итанная
где-то: "Когда  придет время подводить  счеты земному существованию,  важным
окажется не то, победил  ты или проиграл, но то, как ты вел игру". А что  --
хорошая цитата, уместная.
     "Я вел честную игру и достаточно искусно".
     -- Кабы  наши желания были лошадями, всякий  нищий ездил  бы верхом, --
произнес он вслух. Тишина после этих слов была особенно заметной. Только его
тяжелое дыхание и сопение голштинки, которая тянулась к аппетитному  кустику
у дороги.
     -- Проголодалась, милая? -- сказал Тибор. Он и сам проголодался.
     "Вот как  мы  оба можем  помереть  --  от  голода  и жажды. Будем  пить
собственную мочу, чтобы протянуть  подольше.  Но и  это нас не спасет. Жизнь
моя  в  коготках  и клюве  существа,  которое  может  уместиться  в  ладони.
Сойка-мутант... а ведь  сойки славятся своей лживостью и пронырством.  Сойка
-- это ж бранное слово у людей. Должно быть, и эта надула"...
     Тут он вернулся к видению, которое возникало в его сознании не единожды
в последние  несколько лет. Ему представился небольшой пушистый зверек. Этот
пушистый  зверек  живет молчком,  одиноко,  в своей разветвленной  подземной
норе. И трудится, трудится, пока в один прекрасный день не прорывает  хода к
большой  дороге.  Там  он  устраивает  что-то  вроде  прилавка,  на  который
выкладывает все сделанное своими  лапками --  и ждет в молчании  целый  день
покупателей. Время идет. Миновал полдень, опустились сумерки. А зверек так и
не продал ничего из  своей  продукции.  И  вот горестная сценка: в полумраке
зверек собирает  товар и, угрюмый, разочарованный, молча убирается в нору --
побежденный, но без единой жалобы на устах. Однако он побежден окончательно,
безвозвратно -- даром что поражение подкралось медленно, бесшумно...
     "Вот  я сижу и жду -- как тот зверек при дороге. Жду-пожду  --  а толку
никакого.  Стемнеет,  потом  минует ночь,  наступит  рассвет.  И новый  день
угаснет.  А  потом  случится  так, что я  не  проснусь  к восходу солнца,  и
молчаливая надежда развеется -- лишь стылое тело останется  на тележке. Нет,
голштинку  надо  отпустить,  прежде  чем  я  совсем  ослабею.  Хоть  без нее
тоскливей умирать, эгоистом  я  не буду. Какое  странное  это  облегчение --
сознание, что твои страдания видит другое  существо,  что ты  не один.  Ведь
это, казалось  бы, не должно  облегчать  страдания... Впрочем, страдаю ли я?
Нет. Просто  душа моя  останавливается, как  остановлено в  пространстве мое
тело. Но  неподвижность, если  ее осознать всеми  фибрами, разве она не есть
горчайшее страдание?"
     -- Господь Гнева, -- произнес Тибор вслух  привычные слова литургии. --
Приди  ко мне. Покарай меня, но только  возьми в Царствие Твое. Прими меня в
небесный вертоград.
     Тибор ждал с закрытыми глазами. Никакого ответа.
     -- Здесь  ли Ты? -- спросил он. -- Ты, в руце коего и мое страдание,  и
мое избавление, разреши меня от нынешней муки. Твоей волей случилось сие  со
мной, но Твоей же волей  влеком предпринял я труд сей... Вытащи меня из этой
пакости, а, Господи? Ну, пожалуйста, очень прошу!
     Он умолк -- в ожидании. Ответа не было.  Не прозвучал  он  ни свыше, не
прозвучал он и внутри -- в душе Тибора.
     "Ах  так! -- подумал  Тибор. -- Тогда  я посоветуюсь  с  тем, старинным
Богом.  То есть буду молить его дать  мне ответ.  Может, глава  побежденной,
отошедшей в прошлое религии окажется чутче".
     И опять никакой реакции свыше.  Хоть лбом о стену шаркнись  -- никакого
результата!
     "Но недаром же говорят, что  пути Господа небыстры, -- размышлял Тибор.
-- Время для Господа течет не с той же скоростью, что для нас, смертных. Что
для нас  вечность -- для него мановение ока. Вот он и не спешит --  по нашим
меркам".
     -- Я сдаюсь! Возвращаю  свой билет! -- сказал он громко, не без скрытой
угрозы.  И  стоило ему  это произнести,  как  он действительно  почувствовал
непреодолимую  усталость.  Все  тело  его, все  его клеточки,  все жилки  --
сдавались, отказывались от борьбы.
