шенно случайно.  Еду  я  по
какой-то маленькой улочке, просто так еду, наобум - хочу,  чтобы  Джонни
успокоился и заснул - и вдруг вижу зеленый дощатый домик с  мемориальной
доской: "Здесь родился Феррис Ф. Фримонт". Представляете?!
   - Ну сейчас  его  здесь  нет,  -  резонно  указал  Николас.  -  Он  в
Вашингтоне, в трех тысячах миль отсюда.
   - Но каков гротеск! -  воскликнула  Рэйчел.  -  Жить  в  городе,  где
родился тиран! Родился в таком же, как он сам, жалком  маленьком  домике
отвратительного цвета...
   Я из машины, конечно, не вылезла, не хотела и  близко  подходить,  но
видно было, что дом открыт и там ходят люди. Вроде как в музее: вот  его
учебники, а вот постелька, где он спал...
   Николаc  повернулся  и  посмотрел  на  жену   странным   внимательным
взглядом.
   - И никто вам об этом не говорил? - спросил я.
   - Похоже, здесь об этом говорить не хотят, -  ответила  Рэйчел.  -  Я
имею в виду местных жителей. Похоже, они  предпочли  бы  держать  это  в
тайне. Думаю, Фримонт платит из собственного кармана, чтобы из его  дома
сделали музей.
   - Знаешь, а я бы туда сходил, - промолвил я.
   - Фримонт, - с задумчивым видом произнес Николас. - Величайший лжец в
истории мира. Наверное, он родился совсем не там. Просто специалисты  по
общественным связям  выбрали  это  место  как  наиболее  подходящее  его
имиджу... Любопытно. Рэйчел, давай съездим прямо сейчас. Посмотрим.
   Рэйчел сделала левый поворот, и некоторое время  мы  ехали  по  узким
немощеным аллеям, с двух сторон засаженным деревьями.
   - Улица называется Санта-Фе, - произнесла Рэйчел. - Помню, я заметила
название и еще подумала: хорошо бы вытурить Фримонта из города прямо  на
паровозе! - Она подъехала к обочине и остановилась. - Вот, справа.
   В полумраке смутно виднелись  очертания  домов.  Воздух  был  теплым.
Где-то громко работал телевизор, слышалась испанская музыка.  Поблизости
лаяла собака.
   Мы с Николасом вылезли из машины и медленно побрели по улице;  Рэйчел
осталась за рулем, баюкая спящего ребенка.
   - Ну глядеть тут особенно не на что, и  ночью  туда  не  попадешь,  -
заметил я.
   - Я хотел посмотреть, то ли это место, что являлось мне в видениях, -
сказал Николаc.
   Мы бесцельно шли по тротуару;  из  трещин  в  асфальте  росла  трава.
Николаc споткнулся, ушиб ногу и сдавленно выругался. На  углу  мой  друг
замедлил шаг, нагнулся и  прочитал  отпечатанное  на  асфальте  слово  -
видимо, аккуратно вписанное, когда асфальт был горячим, при укладке.
 
АРАМПРОВ 
 
   - Это, должно быть, первоначальное название улицы, - сказал  Николаc.
- Потом его изменили. Вот откуда  Фримонт  взял  название  своей  тайной
группы заговорщиков - из собственного детства. Сейчас он и не  помнит-то
ничего. Но когда-то здесь играл.
   Нарисованная картина - шаловливо играющий Феррис Фримонт (вообще дико
себе представить:  Феррис  Фримонт  -  беззаботный  мальчуган!)  -  была
слишком абсурдной. И все же... Рядом с этими самыми домами он катался на
трехколесном велосипедике, по тем же  выбоинам,  где  спотыкались  мы  с
Николасом; и мать, наверное, предупреждала его, чтобы не лез под машины.
   Маленький  мальчик  играет  себе  на  улице  и  как  всякий   ребенок
фантазирует обо всем услышанном и увиденном: о проходящих мимо людях,  о
загадочном слове, впечатавшемся в асфальт под ногами... Недели и  месяцы
по-детски ломает  себе  голову,  пытаясь  понять  его  смысл,  воображая
страшные тайны...  Чтобы  потом,  став  взрослым,  родить  полнокровную,
зрелую манию о чудовищной конспиративной  организации,  без  постоянного
членства и устоявшихся целей, но, безусловно, враждебной всему обществу.
Враг! Заклятый враг, которого надо во что бы то  ни  стало  разыскать  и
любой ценой безжалостно раздавить.
   Интересно, что из всего этого родилось еще тогда, в детском сознании?
