Филип ДИК 
   СВОБОДНОЕ РАДИО АЛЬБЕМУТА 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
Анонс 
 
   Перед вами - СУПЕРФАНТАСТИКА!!! Острая. Парадоксальная.
    Забавная.  Горькая.   Заставляющая   читателей   восхищаться   -   и
возмущаться, спорить - и обсуждать прочитанное. Фантастика,  которая  не
оставит равнодушным НИКОГО!
   "Свободное радио Альбемута".
   Притча  Антиутопия.  Прозрение.  Легенда   "альтернативной"   научной
фантастики.
   Одна из лучших - и ПОСЛЕДНИХ - книг "визионера от фантастики"
   Филипа К. Дика, опубликованная уже посмертно.
 
ПРОЛОГ 
 
   В апреле 1932 года на пристани в Окленде,  что  в  штате  Калифорния,
маленький мальчик со своими мамой и папой ждал парома на  Сан-Франциско.
Мальчик, которому было почти четыре года, заметил стоявшего неподалеку с
жестяной кружкой слепого нищего, старого  и  седого,  с  седой  бородой.
Тогда он попросил у папы десятицентовую монетку и отнес ее  нищему.  Тот
на удивление крепким, прочувствованным голосом поблагодарил мальчика и в
свою очередь дал ему клочок бумаги, который мальчик показал отцу.
   - Тут говорится о Боге, - сказал отец.
   Маленький мальчик не знал, что  нищий  был  собственно  не  нищим,  а
сверхъестественным существом, посетившим Землю для наблюдения за людьми.
Прошли годы, мальчик вырос и превратился в мужчину.  В  1974  году  этот
мужчина попал в ужасную ситуацию: ему грозили позор, тюремное заключение
и даже,  возможно,  смерть.  Именно  тогда  сверхъестественное  существо
вернулось на Землю, наделило мужчину частью своего духа и  избавило  его
от  всех   неприятностей.   А   мужчина   так   и   не   понял,   почему
сверхъестественное существо пришло ему на выручку. Он  давно  уже  забыл
слепого нищего и монетку в десять центов, которую ему дал.
   Я хочу поговорить сейчас именно об этом.
 
