Роджер Желязны, Филипп К
   ик. Господь гнева



---------------------------------------------------------------
     пер. - В.Задорожный
     Отсканировано  из:  Роджер  Желязны.  Господь гнева. - М., Эксмо,  2003
(серия "Стальная крыса"). ISBN 5-699-03170-7
     OCR&spellcheck: А. Быстрицкий
---------------------------------------------------------------



Глава 1
     Вот! Пегая коровенка,  белая с черными пятнами, тащит инвалидное кресло
-- тележку на велосипедных колесах. А он на тележке, посередке.
     Нежась в лучах  утреннего солнца на пороге церкви,  лицом  на север,  в
сторону  Вайоминга, отец Хэнди углядел на  дороге  церковного  служителя  --
корова голштинской породы трусила по ухабам, и шишковатая голова безрукого и
безногого тела моталась  то из стороны в сторону, то взад-вперед, выплясывая
сумасшедшую джигу.
     "Неважнецкий день, -- подумал отец Хэнди. -- Предстоит  сообщить Тибору
Макмастерсу малоприятную новость".
     Священник юркнул обратно в церковь, дабы оттянуть встречу. Однако Тибор
его не заметил. Калека был  погружен в свои думы, к тому же  его  мутило  --
Макмастерса всегда мутило перед  началом работы. Видать, муки  творчества. К
горлу подступала тошнота, и донимал надсадный кашель.  Угнетал всякий запах,
любой вид -- даже вид собственной картины.
     Отец Хэнди  всякий раз дивился этому утреннему бунту тиборовских чувств
-- как будто калека охотно бы помер в течение ближайших суток.
     Что до священника, то он безмятежно радовался солнышку, согревавшему их
Шарлоттсвилль,  городок  в  штате  Юта.  Воздух в  церкви был напоен горячим
ароматом  высокого  клевера,  растущего  на   окрестных  пастбищах.  Вдалеке
позвякивали колокольцы на шеях коров...
     Одно  скребло  душу посреди  этой  гармонии -- не столько  вид  Тибора,
сколько соощущение страданий.
     Вон, позади алтаря,  малая толика его работы -- та, что  уже закончена.
Лет  пять понадобится  Тибору для ее  завершения. Но что время в делах такой
важности? Ведь это сотворяется навечно... "Впрочем, нет,  -- подумалось отцу
Хэнди, -- се  есть дело рук  человеческих, а потому  тлену  обречено --  это
делается на века, для череды поколений".
     Еще одно "впрочем" -- это дело не рук.  Иерархами решено было  доверить
сие работнику, "коего телесное состояние не  позволяет преклонить колени или
сотворить крест",  то бишь безрукому и безногому. А коли  не справится один,
ему  вослед  придет  другой  безрукий-безногий,  покуда  работа   не   будет
завершена.
     -- Му-уууууу, -- басовито отозвалась голштинка, когда Тибор, при помощи
сделанной  в  Штатах  айсибиэмовской  системы экстензоров, натянул поводья и
осадил  свою скакунью  на  заднем  дворе  церкви, где  ржавел  без  дела, со
спущенными  шинами, принадлежащий отцу  Хэнди  "Кадиллак" выпуска 1976 года,
облюбованный  в  качестве  насеста  смешными милыми  крохами  -- золотистыми
цыплятами.  Это мексиканское  отродье  светилось  в темноте  и  немилосердно
гадило...
     "Ну и ладно, пусть  себе  гадят. Маленькая стая прелестных засранцев --
потомков достославного Герберта Джи, который во время оно  заклевал насмерть
всех своих соперников и утвердился в роли патриарха. Был всем петухам петух!
-- с грустью припоминал его отец Хэнди. -- Ныне Герберт Джи покоится в саду,
где  плоть его дожирают червяки да  жуки. Жуки-мутанты. Жирные,  как не знаю
что".
     Священник на дух не переносил этих жуков --  поразвелось тварей! Вон их
сколько  -- и таких разных -- прет  отовсюду... Так  что  он души  не чаял в
любых  жукоедах  и всем сердцем  любил своих пернатых друзей.  Птиц,  смешно
сказать, любил, а вот людей...
     Но люди  иногда  являлись. Неизменно --  во вторник, в день  церковного
праздника,   установленного   (сознательно,  нарочито)   взамен  устаревшего
христианского воскресенья.
     Отец   Хэнди,  находясь  внутри  здания,  в  жилой  пристройке,  нутром
чувствовал, как на  заднем дворе  Тибор  распрягает  свою  голштинку.  Затем
инвалидная коляска своим ходом, благодаря электромотору, катит в  церковь --
по специально сооруженному деревянному настилу. А  сейчас калека, порыгивая,
берет себя в  руки -- экие злые шутки играет язык, когда говоришь  о калеке!
