  что-то
интересное! -- Она задумчиво помолчала, потом продолжила: --  Чудо. Вот чего
ты  жаждешь. Его  же страстно желал и тот, первый, в  райском саду. До войны
это  называли  "впечатляющим  событием".  Я называю  это синдромом  ожидания
кролика из любой шляпы. -- Лурин усмехнулась собственной шутке. -- И вот еще
что я тебе скажу. Знаешь, почему тебя  так тянет на подвиги? Ты хочешь стать
вровень с ними.
     -- С кем?
     -- Ну, с крепкими ребятами, с героями. Это от высокомерия, от  суетного
тщеславия. В один  прекрасный день человек  зыркнул на  Бога и сказал  себе:
"Едрен корень! Почему этот тип Господь, а я вроде как прах у его ног!.."
     -- И, по-твоему, я сейчас как раз это и делаю?
     -- Неплохо  бы тебе  поучиться  тому, что Христос называл  "кротостью".
Могу поспорить, ты и понятия  не  имеешь, что такое  "кротость",  что значит
"смирять  гордыню".  Ты  помнишь  довоенные  супермаркеты? Когда  кто-либо с
тележкой  пролезает  к  кассе  впереди  тебя,  без  очереди,  а  ты смиренно
пропускаешь его  --  это,  наверно,  и  есть твое  представление  о  вершине
"кротости".  На самом же  деле  кроткий  обозначает "ручной"  --  как ручной
зверь. Или даже дрессированный -- да-да, именно дрессированный зверь.
     Пораженный ее словами, Питер тихо ахнул:
     -- Да ну?
     -- И в  это же понятие входит умение проглатывать унижения,  бесконечно
прощать, бесконечно терпеть. В это понятие кротости входят даже паршивенькие
качества  --  слабость,  глупое  мягкосердечие.  Но  если  определять  очень
коротко, то кротость  -- в корне своем -- обозначает утрату агрессивности. В
Библии она  имеет узкоспецифическое значение; полное  прощение  причиненного
тебе  насилия.  -- Лурин  рассмеялась  от  того,  что у нее все  так складно
получается. -- А ты дурачок! Разводишь турусы на колесах, а на самом деле не
смыслишь ничего!
     --  Что-то  не заметно,  --  сухо произнес Пит, -- что общение  с  этим
педантом  отцом  Хэнди сделало тебя  кроткой.  В любом  из множества смыслов
этого слова.
     Девушка искренне расхохоталась -- да так, что чуть не задохнулась.
     -- О Господи! -- сказала  она между приступами смеха. -- Не хватало нам
сейчас подраться из-за того, кто  из нас более кроткий! Но,  черт возьми,  я
все же гораздо более кроткая, нежели ты!
     Лурин  продолжала  кудахтать  и  раскачиваться, упиваясь нелепостью  их
спора.
     Но Пит больше  не замечал  ее. Таблетки начинали действовать, и он весь
ушел в себя.
     Внезапно  он увидел человека  со смеющимися глазами. "Это сам Христос",
-- почему-то сразу решил Пит.
     Разумеется, это он!  На  мужчине с золотисто-пепельными  волосами  была
тога  и  греческие наголенники.  Был он молод,  широкоплеч, а  на  устах его
играла  ласковая  счастливая  улыбка. В руках он  держал, прижимая  к груди,
увесистую  огромную  книгу с  застежками.  Если  бы не характерные  античные
наголенники,  его  можно  было принять  за  древнего  саксонца  --  особенно
благодаря небрежно постриженным волосам.
     "Иисус Христос!" -- ахнул про себя Пит.
     Белобрысый мускулистый молодой человек --  батюшки, да  он  сложен  как
кузнец! -- отстегнул  застежки на книге и раскрыл ее. На двух широких листах
протянутой ему книги Пит  увидел  рукописный  текст  на каком-то  незнакомом
языке. Он стал читать: "KAI THEOS EIN HO LOGOS".
     Для  Пита  это  была китайская грамота. Слова медленно проплывали перед
ним в  его  видении  --  написанные  вроде  бы очень  четко,  но  совершенно
непонятные. Какие-то загадочные koimeitheisometha... keoiesis... titheime...
Он  даже  не мог толком  понять, что это -- какой-то язык? Или просто  набор
буквенных символов? Или бессмысленная чепуха, характерная для сна?
     Белобрысый молодой  человек захлопнул книгу --  и внезапно исчез. Исчез
так,  как  исчезало изображение с экрана, когда телевизоры еще существовали,
-- мгновенно и бесшумно.