     "А может, это и есть то облегчение муки, которого я так домогался. Быть
может, Он в итоге дарует мне хорошую смерть  -- скорую и безболезненную? Так
умерщвляют  любимых  домашних  животных  --  переводя  в  сон, а  из  сна  в
смерть..."
     Прямо над Тибором в небе вдруг вспыхнуло яркое сияние. Полуослепленный,
он уставился на источник света, приложив к глазам в виде козырька свой левый
манипулятор.
     Световое  пятно  стало  снижаться  к  нему.  Мало-помалу  оно приобрело
матово-красный  цвет  -- это  был крупный пульсирующий  диск.  Казалось,  он
горячий  и все больше накаляется изнутри, пламенея откровенной злостью.  И с
какого-то  момента диск зазвучал -- шипением ракеты, рассекающей воздух, или
раскаленной  болванки, брошенной в  воду. На  лицо  калеки  упало  несколько
капель теплого тумана, который клубился вокруг диска.
     Тибор невольно отпрянул.
     Слепящий  диск остановился неподалеку  и  стал  обретать  некую  форму.
Постепенно  в нем все отчетливее проступали черты  человеческого лица: глаза
рот, уши, спутанные волосы. Губы зашевелились и что-то неслышно произнесли.
     -- Что? -- переспросил Тибор, который смотрел  на диск,  высоко  задрав
голову.
     Теперь  он  различал  на диске рассерженное лицо "Чем  я прогневал его?
Ведь я даже не знаю, кто он и зачем он..."
     --  Ты  кощунствовал  и  насмехался  надо  мной!  --  прогремел  зычный
раскатистый голос.  --  А я -- твоя свеча, слабый  свет,  ведущий к большему
свету.  Смотри, что я мог бы сделать для тебя, если  бы пожелал спасти тебя.
Это очень просто... Молись! Пади на колени и молись, простерев руки ко мне!
     -- У меня нет ни рук, ни ног, -- сказал Тибор.
     Об этом не беспокойся, предоставь это мне, -- произнесло облитое светом
лицо.
     Тибор ощутил, что он поднимается, выходит из тележки и садится в траву.
НОГИ.  Он  встал  на колени. Он видел, как ноги  под ним сгибаются. Тут  ему
бросились в глаза собственные руки, и он пошевелил пальцами. Поверх рук  еще
оставалась рама его манипуляторов.
     --  Вы  Карлтон Люфтойфель!  -- выдохнул Тибор.  -- Ибо только  Господь
Гнева может сделать то, что вы сделали!
     --  Молись!  --  приказал  освещенный лик.  Тибор  заговорил  невнятной
скороговоркой:
     --  Я   никогда  не  насмехался   над  самым  могущественным  существом
Вселенной! Я молю не  о  прощении, я молю о понимании.  Если бы вы знали мою
душу...
     -- Я знаю твою душу, Тибор!
     -- О,  навряд ли до конца. Я человек сложный, да  и теология в наши дни
такая  запутанная!  В  своей  жизни  я совершил  грехов  не  больше,  нежели
большинство людей.  Молю,  поймите, я  совершаю Странствие, дабы найти  ваше
человеческое воплощение -- и верно передать его в портрете...
     -- Знаю, --  перебил  его Господь  Гнева. --  Я знаю все,  что известно
тебе,  а сверх  того и еще многое.  Это я послал птицу. Это по моей  воле ты
проехал  так близко от  червя,  что  побеспокоил его и он  попытался сожрать
тебя. Теперь  ты больше  понимаешь? Это  я сделал  так,  что  твоему правому
переднему  колесу  потребовалась  починка.  Ты  был   под  моим  пристальным
присмотром в течение всего твоего Странствия.
     Тибор -- с помощью своих новых рук -- открыл багажник тележки, проворно
извлек  оттуда  фотокамеру  "Поляроид"  и  без  промедления  сфотографировал
разъяренную физиономию на диске.
     -- Да ты никак сфотографировал меня! -- прогремел голос свыше.
     -- Да, -- сказал Тибор. -- Чтобы удостоверить Твою реальность.
     У него был еще десяток причин на то.
     -- Я совершенно реален, -- с упреком прогремел голос.
     -- Зачем Ты делал все эти вещи? -- спросил Тибор. -- Почему я привлек к
себе такое пристальное внимание с Твоей стороны?
     --  Ты  для меня лишен значения.  Но  Странствие  --  это действительно
важно. Ты намеревался найти меня и убить.
     -- Нет! -- вскрикнул Тибор в ответ. -- Я хотел  только сфотографировать
Тебя.