Может, взрослый ничего и не придумывал, а просто облек мысли в слова?
   - Скорее фамилия какого-нибудь подрядчика, - сказал я, - чем название
улицы. Закончив работу, они часто пишут свои имена.
   - А может, проходил инспектор и как раз здесь завершил проверку  всех
арамов, - предположил Николас. -  Проверено,  арамов  нет!..  Что  такое
"арам"? Или надпись обозначает  место,  где  положено  проверять  арамы?
Суешь такой  металлический  штырь  в  маленькую  дырочку  в  асфальте  и
снимаешь показания счетчика!
   Он засмеялся.
   - Мы идем по следам Ферриса, - заметил я.
   - Но в более разумном направлении. Мы же не психи.
   - Не исключено, что Феррис Фримонт знает много такого, чего не  знаем
мы. Может, став взрослым и заработав деньги, он нанял  частных  сыщиков.
Реализовал детскую мечту: выяснил, что на самом деле означает загадочное
слово "АРАМПРОВ" и зачем его на веки вечные впечатали в асфальт.
   - Жаль, что Феррис просто-напросто у кого-нибудь не спросил.
   - Может, и спросил. Может, и по сей  день  продолжает  спрашивать.  В
том-то и дело: он до сих пор не успокоился. Его не удовлетворил ни  один
из  ответов  -  например,  "это  название  улицы"   или   "это   фамилия
подрядчика". Название предвещало гораздо большее.
   - Мне оно ничего не предвещает, - сказал Николас.  -  Просто  нелепое
слово, много лет назад написанное на горячем асфальте. Пойдем отсюда.
   Мы вернулись к машине, и Рэйчел отвезла нас домой.
 
Глава 9 
 
   Через  несколько  лет  после  того,  как  Ферриса  Фримонта   избрали
президентом Соединенных Штатов, я переехал  в  Южную  Калифорнию,  чтобы
быть рядом со своим другом Николасом Брейди. Писательские  делаемой  шли
хорошо: в 1963 году я получил премию  "Хьюго"  за  научно-фантастический
роман "Человек в высоком замке". В романе описывался альтернативный мир,
где Германия и Япония одержали победу во Второй мировой войне и поделили
США между собой, оставив посредине буферную зону. Другие мои работы тоже
были хорошо приняты и стали получать положительную прессу,  особенно  на
безумный   роман   "Стигматы   Палмера    Элдрича",    построенный    на
психоделических  явлениях.  Так  впервые  стали  говорить,  что  я   сам
регулярно принимаю наркотики.  Эта  пресловутая  известность  в  немалой
степени способствовала популярности моих книг, но потом вышла мне боком.
   Неприятности начались,  когда  Харлан  Эллисон  в  сборнике  "Опасные
видения" заявил в предисловии к моему  рассказу,  что  он  "написан  под
влиянием ЛСД". Так из-за  стремления  Харлана  к  скандальной  шумихе  я
приобрел репутацию законченного наркомана. Мне представилась возможность
добавить параграф к послесловию, где я прямо заявил, что  Харлан  сказал
не правду, но сделанного было не исправить. Мною и моими  гостями  стала
интересоваться полиция. Положение усугубилось, когда  весной  1969  года
президентом избрали Фримонта и на Соединенные Штаты опустилась тьма.
   В своей речи во время торжественного  вступления  в  должность  тиран
коснулся вьетнамской войны, которую США вели уже ряд лет, и  объявил  ее
войной на два фронта: один фронт в шести тысячах миль отсюда, а второй -
дома. Он имел в виду, последовало позднее разъяснение, внутреннюю  войну
против Арампрова и всего того,  что  воплощает  собой  эта  организация.
Итак, мы ведем  войну  в  двух  регионах,  и  главное  сражение,  заявил
Фримонт, происходит здесь, ибо именно здесь решается судьба  Соединенных
Штатов. Желтокожим никогда сюда не вторгнуться  и  нас  не  покорить;  а
Арампров, выросший и укрепившийся во  время  пребывания  у  власти  двух
последних президентов, на это способен.
   Теперь, когда в Белый дом вернулся республиканец, за Арампров наконец
возьмутся, после чего победа во вьетнамской войне гарантирована. Нам  не
победить,  объяснил  Феррис  Фримонт,  пока  дома  действует   Арампров,
подрывая  волю  и  жизнеспособность  американского  народа.  Антивоенные
настроения в Соединенных Штатах, по Фримонту, рождают именно Арампров  и
его усилия.