     -- Тебе не  следует слушать всю эту дребедень! -- произнес голос внутри
Питовой головы, словно его
     собственные мысли вышли из-под контроля и начали самостоятельную жизнь,
заговорили вслух. -- Все эти таинственные письмена -- только для того, чтобы
задурить тебе мозги. Он ведь даже не назвался, этот  тип! Да-да, он  не счел
нужным назвать  свое имя! Но голос шел все же не из головы. Пит  обернулся и
увидел в воздухе за своей спиной расплывчатые очертания небольшого глиняного
горшка,  который  качался   вверх-вниз,  как  поплавок  на   воде.  Это  был
непритязательный  предмет  -- обожженный,  но  некрашеный горшок. Сделанный,
считай,  из  грязи,  предельно  утилитарный,  этот  предмет поучал  его:  не
благоговей! не разевай рот в  почтительном восторге перед  непонятным! Питу,
который действительно возблагоговел, эти слова пришлись по вкусу.
     -- А вот я назовусь, -- сказал горшок. -- Меня зовут О Хо.
     Пит подумал про себя: "Видать, китаец".
     -- Я  сделан из глины  и потому нисколько не выше обычных смертных,  --
продолжал горшок по имени О Хо в манере приятельского  разговора. -- И  я не
считаю, как некоторые, что назвать себя  -- значит унизить себя. Ты -- Питер
Сэндз, я  --  О Хо.  Тот,  кого  ты видел, тот парень со здоровенным древним
манускриптом  --  это  обитающий  на  берегу  Океана  Знаний  дух  ноосферы,
прибывший  сюда  из  шумерских  времен. Эти  духи  под именем Терапевтов  --
"ухаживающих" --  помогали  греческому  богу врачевания  Асклепию,  коего  в
Древнем  Риме  называли Эскулапом. Древним египтянам  они  были известны под
именем Тотов -- духов  или плазменных сгустков мудрости.  Когда же  эти духи
занимались  строительством  --  а  они  славились  блестящими  зиждительными
способностями, покровительствовали ремеслам, -- они представлялись египтянам
в качестве бога Птаха, а  грекам -- в качестве бога Гефеста. На самом деле у
них вообще нет  имени, ибо они просто  составные вселенского разума. А вот у
меня есть имя, как и у тебя. Меня зовут О Хо. Запомнил? Очень простое имя.
     -- Конечно, запомнил, -- сказал Пит. -- О Хо. Это китайское имя.
     Горшок запрыгал  пуще  прежнего,  его  очертания стали расплываться все
больше и больше, пока он не исчез совсем. При этом он быстро говорил:
     -- О Хо. Хо О. О-о-о! Эй! Вперед! Ого! О  Хо Он! Вспомни о Хо Он, Питер
Сэндз,  когда  тебе  случится беседовать  с  доктором  богословия  Абернати.
Вспомни о сосуде скудельном, о  маленьком глиняном горшке, который сделан из
праха  земного и может быть,  подобно тебе,  разбит и обращен в прах в любой
момент, бессильный пережить род человеческий.
     Хо Он! Вперед, Хо Он! -- покорно отозвался Пит.
     -- Все доброе, не обинуясь, называет  себя  по имени,  -- произнес  уже
невидимый О  Хо  Он  -- теперь лишь  голос,  мысль, ментальная  составляющая
разума  Пита  Сэндза.  -- А те, на ком нет благословения Божия,  те утаивают
свое имя. Мы с тобой похожи, ты и я, мы в некоторых отношениях одно и то же,
ибо сотворены из той же глины, Питер Сэндз! Я сказал тебе, кто  я;  и я знаю
тебя от начала века.
     "Какое глупое имя -- О Хо!" -- подумал Пит.
     Дурацкое имя для бренного, непрочного горшка. А впрочем, эта  штуковина
со странным  именем  ему  понравилась -- она  не смотрела на  него  свысока,
говорила как с равным. И, как  ни странно, демократизм горшка был  для  Пита
притягательнее трансцендентальной зауми, темной  вязи  иноземных слов в  той
тяжеленной книге на застежках. Что  проку в непонятных словах?  Их смысл был
темен, недоступен. Что Питу, что скудельному сосуду О Хо не дано было понять
глубины премудрости.