Часть первая 
 
ФИЛ 
 
Глава 1 
 
   Мой друг Николаc Брейди, который в здравом уме и доброй памяти  помог
спасти мир, родился в Чикаго в 1928 году, затем переехал в Калифорнию  и
большую часть жизни провел в Беркли.  Ему  запомнились  столбы  в  форме
лошадиных  голов  перед  старыми  домами  в  холмистой   части   города,
трамвайчики, что подходили почти к самой  пристани,  и  особенно  туман.
Позже, в сороковых, туман уже не скрывал Беркли по ночам.
   Беркли времен  трамвайчиков  был  тихим  и  спокойным  местом,  жизнь
бурлила только в университете с  его  буйными  студгородками  и  славной
футбольной командой. В детстве Николаc  Брейди  ходил  несколько  раз  с
отцом на игры, однако сути футбола так и не понял, даже  не  мог  толком
исполнить командную песню. Зато кампус, с его деревьями, тихими рощами и
Клубничным ручьем, Николасу понравился; особенно понравилась водосточная
труба, по которой тек ручей. Лучше  этой  водосточной  трубы  в  кампусе
вообще ничего не было; летом, когда ручей мелел,  Николаc  любил  в  ней
поползать. Однажды кто-то его подозвал и спросил,  не  учится  ли  он  в
колледже. Тогда ему было одиннадцать.
   Как-то раз я спросил Николаcа, почему он решил провести свою жизнь  в
Беркли, к сороковым годам превратившемся в шумный перенаселенный  город,
который студенты брали с боем, словно  ряды  товаров  в  магазинах  были
баррикадами.
   - Черт побери, Фил, - ответил Николаc, - Беркли мой дом!
   Люди, которых Беркли притягивал,  могли  этому  поверить,  проведя  в
городе  хотя  бы  неделю.  По  их  мнению,  иного  достойного  места  не
существовало. Особенно это проявилось, когда на  Телеграфной  авеню  как
грибы начали расти маленькие кафе и  развернулось  движение  за  свободу
слова.
   Хотя Николаc жил в Беркли постоянно, в университете он  учился  всего
два месяца, что отличало его  от  всех  остальных  -  остальные  учились
вечно. По сути, население Беркли состояло из профессиональных студентов.
   Университетским  врагом  Николаcа  была  Служба  подготовки  офицеров
резерва - в то время довольно сильная организация.
   Маленьким ребенком Николаc ходил в  прогрессивный  детский  сад;  его
определила туда мать, которая в тридцатые была  дружна  с  коммунистами.
Позднее он стал квакером  и  вместе  с  матерью  сидел,  как  принято  у
квакеров, на Встречах  Друзей  в  ожидании  Святого  Духа.  Еще  позднее
Николаc все это забыл - по крайней мере пока не попал в университет, где
ему вручили офицерскую форму и винтовку М-1. Его  подсознание  восстало,
обремененное уроками прошлого. Он испортил винтовку; приходил на занятия
по строевой подготовке одетым не по форме; завалил сдачу нормативов. Его
предупредили: неудовлетворительные  отметки  в  СПОРе  влекут  за  собой
автоматическое исключение из университета. На что Николас ответил:  "Что
будет, то будет".
   Тем не менее, не дав исключить себя, он  ушел  сам.  Ему  исполнилось
девятнадцать, с академической карьерой было покончено, а ведь  он  хотел
стать палеонтологом.
   Обучение  в  Стэнфорде  -  другом  крупном  университете  на   берегу
Калифорнийского залива - стоило чересчур дорого для Николаcа.  Его  мать
занимала мелкую должность в Департаменте лесного хозяйства; откуда у нее
такие деньги? Николасу грозила необходимость идти на работу.
   Университет он ненавидел всей  душой  и  решил  не  отдавать  военную
форму. Он мечтал как-нибудь явиться на занятие по строевой подготовке  с
метлой и заявить, что это винтовка М-1. Тем  не  менее  он  и  не  думал
открывать огонь из М-1 по своим офицерам-преподавателям - у винтовки был
сточен боек. В те дни Николаc еще не терял связи с реальностью.
   Дело  с  возвращением   офицерской   формы   решилось   само   собой:
университетская администрация открыла его  ящик  в  раздевалке  и  форму
забрала, включая обе рубашки. Так Николаcа формально  отрезали  от  мира
военных; возражения морального характера, а также всякие мысли о  смелых
акциях  протеста  выветрились  из  его  головы,  и  он,  подобно  прочим
студентам Калифорнийского университета, стал бродить по улицам Беркли  -
руки в задних карманах  джинсов  "Ливане",  на  лице  грусть,  в  сердце
сомнения, в бумажнике только монетки. Николаc до сих пор жил с  матерью,
которая от этого уже очень устала.  У  него  не  было  знаний,  не  было
специальности, не было навыков;  была  только  тлеющая  в  душе  злость.
Вышагивая  по  улицам,  Николаc   напевал   строевую   песню   испанской
Интернациональной  бригады  -  коммунистической  бригады,  состоявшей  в
основном из немцев:
 
   Vor Madrid im Schutzengraben,
   In der Stunde der Gefahr,
   Mit den eisernen Brigaden,
   Sein Herz voll Hass geladen,
   Stand Bans, der Kommissar.
 
   Особенно ему нравилась строчка "Sein Herz  voll  Hass  geladen",  что
означало "С сердцем, полным ненависти".
   Он пел ее снова и снова, спускаясь до Шаттука, а затем поднимаясь  по
Телеграфной. Никто не обращал на него внимания, потому  что  для  Беркли
того времени это было обычное явление. Порой до десяти студентов в  ряд,
все в джинсах, вышагивали по улицам, распевая левацкие песни и сталкивая
людей с дороги.
 