   Едва приняв присягу,  Феррис  Фримонт  объявил  открытую  войну  всем
проявлениям Арампрова. Операция по наведению в стране порядка называлась
"Обследование"; медицинские ассоциации, навеваемые названием, по  словам
Ферриса, напрямую связаны с необходимостью укрепить  моральное  здоровье
Америки. Президент обещал вылечить  Америку,  избавить  ее  от  болезни,
уничтожить "древо зла", как он именовал Арампров, "с корнем  вырвав  его
семена" - метафора совершенно абсурдная,  если  вдуматься.  А  "семенами
древа зла" были, разумеется, диссидентствующие пацифисты, в том числе  и
я. Уже состоя на учете в полиции  из-за  предполагаемой  причастности  к
обороту наркотиков, я тем  более  вошел  в  конфликт  с  власть  имущими
благодаря  своим  антивоенным  взглядам,  выраженным  как  в   публичных
высказываниях и речах, так и в моих  произведениях.  Весь  этот  шум  по
поводу наркотиков делал меня уязвимым - вдвойне  тяжелое  положение  для
человека,  желающего  бороться  за  мир.  Нельзя  сказать,  что  спал  я
безмятежно.
   Тем не менее основания  для  беспокойства  были  не  только  у  меня.
Вспоминая свои левацкие настроения в дни учебы в  университете,  Николаc
начал сомневаться в собственной безопасности - теперь, когда Феррис Ф.
   Фримонт пришел к власти и запустил операцию "Обследование".  В  конце
концов, Николаc занимал ответственный пост в процветающей  фирме  "Новая
музыка", а задачей операции "Обследование"  как  раз  и  было  выявление
таких людей - Фримонт окрестил их "кротами". С этой целью  правительство
организовало   и   финансировало   "Друзей   американского   народа"   -
агенты-информаторы  проверяли  любого,  кто  когда-либо  подозревался  в
антиобщественных настроениях, вроде Николаcа,  или  подозреваемых  ныне,
как я, или потенциально способных к таким настроениям  в  будущем  -  то
есть всех. "Дановцы" носили  белые  повязки  на  рукаве  с  изображением
звезды,  помещенной  в  круг;  вскоре  они  появились  в  каждом  уголке
Соединенных  Штатов  и  воинственно  вынюхивали  все   интимные   детали
морального состояния сотен тысяч граждан.
   На  равнинах  Среднего  Запада  власти  начали   сооружать   огромные
фильтрационные пункты и лагеря для содержания тех, кого взяли  "дановцы"
и иные добровольческие органы правопорядка. "Эти сооружения,  -  заявил,
выступая по национальному телевидению, президент  Фримонт,  -  не  будут
использованы, пока не возникнет такая необходимость". Он имел в  виду  -
пока антивоенные настроения не окрепнут. Намек был понятен каждому,  кто
возражал против войны во Вьетнаме: в  один  прекрасный  день  ты  можешь
оказаться  в  Небраске  и  будешь  возделывать  там  общественные  поля,
засаженные репой. Весьма  прозрачная  угроза,  и  именно  такой  угрозой
служило само существование пока не используемых лагерей.
   С одним "дановцем" столкнулся и я, причем с  "дановцем"  тайным,  без
повязки. Он написал мне  письмо,  представившись  сотрудником  маленькой
студенческой радиостанции близ Ирвина: мол, нельзя ли дать ему интервью,
потому что ирвинские студенты  интересуются  моими  книгами.  Я  ответил
согласием, но едва он появился и задал три вопроса, как стало ясно:  это
стукач. Спросив для  начала,  не  писал  ли  я  тайком  порнографические
романы, парень громовым голосом стал требовать ответов:  принимаю  ли  я
наркотики? есть  ли  у  меня  внебрачные  сыновья-негры,  которые  пишут
научную фантастику? являюсь ли я Богом, а также главой  коммунистической
партии? и, разумеется, финансирует ли меня Арампров?
   Неприятная получилась сцена. Пришлось просто вытолкать его за  дверь,
а он еще долго продолжал выкрикивать обвинения, пока  я  запирал  замки.
После этого случая я стал весьма разборчив в общении с прессой.
   Однако куда больше вреда, чем тайный "дановец" в роли интервьюера  со
студенческой радиостанции, нанес мне взлом моего дома в конце 1972 года,
когда при помощи взрывпакетов вскрыли мои ящики  с  архивами  и  все  их
содержимое разбросали. Вернувшись домой, я увидел дикий  беспорядок.  На
полу стояла вода, деловая переписка и непринятые  чеки  исчезли;  одежду
перетрясли, окна с тыльной стороны дома были разбиты,  а  дверные  замки
взломаны.