     Но  тут Пит как-то особенно ясно  осознал, кого он  видел до  встречи с
горшком. То был Иисус Христос. "Я  сразу догадался, кто  этот белобрысый. Он
выглядел именно так, как должен выглядеть Христос!"
     -- Хочешь еще что-нибудь узнать до  того, как я покину тебя? -- спросил
Пита невидимый горшок -- как бы изнутри его головы.
     -- Скажи мне  самую-самую  важную вещь -- такую, какая  важна при любых
обстоятельствах. Но только не солги!
     О Хо на некоторое время задумался. Потом произнес:
     -- Святая София возродится. Прежде мир ее не принимал.
     Пит непонимающе мигнул. Кто  такая  эта святая  София? С тем же успехом
горшок мог сообщить, что святой Витт намеревается снова поплясать... Видать,
это глупая шутка...
     Горькое  разочарование  наполнило  душу  Пита  Сэндза.  Ну  вот  все  и
кончилось --  такой же  глупостью,  как  имя  этого скудельного шутника. Пит
ощутил, что новый знакомый покинул его, -- на жалкой бессмысленной ноте.
     И сразу  же  после  этого  действие наркотиков  закончилось.  Он больше
ничего не слышал и не видел, кроме обычного, бытового. Он обвел глазами свою
комнатку:   знакомые   микрокассеты,  проектор,   заваленный  всякой  дрянью
пластиковый  стол... Потом Пит  увидел Лурин,  которая курила трубку, ощутил
запах прессованного табака... Голова трещала.
     Пошатываясь,  Пит  поднялся.  Он  знал, что  в  реальном времени прошло
только мгновение -- и Лурин со стороны казалось, что ровным счетом ничего не
произошло.
     А в сущности ничего и не произошло. Она права.
     Можно ли назвать событием то, что случилось? Ведь Христос не объявил  о
себе,  не  открылся.  Впрочем, нечто важное  все же  случилось  --  и  очень
желанное.    Познавательные,    "проникательные"   способности   Пита   явно
увеличились.
     Иисус! -- произнес он громко.
     -- В чем дело? -- спросила Лурин.
     --  Я  видел  Его,  --  сообщил  Пит.  --  Он  существует.   Он  всегда
присутствует в мире -- был и будет.
     Пит нетвердыми шагами прошел в кухню, налил себе крохотную порцию виски
-- от силы граммов двадцать -- из драгоценной довоенной бутылки.
     Когда  он  вернулся  в  комнату,  Лурин  читала аляповатый  журнальчик,
отпечатанный на мимеографе, -- эти  листки жители их горного района  бережно
передавали из города в город.
     -- Ну ты даешь! -- сказал Питер. -- Сидишь себе как ни в чем не бывало!
     -- А что мне, по-твоему, делать? Разразиться аплодисментами? Визжать от
восторга?
     -- Но ведь это архиважно!
     -- Ты его видел. Я -- нет.
     И она снова уткнулась в журнальчик, напечатанный в Прово, штат Юта.
     -- Но он же присутствует в мире и тебя ради! -- сказал Пит.
     -- Ну и замечательно, -- кивнула Лурин с отсутствующим видом:
     Питер  сел. Его  мутило,  он  ощущал убийственную слабость  --  чертовы
побочные эффекты от приема таблеток.
     После продолжительного молчания девушка заговорила снова,  но с прежним
отсутствующим видом.
     -- Служгнева отсылают иконописца Тибора Макмастерса в  Странствие. Дабы
он отыскал Господа Гнева, запечатлел его образ в своей памяти и нарисовал на
храмсте.
     -- Черт  возьми, что такое "храмсте"?  Я  не понимаю этот  ваш  нелепый
"служгневский" жаргон!
     -- Храмсте -- это настенная храмовая фреска,  -- кротко пояснила Лурин.
--  По  их  мнению, ему предстоит пройти  по меньшей мере  тысячу миль.  Мне
кажется, они хотят, чтоб он дошел до самого Лос-Анджелеса.
     -- А мне-то что! Плевал я на это, -- с яростью в голосе сказал Пит.
     --  Я  думаю,  --  продолжила она,  откладывая  журнальчик и  задумчиво
сдвигая брови,  --  тебе  тоже  следует  отправиться в  Странствие. Милях  в
пятидесяти  отсюда  ты  подрежешь  ногу корове,  которая  тащит  тиборовскую
тележку. Или закоротишь его метабатарею.
     Она говорила совершенно серьезным тоном, взвешивая каждое слово.
     -- Но чего ради ?