*** 
 
   Ему  помахала  рукой  женщина,  стоявшая  за  прилавком   магазинчика
"Университетская музыка", что на углу Телеграфной и Ченнинг,  -  Николаc
частенько там просматривал пластинки. Он зашел внутрь.
   - Ты не в форме, - сказала женщина.
   - Я бросил этот фашистский университет,  -  ответил  Николаc,  что  в
какой-то степени было правдой.
   Пат извинилась - надо было обслужить  покупателя  -  а  Николаc  взял
сюиту из "Жар-птицы", отнес диск в кабинку для прослушивания и  поставил
ту сторону, где гигантское яйцо раскалывается. Это  соответствовало  его
настроению, хотя он не знал, что именно вылупится из  яйца.  На  обложке
пластинки художник изобразил просто  яйцо  -  и  еще  какого-то  типа  с
копьем, явно вознамерившегося яйцо разбить.
   Позже в кабинку для прослушивания  зашла  Пат,  и  они  поговорили  о
сложившейся ситуации.
   - Может, Герб возьмет тебя на работу, - предположила Пат. - Ты знаешь
наш товар и хорошо разбираешься в классической музыке.
   - Да я знаю, где у вас лежит каждая пластинка! - воскликнул  Николаc,
загоревшись этой идеей.
   - Тебе придется носить костюм и галстук.
   - У меня они есть, - ответил Николаc.
   Так в девятнадцать лет он принял, пожалуй, самое серьезное решение  в
своей жизни, потому что оно будто заморозило его  навеки,  превратило  в
яйцо, из которого никогда ничего не вылупится. По крайней мере  скорлупа
оставалась целой двадцать пять лет - чудовищно долгое  время  для  того,
кто, по сути, никогда ничем  не  занимался,  а  только  играл  в  парках
Беркли, посещал там же  публичные  школы  и  проводил  субботние  дни  в
кинотеатре   на   Солано-авеню,   где   показывали   выпуск    новостей,
научно-популярный журнал и два мультика до основного фильма - и  все  за
одиннадцать центов.
   Работа в магазине на Телеграфной сделала Николаcа неотъемлемой частью
пейзажа Беркли и отрезала все возможности для роста  или  познания  иной
жизни, иного, большего мира. Николаc вырос в Беркли и в Беркли  остался,
научившись, как продавать пластинки, а  позднее  и  заказывать  их,  как
заинтересовывать клиентов новыми исполнителями, под каким  предлогом  не
принимать  обратно  дефектный  товар,  как  менять  туалетную  бумагу  в
умывальной за кабинкой для прослушивания номер три...
   Все это превратилось в его мир: Бинг Кросби, Фрэнк Синатра и Элла  Ма
Морс, "Оклахома!", а позднее "На юге тихоокеанского побережья",  "Открой
дверь, Ричард" и "Если бы я знала, что ты придешь, я бы испекла  пирог".
Николаc  стоял  за  прилавком,   когда   "Коламбия"   начала   выпускать
долгоиграющие   пластинки.   Он   открывал   коробки   с   товаром    от
дистрибьюторов, когда появился Марио Ланца, и  проводил  инвентаризацию,
когда Марио Ланца умер. Он лично продал пять тысяч пластинок  Яна  Пирса
"Синяя птица счастья", всей душой ненавидя каждый экземпляр. Он  был  на
месте, когда "Кэпитол Рекорде" открыли свою серию классической музыки  и
когда  ее  свернули.  Он  был  рад,  что  занялся  розничной   торговлей
пластинок, потому что любил классическую музыку и любил сами  пластинки,
любил  продавать  их  клиентам,  которых  знал  лично,  и  покупать  для
собственной коллекции со скидкой; и в то же время ненавидел себя за  это
решение, потому что в первый же день работы, когда ему  велели  подмести
пол, Николаc понял, что  всю  свою  жизнь  будет  наполовину  уборщиком,
наполовину посыльным  -  родилось  то  же  самое  двойственное  чувство,
которое он испытывал по отношению к университету и к своему отцу.
   Двойственное  чувство  он  испытывал  и  к  Гербу  Джекмэну   хозяину
магазина, женатому на ирландке Лат. Пат была очень хорошенькой  и  много
младше Герба; долгие-долгие годы Николаc сходил по ней с ума,  пока  они
все не  стали  старше  и  начали  вместе  выпивать  в  одном  кабачке  в
Эль-Черрито, где играл Лу Уоттерс со своим диксилендом.
   Я впервые встретил Николаcа в 1951 году, когда  оркестр  Лу  Уоттерса
превратился в оркестр  Турка  Мерфи  и  подписал  контракт  с  "Коламбия
Рекорде". Во время  перерыва  на  обед  Николаc  частенько  захаживал  в
книжный магазин, где я работал, и просматривал Пруста, Джойса и Кафку  -
книги, которые продавали студенты, когда курс литературы - и их  интерес
к ней - заканчивался. Отрезанный от университета, Николаc Брейди покупал
подержанные книги, которые ему  не  пришлось  изучать  на  занятиях.  Он
неплохо  знал  английскую  литературу,  и  вскоре  мы  начали  общаться,
подружились и некоторое время даже снимали  вместе  квартиру  на  втором
этаже бурого дома на улице Банкрофт, рядом с его и моим магазинами.
   Я тогда как раз продал свой первый научно-фантастический рассказ Тони
Бучеру, в журнал "Фэнтези  и  научная  фантастика",  за  семьдесят  пять
долларов и подумывал бросить  работу  продавца  и  все  время  посвятить
сочинительству. Впоследствии я так и поступил  и  стал  профессиональным
писателем.
 