     Тибор схватил кончик  выползающей  из  камеры фотографии  и нетерпеливо
потянул на себя.
     На  снимке  лик  с  диска  получился  необычайно  отчетливым  --  лицо,
искаженное дикой яростью. Все сомнения отпадали.
     Да, это Карлтон Люфтойфель -- это его лицо! Именно его он и разыскивал.
Именно это лицо он  должен  был  увидеть в конце  своего Странствия, которое
могло затянуться на неопределенное время.
     Теперь же Странствие завершилось.
     -- Ты собираешься  воспользоваться  этим мгновенным снимком? --  сказал
Господь Гнева. -- Мне это не нравится.
     Подбородок  на  диске  дрогнул... и  фотография  в  правой руке  Тибора
свернулась в трубочку, задымилась и рассыпалась пеплом.
     -- А мои ноги и руки? -- спросил Тибор.
     -- Они тоже принадлежат мне.
     Господь  Гнева смерил его  взглядом. Потом повел глазами  чуть вверх, и
Тибора подняло вверх,  как тряпичную  куклу. Он  шмякнулся задом на  сиденье
своей тележки. И в следующее мгновение его ноги  и руки бесследно исчезли --
словно просто  привиделись. Он полулежал на сиденье  --  ошарашенный, убитый
горем. Всего лишь несколько секунд он был как все. Момент истины: ему явлено
было счастье -- и тут же его швырнули в привычное ничтожество.
     -- Господь! -- едва слышно возопил калека.
     -- Ну что, открылись у тебя глаза? -- спросил  Господь Гнева. -- Теперь
ты осознаешь мое могущество?
     -- Да, -- процедил Тибор.
     -- Ты закончишь Странствие?
     -- Я... -- Он осекся.  После паузы он  не очень твердо  сказал:  -- Нет
еще. Птица сказала...
     --  Птицей был я. И  я помню,  что я сказал. -- Господь  подавил  новую
вспышку  гнева  и  продолжил: -- Птица подвела тебя  поближе ко  мне -- так,
чтобы я мог  лично пообщаться с тобой. Я  хотел встретиться с тобой. Я искал
встречи с тобой.  У меня две  ипостаси. Одну  из  них ты видишь  сейчас. Она
вечна,  она  бессмертна -- таким  было  тело  Христа после его  воскресения.
Тогда, когда Тимофей встретил Христа и вложил персты в его раны.
     -- Фома, -- сказал  Тибор. -- Это был Фома. Господь Гнева нахмурился --
стал мрачнее тучи.
     В следующую секунду его черты на диске стали рассасываться.
     --  Итак,  ты видел  эту мою ипостась, -- произнес Господь Гнева. -- Но
есть  и  другая ипостась -- физическое  тело,  которое  стареет  и  обречено
вернуться в прах... тленное тело, по выражению апостола Павла. И это тело ты
найти не должен.
     -- Ты думаешь, что я его уничтожу? -- спросил Тибор.
     -- Да.
     Лицо уже исчезло. И последнее "да" было едва слышным выдохом.
     Над  Тибором снова невинно голубело  чистое небо --  исполинский купол,
сработанный в незапамятные времена то ли гигантами, то ли богами.
     Тибор снял манипулятор  с пистолета, который он тайно  сжимал все время
после того, как был повергнут в тележку -- вновь лишенный и ног и рук. А что
бы  случилось,  если  бы  он  набрался мужества  и  выстрелил? "Да ничего не
случилось бы,  --  подумал  Тибор.  -- То, что я видел,  действительно  было
бессмертной и неуязвимой ипостасью -- тут сомневаться не приходится. Да и не
поднялась бы у меня рука.
     Так что это был пустой блеф. Но Господь Гнева не мог это знать -- разве
что он так же всеведущ, как христианский Бог согласно верованиям христиан. А
случись мне действительно  убить  его  -- что бы  случилось? -- не унималась
мысль. -- Как бы мир существовал --  без Него? Ведь в наши трудные времена и
так не за  что  уцепиться  душой!..  Так или  иначе, этот сукин сын  убрался
подобру-поздорову,  -- сказал себе Тибор. -- И мне не пришлось  стрелять. Но
при определенных  обстоятельствах я бы... выстрелил.  Вот  только  при каких
обстоятельствах?"
     Он  закрыл  глаза,  потер веки  механическими пальцами, в  задумчивости
повертел из стороны в сторону свой нос.
     "Если бы Он вознамерился уничтожить меня? Нет, не только в этом случае.