-- иначе говоря, собирается с духом, готовясь продолжить прерванную вчера на
закате работу.
     Отец Хэнди обратился к своей супруге Или:
     -- Будь добра, позаботься о горячем кофе для него.
     -- Хорошо, -- ответила та.
     Смирная  пигалица,  сухонькая  и  морщинистая. Не без  брезгливости  он
наблюдал за  движениями  ее бессочного,  дряблого тела,  покуда она  покорно
доставала  чашку и блюдце, --  без любви делает, без  тепла  в  душе, верная
служанка своего мужа -- и не более чем служанка.
     --  Доброе  утречко! --  весело  крикнул Тибор.  Это  в нем  чуть ли не
профессиональное -- быть всегда  веселым, даром что  на душе кошки скребут и
подташнивает от тоски.
     -- Черный, -- сказал отец Хэнди. -- Горячий. Уже готов.
     Он  посторонился, чтобы громоздкая  тележка проехала  по коридорчику  в
церковную кухню.
     --  Утро доброе, миссис Хэнди!  -- сказал Тибор. Не оглядываясь  --  не
любила она глядеть на калеку, Или Хэнди прошуршала:
     Доброе утро, Тибор. Мир тебе, и да пребудет с тобой Дух Святой.
     -- Мир или мор? -- спросил Тибор, подмигивая отцу Хэнди.
     Ответа  не  последовало  --  смирная  пигалица  прилежно  хлопотала  по
хозяйству.
     "Какие только формы не принимает ненависть, -- думал отец Хэнди, глядя,
как жена берет молоко  с холода. --  Сколько бывает оттенков  и оттеночков в
скрытом недружелюбии!"
     Сам   он  любил   ненависть   откровенную   --  ее  легко   выплеснуть,
извергнуть... А чтобы  вот так  --  только  через  отсутствие  ласки,  через
официальный тон...
     Тибор приступил к сложному для него процессу питья кофе.
     Перво-наперво, чтобы коляска не  ерзала,  Тибор ставил  ее  на  тормоз.
Затем с помощью нехитрого соленоидного переключателя, нажимая подбородком на
кнопки  пультика дистанционного управления,  он переводил батарею на  жидком
гелии  из режима  обслуживания мотора  тележки  в  режим  постоянной  работы
манипуляторов-экстензоров.  Аккуратного   вида   алюминиевые  гидравлические
манипуляторы удлинялись,  и на  их  конце  через  воротца выскакивали  шесть
механических  пальцев,  соединенных  тяжами  с мускулами  плеча. Сейчас  эти
пальцы  пришли  в  действие  и  приподняли  со  стола  пустую  чашку.  Тибор
вопросительно уставился на хозяйку.
     -- Кофейник на плите, -- промолвила Или с выразительной ухмылкой.
     Пришлось снять  тележку  с  тормоза,  проехаться  к  плите,  снова жать
подбородком  на кнопки --  обездвиживать  кресло  на  велосипедных колесах и
оживлять манипуляторы.  Наконец кофейник оказался  в  шестипалом экстензоре.
Алюминиевый  манипулятор  поднимал  его  рывочками, придрагивая, словно рука
страдающего   болезнью   Паркинсона.  Однако   айсибиэмовская   чудо-техника
позволила наполнить чашку, почти не пролив кофе.
     Отец Хэнди горестно крякнул и сказал:
     -- Не присоединяюсь к  тебе, ибо  сегодня ночью и  давеча утром страдал
желудочной коликой.
     Он  чувствовал  себя  физически разбитым.  "Даром  что  у  меня  полный
комплект членов,  нынче с утра мне не лучше  твоего  -- железы и гормоны как
взбесились!"
     Священник   закурил  сигарету   --   первую  на   сегодня.  Затянувшись
слабоватым,  но  настоящим  табачком,  он ощутил некоторое  облегчение: клин
клином вышибают -- этот яд снижал содержание в крови прочих ядов.
     Отец  Хэнди  приободрился,  сел  за стол  напротив  Тибора,  который  с
неизменной развеселой улыбкой безропотно отхлебывал не в меру горячий кофе.
     Однако, однако...
     "Порой невнятная физическая боль  есть наше  предвиденье неприятностей,
--  думалось отцу Хэнди. -- Не  потому  ли я так разбит  с самого утра? И не
потому  ли  так  плохо  тебе,  Тибор?  Твоя  улыбочка  меня  не  обманывает.