Глава 2 
 
   Первое паранормальное явление произошло с Николасом Брейди в доме  по
улице Сан-Франциско, который он и Рэйчел, поженившись,  купили  за  3750
долларов в 1953 году. Дом был очень  старый  -  одно  из  первых,  чудом
сохранившихся  строений  в  Беркли,  лишь  тридцати  футов  шириной,   в
болотистой местности, без гаража и  отопления;  единственным  источником
тепла служила плита на кухне. Месячная  плата  составляла  всего  27.50,
именно поэтому они жили там так долго.
   Я частенько спрашивал Николаcа, почему  он  не  займется  ремонтом  -
крыша текла, и зимой, во время проливных дождей, им с Рэйчел приходилось
повсюду расставлять пустые жестянки из-под кофе,  чтобы  собирать  воду.
Желтая краска фасада давно облупилась.
   - Тогда пропадает весь смысл иметь такое дешевое жилье,  -  неизменно
отвечал Николаc.
   Он все еще тратил большую часть  своих  денег  на  пластинки.  Рэйчел
посещала университет: слушала курс политических наук. Я  редко  встречал
ее дома, когда заскакивал к ним в гости. Как-то  раз  Николаc  признался
мне,  что  Рэйчел  сильно  увлеклась  одним   студентом,   возглавлявшим
молодежную группу социалистической рабочей партии. Она напоминала других
знакомых мне девиц из  Беркли:  джинсы,  очки,  длинные  темные  волосы,
властный громкий голос, постоянные разговоры  о  политике...  Это  было,
разумеется,  во  времена  маккартизма;  Беркли  раздирали   политические
страсти.
   По средам и воскресеньям Николаc не работал. В среду  он  сидел  дома
один, в воскресенье они с Рэйчел сидели дома вместе.
   Как-то в среду, когда Николаc слушал Восьмую  симфонию  Бетховена,  к
нему домой явились два агента ФБР.
   (Это еще не паранормальное явление.)
   - Миссис Брейди дома? - спросили они.
   Оценив посетителей  по  деловым  костюмам  и  раздувшимся  портфелям,
Николаc принял их за коммивояжеров.
   - Что вам от нее надо? - с  нескрываемой  неприязнью  потребовал  он,
решив, что сейчас ему постараются продать какой-нибудь хлам.
   Агенты обменялись многозначительными взглядами  и  показали  Николасу
свои документы. Николаcа охватили ярость и страх одновременно. Неровным,
срывающимся голосом он начал  рассказывать  двум  агентам  ФБР  анекдот,
вычитанный в "Нью-Йоркере",  про  двух  агентов  ФБР,  которые,  проводя
проверку одного человека, узнали от его соседа, что  тот  часто  слушает
симфоническую музыку; тогда  агенты  подозрительно  спросили,  на  каком
языке симфонии.
   Двум  агентам,  стоявшим  на,  пороге  дома  Николаcа,  скомканная  и
искаженная версия шутки вовсе не показалась смешной.
   - Эти ребята не из нашего отдела, - сказал один из них.
   - Может, поговорите со мной? - предложил  Николас,  пытаясь  защитить
жену.
   Снова  агенты  ФБР  обменялись  многозначительными  взглядами,  затем
кивнули и вошли в дом. Николаc в состоянии, граничащем  с  паникой,  сел
напротив них, стараясь унять дрожь.
   - Как  вам  известно,  -  начал  агент  -  тот,  у  которого  двойной
подбородок был больше, - по долгу службы мы  призваны  защищать  свободы
американских граждан. Мы не занимаемся расследованием деятельности таких
законных партий, как Демократическая или Республиканская, которые  чисты
в глазах американского закона.
   Затем  агент  начал  говорить  о  социалистической  рабочей   партии,
которая,  как  он  объяснил  Николасу,  на  самом  деле   не   легальная
политическая  партия,  а  коммунистическая  организация,  стремящаяся  к
кровавой революции в ущерб американским свободам.
   Николаc все это уже слышал. Однако, разумеется, хранил молчание.