Тут  дело заключается  в переливах характера Люфтойфеля  --  в  том, как  он
проявит себя передо мной, а не во внешних обстоятельствах.  Господь Гнева не
есть  разлитая в  пространстве сила.  Он -- личность  со  своим  характером.
Когда-то он делал кое-какое добро людям, потом во время  войны  мало-мало не
истребил  все  человечество.  Это  Господь,  которого   надо  задабривать  и
ублажать,  чтобы  он не казал свой  дурной  нрав. Да-да, похоже,  это и есть
ключ.  Иногда  Господь Гнева нисходит до делания добра. Иногда ему  желается
творить зло. Я могу убить его именно при этих обстоятельствах -- когда в его
действиях  проявится злой умысел...  Но когда  он  будет  в процессе делания
добра, у меня  рука  на него, конечно,  не  поднимется --  даже  перед лицом
собственной неминуемой гибели".
     "Масштабный поступок -- замочить Бога, -- подумал Тибор.  --  Есть  чем
пощекотать гордыню. Самое оно для психа с манией величия. Но -- не для меня.
Я  никогда не метил в Наполеоны.  И свой шесток знаю  хорошо. Пусть  типчики
вроде  Ли Харви  Освальда,  который  когда-то  давно убил  президента  Джона
Кеннеди, --  пусть подобные  выблядки совершают грандиозные убийства. А ведь
убийство лишь тогда чего-то стоит, если оно в основе своей грандиозно".
     Тибор  вздохнул. Короче,  свиделись  и расстались. Но событие  -- было!
Долгие  годы  Тибор  был   Служителем   Гнева,  однако  не  имел  ни  одного
мистического опыта, как  ни молился. То, что  случилось,  навеки перевернуло
ему душу. Такое не забыть. Если, скажем, вы вдруг обнаружите, что композитор
Гайдн был женщиной, вам этого факта уже не забыть.
     Подлинный мистический  опыт  --  такое  потрясение, которое забыть -- и
избыть  -- уже невозможно. Философ  Уильям Джеймс когда-то  говорил что-то в
этом роде.
     "Он дал мне недостающие конечности, а потом взял обратно и руки и ноги.
И как у Него совести хватило! А еще -- Бог! Самый заурядный садист. О, какое
это  блаженство  было  бы  -- перестать валяться  чурбаном в тележке,  иметь
возможность ходить, брать. Я бы пошел к океану,  я бы плавал на волнах... И,
боже,  как здорово я бы рисовал! О, я бы весь мир  поразил своим искусством!
Разве можно по-настоящему рисовать с помощью манипуляторов?! Сколъкого я мог
бы еще достичь! -- простонал он про себя. -- А как там насчет  сойки-врушки?
Вернется ли она?  Если  она  и  в самом  деле была  лишь марионеткой  в руке
Божьей, тогда  она  уж точно не вернется. И что мне тогда делать -- если она
не вернется?"
     Эксперимента ради калека включил репродуктор и прокричал в него:
     -- Внимание! Внимание! Тибор Макмастерс застрял на  холме, и ему грозит
смерть. Помогите, ради всего святого! Слышит меня кто-нибудь?
     Он выключил репродуктор и молча шарил глазами по местности.  Вот и все,
что он может сделать для своего спасения. Не слишком много.
     Так  он  и сидел  в  своей  тележке -- понурившись,  в  плену горестных
мыслей.
Глава 11
     Пит Сэндз обратился к детишкам:
     -- А  ну-ка,  припомните,  вы  не  видели безрукого  безногого калеку в
тележке,  которую  тащит  корова? Его  нельзя не  запомнить!  Он должен  был
проезжать тут вчера, перед самым вечером. Ну, вспомнили?
     Он внимательно вглядывался в ребячьи лица, пытаясь угадать, не скрывают
ли  они чего-нибудь. Не исключено, что они сознательно  не хотят говорить  о
Тиборе. Кто их знает, может, они его убили!
     --  Если  расскажете,  получите  хороший  подарок,  --  продолжил  Пит,
засовывая руку  в  карман  своего  пиджака.  --  Глядите! Настоящая  твердая
карамель из настоящего белого сахара.
     Он протянул длинную конфету стайке окруживших его ребят, но ни  один из
них не принял подарок от  чужака. Негритята внимательно смотрели  на него --
снизу вверх, словно пытались уловить скрытые намерения незнакомого дяди.
     Однако самый  маленький негритенок не утерпел в конце концов и протянул
руку  к  конфете. Стоило Питу отдать  вожделенную  карамелину, как мальчуган
быстро попятился  назад  и спрятался  за спинами  товарищей. Вот так  --  ни
информации, ни конфеты.