   Полицейские поверхностно все осмотрели - лишь бы отвязаться - и нагло
заявили мне, что скорее всего я это сделал сам.
   - Зачем?! - спросил я инспектора, их начальника.
   - О-о, - ответил он, ухмыляясь, - чтобы отвести от  себя  подозрение,
например.
   Никого  так  и  не  арестовали,  хотя  на  каком-то   этапе   полиция
признавала, что им известно, кто это сделал и  где  находятся  пропавшие
вещи. Зато мне совершенно недвусмысленно дали понять: с  одной  стороны,
похищенное не вернут, а с другой стороны, меня и не арестуют.
   Очевидно, они не нашли ничего такого, что можно было бы поставить мне
в вину.
   Это происшествие оставило глубокий след в моей жизни. Я осознал,  как
далеко зашло бесчинство властей и как быстро забылись при Фримонте  наши
конституционные права и свободы. О взломе и наглом грабеже я рассказывал
всем, кому только мог, однако очень скоро понял, что  большинство  людей
не желают ничего знать,  даже  либералы-антимилитаристы.  Я  видел  лишь
безразличие или страх, а некоторые, подобно  полиции,  намекали,  что  я
сделал это сам, чтобы "отвести подозрения" - в чем, они не говорили.
   Ближе всех к сердцу принял случившееся Николаc.
   Однако он был уверен, что я пострадал из-за него. Ему  казалось,  что
именно он послужил причиной налета.
   - Они хотели установить, не собираешься ли ты писать обо мне. Ты ведь
можешь выставить их на  всеобщее  обозрение,  изобразив  в  каком-нибудь
научно-фантастическом произведении. Миллионы людей прочитают твою книгу,
и секрет выйдет наружу.
   - Какой секрет?
   - Ну то, что я являюсь представителем внеземного разума.
   - Честно говоря, я думаю, что они интересовались мной - именно в  мой
дом они вломились, мои бумаги прочитали или украли.
   - Хотели узнать, не сформировали ли мы организацию.
   - Хотели узнать, с кем я общаюсь, - указал  я.  -  А  также  к  каким
организациям  я  принадлежу  и  кому  плачу  взносы  или  оказываю  иную
финансовую поддержку.
   Вот почему они забрали все непринятые чеки,  накопившиеся  за  многие
годы. Вряд ли они догадываются о твоих снах и вообще о тебе.
   - А ты обо мне пишешь? - спросил Николаc.
   - Нет.
   - Главное, не называй мое имя. Мне надо думать о своей безопасности.
   - Боже, - сердито воскликнул я, - да сейчас никто  не  может  считать
себя в безопасности, когда полным ходом идет операция  "Обследование"  и
повсюду шныряют прыщавые "дановцы"!  Мы  все  окажемся  в  небрасковских
лагерях, и ты прекрасно  это  знаешь,  черт  возьми!  Как  ты  надеешься
остаться в стороне. Ник? Посмотри, годами я делал  заметки  для  будущих
книг, а их забрали. Да меня  просто  уничтожили!  И  теперь,  стоит  мне
написать пару страниц, я боюсь, что, вернувшись из магазина домой, я  их
не найду. Нет никакой безопасности! Никакой и ни для кого!
   - Думаешь, так и к другим вламываются? - спросил Николаc.
   - Наверняка.
   - А в газетах ничего не пишут.
   Я ответил ему долгим взглядом.
   - Ну, наверное, о подобных фактах умалчивают, -  наконец  пробормотал
Николаc.
   - Вот уж действительно. Я, к примеру, фигурирую  в  недельном  списке
краж по округу. "18 ноября поступило заявление от  Филиппа  К.  Дика  из
Пласентии о краже  у  него  радиоаппаратуры  общей  стоимостью  шестьсот
долларов".  Никакого  упоминания  о  перерытых   архивах,   уничтоженных
записях, украденных чеках. Как будто самая обыкновенная  наркота  шарила
по дому в поисках чего-нибудь на продажу. Никакого упоминания о том, что
стена возле шкафчика с архивами почернела от взрыва. Никакого упоминания
о  груде  мокрых  тряпок  и  одеял,  которыми  обернули  шкафчик,  когда
подрывали взрывпакет; там получается такая температура, что...
   - Слушай, а ты немало обо всем этом знаешь, - заметил Николаc.
   - Интересовался, - коротко ответил я.