     -- Чтобы он не смог добыть материал для этой фрески.
     -- Опять-таки меня это никак не колышет!.. Сэндз осекся. Кто-то подошел
к  двери  его   жалкого   жилища.  Сперва  послышались  шаги,  потом  залаял
Том-Шустрик. Раздался звонок, и Пит поднялся открыть.
     За дверью  стоял его начальник, доктор богословия  Абернати,  священник
Шарлоттсвилльской  Всеобъемлющей  Христианской  церкви. На  нем  была черная
сутана.
     Извиняюсь. Я не  слишком поздно? --  Его  круглое,  похожее на  сдобную
булку личико выглядело архиблагообразным, когда он осведомлялся, не  помешал
ли своим приходом.
     Заходите,  пожалуйста,  --  сказал Пит,  широко  открывая  дверь  перед
священником. -- Ведь вы, святой отец, уже знакомы с мисс Рей.
     --  Благослови  вас Господь,  --  лучезарно улыбнулся  Абернати, кивнув
девушке.
     Она поспешно встала.
     -- Слышал я, --  сказал Абернати,  --  что вы намерены присоединиться к
нашей вере, пройти конфирмацию и принять причастие.
     -- Э-э...  -- неуверенно начала Лурин. -- Я действительно была... да вы
ведь знаете... Словом, я не была  удовлетворена -- да и  кому охота молиться
бывшему   председателю   правительственной   комиссии  по  разработке  новых
источников энергии!
     Абернати прошел на кухню,  чтобы вскипятить воду для  кофе. Вернувшись,
он сказал:
     -- Мы с радостью примем тебя в лоно нашей церкви.
     -- Спасибо, святой отец.
     -- Но  чтобы стать  прихожанкой нашей  церкви, ты  должна сперва пройти
полугодичный курс интенсивного религиозного обучения. Тебе предстоит изучить
множество тем: святые обряды, таинства, главнейшие догматы нашей религии. Ты
узнаешь,  во что  и  почему  мы  веруем.  Я дважды в  неделю провожу дневные
занятия  со взрослыми. --  Немного застеснявшись,  он уточнил:  --  С  одним
взрослым.  Но  ты  быстро  нагонишь  пропущенное  --  у  тебя  такой  живой,
восприимчивый ум. А пока что ты можешь посещать церковные службы... Хотя тут
должно быть без обид  -- до конца обучения ты не вправе подходить к алтарю и
причащаться святых даров.
     -- Да, разумеется, -- кивнула она.
     -- Ты крещеная?
     -- Я...  --  поначалу  заробела Лурин. -- Говоря  по-честному, сама  не
знаю.
     --  Мы окрестим тебя особым обрядом, который  применяем  для  тех, кто,
быть  может,  уже  однажды  был крещен. Окрестим  водой.  А все остальное --
розовые лепестки и все прочее, что использовали до войны в Лос-Анджелесе, --
не  имеет  особого значения... Кстати,  насчет  Лос-Анджелеса, до меня дошли
слухи, что Тибор  намеревается совершить Странствие. Раз это дошло  до  моих
ушей -- стало быть, это не держат в секрете. Опять  же по слухам, Попечители
Церкви  Гнева  снабдили  его  картами,  фотографиями  и  другой  необходимой
информацией, чтобы отыскать Люфтойфеля.  Искренне надеюсь, что его корова не
падет в пути.
     Заварив кофе и вернувшись в комнату, священник обратился к Питу Сэндзу:
     --  Как  насчет  партии в  покер? Втроем, конечно, не  совсем то, но мы
могли бы сыграть по маленькой -- на старые медные центы.
     -- О'кей, -- кивнул Пит.
     Пока  он ходил за колодой и коробкой фишек,  Абернати придвинул к столу
три стула: самый удобный -- для Лурин Рей.
     -- Только никакой  болтовни во время игры! -- строго приказал Пит своей
подружке.
     Когда карты были  розданы, снаружи донесся  колокольчик коровы, которая
тащила  тележку  Тибора  Макмастерса.  Снаружи  было темно,  и  дорогу перед
тележкой освещала ее единственная фара.
     Корова остановилась у двери, и Абернати торопливо положил свои карты на
стол.
     -- Пойду открою, -- сказал он.
     Он вскочил, чтобы впустить внутрь прославленного художника, работавшего
на Служителей Гнева.
     Сидя  на  тележке,  Тибор  Макмастерс  наблюдал   за  игрой  и  дивился
происходящему.  Игроки