Предчувствуешь, чем я тебя огорошу  -- точнее,  обязан огорошить? А выбирать
мне не  приходится,  потому  как  я червяк,  фитюлька -- что  прикажут, то и
делаю.  Один день в неделю,  по вторникам, во время проповеди, моими  устами
глаголет истина -- впрочем, и дня мне не дано, а только какой-то час".
     -- Ну, Тибор, -- сказал отец Хэнди, -- wie geht es Heute?
     -- Es geht mir gut, -- незамедлительно отозвался Тибор.
     Обычно  они  с  наслаждением  предавались воспоминаниям  и  вели ученые
диалоги на немецком языке, охотно тревожа тени Гете и Гейне,  Шиллера, Кафки
и Фаллады. Оба  жили  для  этого  и  этим. Теперь,  когда  только  назревала
очередная  долгая  работа,  их  общение  носило  характер  почти  священного
ритуала, приготовляя духовную почву  для работы. Когда же художник с головой
уходил  в  работу,  для  бесед  оставались  только  густые   сумерки  --  за
невозможностью  долго  рисовать  при  жидком   свете  керосиновых  ламп  или
церковного  камина. "Никудышное освещение, --  временами  жаловался Тибор и,
привыкший преуменьшать свои горести, добавлял: -- От него глаза подустают".
     На самом  же деле ему  грозило  превеликое несчастье: ежели, не приведи
господь,  зрение испортится, ни очков, ни специалиста по их  изготовлению он
не сыщет. Насколько было известно отцу Хэнди, на просторах Вайоминга и Юты в
последнее время не найти ни одной линзы.
     А коли возникнет острая нужда  в очках,  Тибору придется  отправиться в
странствие. Отец  Хэнди и думать не хотел об  этом  --  чаще всего церковные
служащие,  насильно  отправленные в  путешествие,  так  и  не  возвращались.
Причина  их невозвращения оставалась  загадкой: может  быть, они оставались,
потому что в других очагах цивилизации было  лучше... Или  их  не  отпускали
обратно из мест,  где  было еще  хуже? Судя по  сообщениям радио  -- новости
передавали  ежедневно  в  шесть часов вечера, --  в некоторых  районах  было
лучше, в других хуже.
     Теперь  мир был дискретным, состоял из множества островков цивилизации.
Все связи  между  ними  были  разрушены. Те самые связи,  которые  создавали
прежнее хваленое повсеместное "единообразие".
     --  "Ты  понимаешь?"  --  речитативом  пропел  отец  Хэнди  строчку  из
"Руддигора".
     Тибор тут же прекратил пить кофе и пропел в ответ следующую строку:
     -- "Пожалуй, понимаю. Всенепременно долг исполнить надо!"
     Он даже поставил чашку обратно на стол, защелкав своими манипуляторами.
     -- "Закон относится ко всем..." -- продолжил отец Хэнди.
     Как бы про себя, с подлинной горечью, Тибор допел:
     -- "...кто  уклониться от  него не смог!"  Он повернул голову в сторону
священника и уставился на него долгим взглядом, нервно облизывая губы.
     -- В чем, собственно, дело? -- наконец спросил калека.
     "А  дело в том, -- подумал  отец Хэнди, -- что  я несвободен; я частица
большой системы -- последнее звено цепи, которое ходит ходуном, приплясывает
и гоношится, когда всю цепь дергают там, вверху, на другом конце. Мы веруем,
сам   знаешь,  что  на   том  конце  обретается   Нездешнее,  коего  смутные
распоряжения мы честно стараемся понять и выполнить, ибо верим -- знаем!  --
что его хотения не просто непреложны, но и справедливы".
     -- Мы не рабы, -- произнес он вслух. -- Хотя все мы -- слуги. Мы вольны
оставить службу. И ты -- тоже.  Даже я  мог  бы покинуть свой пост,  если бы
посчитал нужным. -- "Но этого не сделаю -- давным-давно принял окончательное
решение  и связал себя самого  тайной клятвой".  -- Вот  ты,  зачем ты здесь
работаешь?
     Тибор ответил с осторожностью:
     -- Ну, потому что вы мне платите.
     -- Плачу, но не принуждаю.
     -- Есть-то надо. Какой я никакой, а пищу потребляю.
     Отец Хэнди произнес приподнятым тоном:
     -- Нам ведомо,  что ты мог бы без труда найти работу --  где  угодно  и
какую  угодно.  Твоим талантам всюду  найдется  применение, даром  что ты...
увечный.
     -- Дрезденская оратория, -- вдруг произнес Тибор.
     -- А? Что? -- растерялся священник.