     -- Я ваш друг, -- сказал  Пит,  возбужденно  взмахнув руками. -- Я  ищу
этого калеку, чтобы оказать ему помощь. Тут в округе неспокойно -- его могут
остановить, отобрать  тележку. Корова может споткнуться и упасть и вывернуть
его  на  землю...  Вы  только  представьте,   как   он  лежит  у  дороги  --
один-одинешенек -- и умирает медленной смертью!
     Некоторые из темнокожих мальчишек заулыбались.
     -- А  мы  знаем, кто вы такой,  -- сказал один  из  них. -- Вы  пащенок
старикашки Абернати. Вы  верите в Ветхого Господа. А вот тот калека, он учил
нас катехизису!
     -- Он проповедовал вам Господа Гнева?
     -- И вам бы в него следовало верить, -- сказал другой мальчик. -- Здесь
царство Его, а не того недотепы с креста.
     -- Это вы так думаете. Точнее, это вам взрослые внушают, -- сказал Пит.
-- Я  же  думаю иначе. Я общаюсь  с тем, кого вы называете Ветхим Богом, уже
много лет. Я его хорошо знаю. Он вовсе не недотепа.
     -- Но вашему Богу было слабо устроить  классную войну! -- сказал тот же
мальчик с насмешливой ухмылкой.
     --  Он  сумел  сделать  куда  больше, --  возразил  Пит. --  Он  создал
Вселенную и все, что в ней есть. Все мы обязаны  своим существованием  ему и
только ему. Временами он вмешивается в наши жизни, дабы помочь нам. Он может
спасти  всех нас  -- и каждого из  нас в отдельности... А если он сочтет нас
недостойными,  то способен лишить своей  милости  и благодати и оставить  во
грехе. Неужели вам приятнее жить в раздоре с Богом и во грехе? Я надеюсь, вы
этого не желаете, ибо печетесь о своей бессмертной душе!
     Пит раздражался все больше. Эта упрямая мелюзга бесила его. Остолопы! А
с другой стороны, больше никто не может подсказать ему, проезжал ли Тибор по
этой дороге.
     -- Мы молимся тому, кто что  захочет, то и сделает! -- взвизгнул другой
замурзанный негритенок.
     Остальные поддержали его и закричали, перебивая друг друга:
     -- Да, мы славим того, который может сделать что угодно и с кем угодно!
     -- Того, который все-все может!
     -- Вы филотаны! -- изрек Пит.
     -- Что это такое, мистер?
     -- Смертолюбы. То есть  люди,  обожествляющие смерть. Вы славите своего
злейшего  врага  --  того, кто  пытается  отнять  у  вас  жизнь.  Это  самая
чудовищная ересь, бытующая в современном мире... Ладно,  спасибо вам, хоть и
не за что.
     Сэндз пошел прочь скорым шагом, сгибаясь под тяжестью  своего  рюкзака.
Ему хотелось побыстрее уйти от этого сборища невежественных упрямцев.
     Дети  улюлюкали и  хохотали за его спиной. Но скоро  им  надоело, и они
побежали по своим делам.
     Вот и хорошо.
     Пит остался наедине с собой.
     Отойдя  подальше  от селения,  он присел  на обочину,  порылся в  своем
рюкзаке и достал  оттуда передатчик, установил его  на что-то вроде треноги,
вытянул антенну и повертел ручку.
     -- Отче Абернати, -- сказал он в микрофон, -- докладывает Пит Сэндз.
     -- Слушаю тебя, Пит, -- прозвучал в наушниках голос отца Абернати.
     -- Я уверен, что напал на след. -- Пит рассказал о встрече с детьми, на
которых церковь Служителей Гнева уже оказала свое тлетворное влияние. -- Они
проговорились, что он учил их катехизису. И  вообще само их упрямое молчание
говорит о том, что  им есть что скрывать. Они покрывают Тибора. Так что я на
правильном пути.
     -- Удачи тебе, --  сухо произнес отец  Абернати. -- Послушай, Пит, если
найдешь его, не делай ему ничего худого.
     -- Почему это? -- возмутился Пит. -- В нашей  беседе, не далее как день
или два назад, вы говорили...
     --  Я никогда не приказывал тебе преследовать Макмастерса. И никогда не
советовал остановить его или причинить какое-либо зло.
     -- Согласен,  вы такого не говорили. Но  не ваши  ли это  слова: "Когда
художник-калека  вернется  со  свежей фотографией  Господа  Гнева и  успешно
завершит  работу  над  фреской,  это  будет  серьезной  победой  для  церкви
Служителей Гнева вообще  и для отца Хэнди в ча