   -  Главное,  чтобы  были  в  безопасности   мои   четыреста   страниц
наблюдений, - сказал Николаc. - Наверное, стоит  отнести  их  в  банк  и
положить там в сейф.
   - Сны подрывного характера, - прокомментировал я.
   - Это не сны.
   -  Полиция  по  разоблачению   снов.   Борется   с   распространением
вредоносных снов.
   - А ты уверен, что в твой дом вломилась полиция? - спросил Николаc. -
Может, это какая-нибудь группа частных лиц, злых  на  тебя  из-за  твоих
пронаркоманских взглядов?
   - У меня  никогда  не  было  никаких  "пронаркоманских"  взглядов,  -
раздраженно ответил я. - Я порой пишу о наркотиках и их употреблении, но
это не значит, что я  за  наркоманов;  все  равно  что  назвать  авторов
детективов преступниками.
   - В твоих книгах очень трудно разобраться. Их можно запросто  неверно
истолковать, особенно после того, что написал  о  тебе  Харлан  Эллисон.
Твои книги такие...
   Ну, со сдвигом.
   - Пожалуй, - кивнул я.
   - Знаешь, Фил, ты пишешь самые странные  книги  во  всех  Соединенных
Штатах, -  продолжал  Николаc.  -  Книги  о  разных  там  сумасшедших  и
наркоманах, о выродках и чудилах всех  мастей..,  впрочем,  и  мастей-то
таких нет. Не мудрено, что власти в толк не возьмут,  откуда  ты  берешь
подобные персонажи. Я хочу сказать, твои главные герои,  не  найдя  себе
места в жизни, всегда за бортом общества...
   - Et tu, Николаc! - в ярости вскричал я.
   - Извини, Фил... Послушай, а нельзя писать про нормальных людей,  как
делают другие авторы? Про нормальных  людей  с  нормальными  интересами,
которые живут нормальной жизнью.  А  у  тебя  откроешь  книгу  -  а  там
какой-нибудь неудачник на  всеми  презираемой  низкооплачиваемой  работе
балуется наркотиками, подружка у него лежит в психлечебнице, но  он  все
равно ее любит...
   - Ладно! - не выдержал я. - Мне известно, что  в  мой  дом  вломились
власти, потому что они вывезли моих соседей.  С  тыльной  стороны  двора
живет негритянская семья, у них только детей  человек  десять,  так  что
кто-нибудь постоянно на месте. А в ночь взлома их дом  стоял  совершенно
пустой, я обратил внимание,  и  оставался  пустым  всю  неделю.  Ко  мне
забрались через задние окна и двери.  Обычные  взломщики  не  эвакуируют
целый дом соседей. Это были власти.
   - В покое тебя не оставят, Фил, - сказал Николас. - Может, они хотели
посмотреть, о чем ты сейчас пишешь. А между  прочим,  о  чем  ты  сейчас
пишешь?
   - Не о тебе, это уж точно.
   - Они нашли рукопись?
   - Рукопись последнего романа  лежит  в  сейфе  у  моего  адвоката.  Я
положил ее туда за месяц до происшествия.
   - А о чем роман?
   - О том, как по образцу советского ГУЛАГа у нас  создали  полицейское
государство,     -     немного     помолчав,      ответил      я.      -
Полицейско-рабовладельческое. Роман называется "Пролейтесь слезы".
   - А чего это ты отнес рукопись адвокату?
   - Ну.., черт побери, знаешь, Ник, по  правде  говоря,  мне  приснился
сон.
 
Глава 10 
 
   Николаc не зря опасался,  что  им  заинтересуются  "дановцы".  Вскоре
после того нашего разговора, когда он сидел за столом в  своем  кабинете
"Новой музыки", ему  нанесли  визит  два  агента  "Друзей  американского
народа". Средних лет, плотного сложения, оба могли похвастаться толстыми
красными шеями и новомодными костюмами из полиэстера; свои портфели  они
положили на стол между собой и Николасом. Николаc тут же  вспомнил  двух
агентов ФБР, которые пришли к нему много лет назад. Тогда  его  охватили
одновременно ярость и страх; сейчас ярости не было.
   - Что, мы выпускаем слишком много песен протеста? - спросил  Николаc.
Мелькнула  мысль:  можно  доказать,  что  отвечает  за  это  не  он,   а
руководитель отдела исполнителей и репертуара Хьюго Венц.
   Ответил более крупный из агентов:
   - Напротив, ваша компания у нас на хорошем счету - по крайней мере по
сравнению с общим положением дел в области звукозаписи.
   - Да, - вставил второй агент, - понимаете, ми