     -- Как-нибудь, -- сказал Тибор, -- подключите генератор  к электронному
органу,  я  сыграю вам  ее,  и  вы ее  узнаете.  Дрезденская  оратория,  она
поднимает  дух. Она  указует горе. Туда, в высь небесную, откель вас  взашей
выгнали.
     -- О, совсем не так! -- запротестовал отец Хэнди.
     -- О, совсем так! -- ядовито возразил Тибор, и его исхудалое лицо пошло
морщинами  от  разом  закипевшей  ярости,  ибо  дело  касалось  кровных  его
убеждений.  -- Пусть оно  и  "доброе", это ваше  милосердное могущество. Все
равно  оно  вынуждает  вас  делать  некоторые   вещи,  которым  и   название
подыскивать нет  охоты.  Скажите мне  прямо:  мне  что,  надо  закрасить уже
нарисованное? Или заказ на фреску отменяется вообще?
     --  Нет,  речь  идет  о  завершающей  части  фрески. Уже  сделанное  --
великолепно.  Мы послали  цветные снимки на тридцатимиллиметровой пленке. От
них пришли в восторг. Ну, сам знаешь кто -- Попечители Церкви.
     Тибор задумчиво произнес:
     -- Чудеса! Можно добыть цветную пленку,  можно  где-то проявить ее... А
вот газет больше нет и в помине.
     --  Велика беда!  Слушай  радио -- последние новости  передают  в шесть
вечера, -- наставительно сказал отец Хэнди. -- Вещают из Солт-Лейк-Сити.
     Он уповал,  что  Тибор  подхватит  разговор.  Но  ответной  реплики  не
последовало. Человек-обрубок помалкивал и сосредоточенно пил кофе.
     Тогда отец Хэнди спросил:
     -- Знаешь, какое самое древнее слово в современном английском языке?
     -- Нет, -- коротко отозвался Тибор.
     --   Могущество,   --   торжественно  произнес  отец   Хэнди.   --  Ему
соответствует немецкое слово  "macht.". Однако  слово  "могущество" восходит
даже не к прагерманскому.  Его происхождение  еще  древнее  --  от хеттского
языка!
     -- Гм, гм.
     -- Исходное слово -- "mekkis", то есть "сила".
     Тут отец Хэнди опять сделал паузу, чтобы  Тибор поддержал  разговор. Не
дождавшись  ответной  реплики,  он  вдруг  пропел  двустишье  из  моцартовой
"Волшебной флейты":
     --  "Что  ж  приумолкла ты?  Пристало женщинам болтать, мужчинам  же --
делами заниматься!"
     Тибор угрюмо отозвался:
     -- А разве это не вы болтаете?
     -- Что ж, я лясы точу, а делами заниматься  предстоит тебе, -- вздохнул
отец Хэнди. -- Что-то я хотел сказать... Ах да, баран!
     На пятиакровом пастбище, за церковью, паслись шесть его овец.
     -- Вчера Теодор  Бентон одолжил барана для моих  овечек, -- сказал отец
Хэнди. -- Баран староват, с седой  бородкой... Ну так вот, прибежала собака,
этот рыжий  ирландский сеттер Йейтса,  и попробовала напасть на стадо. Да ты
видел этого сеттера -- он что ни день гоняет моих овец.
     Калека неожиданно заинтересовался и поднял голову:
     -- Ну и что баран?
     --  Собака  пять  раз  приближалась к  стаду. И пять раз баран  начинал
медленно-медленно  двигаться в  сторону  собаки,  оставляя  стадо  за  своей
спиной.  Собака,  разумеется, тут же  останавливалась,  когда замечала,  что
баран направляется к ней. Ей не хотелось познакомиться с его рогами. А баран
тоже  останавливался -- и делал вид,  что пасется. --  Отец Хэнди улыбнулся,
припоминая  эту сцену.  -- Что за  умница старик! Я видел, как он пасется, а
один глаз косит  на  собаку. Собака то  лает,  то  скулит,  а он  знай  себе
пощипывает травку. Тут собака начинает опять красться к овцам. Баран  начеку
и двигается в  ее  сторону.  Собака  останавливается... Но  в  последний раз
собака применила другую  тактику -- ринулась вперед бегом. И оказалась между
бараном и овцами.
     -- И стадо начало удирать?
     -- Да. А собака -- ну, ты сам знаешь их повадки, они это умеют -- валит
овцу,  а  потом  убивает  ее или  калечит и первым  делом полосует ей брюхо,
выворачивает внутренности. -- Отец Хэнди помолчал. -- Ну так вот, про  этого
барана. Он очень старый. Он не мог догнать  собаку и заступиться за овец. Он
просто повернулся и смотрел на происходящее.
     Оба собеседника какое-то время задумчиво молчали.
     --  А  способны ли  они  думать? -- спросил  Тибор. --  Я  имею  в виду
баранов.
     -- Понятия не имею. Зато  знаю, о  чем думал я. Хотел бежать за ружьем.
Чтоб убить собаку. Я должен был ее убить.
     --  Будь  я на  месте барана, --  сказал Тибор,  -- и мне  довелось  бы
наблюдать, как собака пробегает мимо меня и накидывается на овец, а я мог бы
только наблюдать...
     Он растерянно замолчал.
     -- Ты бы подумал: "Лучше бы мне умереть, чем вот так стоять!.."
     -- Вот именно.
     --  Стало  быть,  смерть  действительно  иногда   благо,  как  мы  учим
Служителей Гнева.  А не зло,  как учат  христиане. Помнишь, как  в  послании
Павла: "Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?" Надеюсь, ты улавливаешь
мою мысль? Тибор медленно произнес:
     -- Вы хотите сказать: не можешь выполнить  свою работу -- лучше умри...
И какую работу должно исполнить мне?
     "На фреске, --  подумал  отец Хэнди, -- тебе предстоит  изобразить  Его
лик".
     -- Его, -- сказал он. -- Как он выглядит.
     Тибор на какое-то время остолбенел. Потом спросил:
     -- Вы хотите сказать -- изобразить Его в точности так, как Он выглядит?
     -- Нет, -- ответил отец Хэнди, -- дать свое видение.
     -- У вас что -- есть фотография? Или видеоматериал?
     -- Мне дали фотографию, чтобы показать тебе. Тибор ошарашенно уставился
на него.
     -- Вы это серьезно? У них есть фотография Господа Гнева?
     У меня есть трехмерное фото  -- то, что до войны называли  голографией.
Это не фильм, но для дела, думаю, достаточно.
     -- Дайте взглянуть.
     В  голосе  Тибора  мешалось  удивление, страх  и  оскорбленное  чувство
художника, которому слишком грубо указывают, что и как делать.
     Отец  Хэнди сходил в  свой кабинет и вернулся с папкой,  из которой  он
достал трехмерную фотографию Господа Гнева и протянул ее Тибору. Тот ухватил
ее механическими пальцами.
     -- Се наш Господь, -- торжественно изрек отец Хэнди.
     -- Да,  вижу, вижу,  --  закивал Тибор.  --  Какой изгиб черных бровей.
Какие  завитки  смоляных  волос...  А  глаза!  Вижу в  них боль... Но  он же
улыбается!
     Внезапно его экстензор вернул фотографию священнику.
     -- Нет, я с этого рисовать не стану.
     -- А почему?
     Но отец Хэнди отлично понимал резонность тиборовского "нет": фотография
ни в коей мере не  схватывала божественной сущности; это был снимок человека
-- просто человека. Да и странно было бы, если бы кусок целлулоида, покрытый
нитратом серебра, мог уловить таинство божественной сущности.
     -- Эта фотография была сделана, -- сказал  отец Хэнди, -- во время пира
на  открытом  воздухе на Гавайях.  Он  вкушал  местное блюдо из осьминога  и
курицы  с  листьями  таро. Наслаждался жизнью.  Видишь это  жадное выражение
разыгравшегося  аппетита  -- как неестественно искажены  черты  Его лица сим
чисто плотским чувством! Он отдыхал воскресным  полуднем перед произнесением
речи  на факультете тамошнего  университета -- не помню названия. Это было в
счастливую пору шестидесятых годов.
     -- Вы сами виноваты в том, что я не могу выполнить работу, -- пробурчал
Тибор.
     -- У плохого мастера всегда инструмент виноват.
     --  Вы не мой инструмент,  -- ответил  калека. Опустив  манипуляторы на
сиденье  тележки,  он добавил: -- Вот мои инструменты. Я их  не виню.  Я ими
пользуюсь -- как могу. А вы...  вы мой  наниматель. Вы ставите  передо  мной
огромную  задачу, но даете один  паршивенький  цветной  снимок.  Да разве  я
могу?..
     --  Странствие.  Попечители  Церкви  постановили  так: если  фотографии
недостаточно -- а это так, и все мы отлично это понимаем, -- тогда ты должен
отправиться  в  странствие  и путешествовать, пока не найдешь Господа Гнева.
Они прислали письменное распоряжение на этот счет.
     Тибор изумленно замигал. Таращась на отца Хэнди, он запротестовал:
     -- Но моя ме