   - Ваша жена, - подхватил второй агент,  -  в  состоянии  оказать  нам
помощь: как член молодежного отдела СРП,  она  могла  бы  сообщать,  кто
посещает эти собрания и о чем там идет речь.
   Оба агента внимательно смотрели на Николаcа.
   - Я должен обсудить это  с  Рэйчел,  когда  она  вернется,  -  сказал
Николаc.
   - А вы сами принадлежите к  каким-нибудь  политическим  движениям?  -
поинтересовался агент с большим двойным подбородком.
   Он держал перед собой блокнот  и  ручку.  Один  из  портфелей  агенты
поставили между собой  и  Николасом,  и  тот,  глядя  на  выпирающий  из
портфеля предмет, понял, что их разговор записывается.
   - Нет, -  чистосердечно  ответил  Николаc.  На  его  поведение  могла
бросить тень лишь странная любовь к зарубежному вокалу  и  периодическое
прослушивание Тианы Лемниц, Эрны Бергер и Герхарда Хаша.
   - А хотели бы?
   - Гм-м, - сказал Николаc.
   - Вы, наверное, слышали о международной  рабочей  партии.  Не  думали
посетить их собрание? Они встречаются через квартал  отсюда,  на  другой
стороне  авеню  Сан-Пабло.  Нам  бы  пригодился  свой   человек   в   их
организации. Не интересует?
   - Мы могли бы вам доплачивать, - добавил его коллега.
   Николаc моргнул, сглотнул, а потом впервые в жизни разразился речью.
   Позднее, когда агенты удалились, Рэйчел пришла домой и с раздраженным
видом вытащила учебники.
   - Представь, кто к нам сегодня приходил, - сказал Николаc. И сообщил,
кто именно.
   - Ублюдки! - вскричала Рэйчел. - Ублюдки!
   А через двое суток Николасу было видение.
   Они с Рэйчел спали. Николаc лежал на постели слева,  ближе  к  двери.
Растревоженный визитом агентов ФБР, спал он плохо, ворочался, его мучили
какие-то смутные  неприятные  сны.  Уже  перед  самым  рассветом,  когда
комнату заполнили первые обманчивые лучи зари, он  неудачно  повернулся,
прищемил нерв и, очнувшись от боли, открыл глаза.
   Возле постели безмолвно стояла некая фигура, пристально  глядя  вниз,
на него. Некоторое время фигура и Николаc изучали  друг  друга;  Николаc
охнул от изумления и сел. Тут же проснулась и закричала Рэйчел.
   - Ich bin's! - успокаивающе обратился к жене Николас (в школе он учил
немецкий), желая сказать, что фигура - это он сам, хотя в возбуждении  и
не заметил, что говорит на иностранном языке, на том, которому учила его
миссис Альтекка в старших классах.
   Рэйчел, разумеется, не поняла. Николаc начал поглаживать  ее,  однако
продолжал повторять немецкую фразу.
   Рэйчел была растерянна и напугана, не прекращала кричать. Фигура  тем
временем исчезла.
   Позднее, проснувшись окончательно, Рэйчел не могла понять, видела  ли
она фигуру или просто отреагировала на поведение мужа.
   - Это был я сам, - твердил Николаc, - я сам  стоял  возле  постели  и
смотрел на себя. Я узнал себя.
   - Что эта фигура здесь делала? - спросила Рэйчел.
   - Оберегала меня, - заявил Николаc.
   Он знал это наверняка - видел выражение ее лица.
   Никаких оснований для страха не было. У него  сложилось  впечатление,
что фигура, то есть он сам, явилась из будущего  -  возможно,  из  некой
очень отдаленной точки времени, - чтобы  убедиться,  что  с  ним  все  в
порядке.
   Впечатление было ярким и сильным, Николаc не мог от него избавиться.
   Отправившись  в  гостиную,  он  взял  немецкий   словарик   и   нашел
использованную идиому. Конечно, все оказалось правильно.  Она  буквально
означала: "Я - есть".
   Они с Рэйчел прямо в пижамах сидели в  гостиной  и  пили  растворимый
кофе.
   - Хотела бы я не сомневаться, что видела ее, -  повторяла  Рэйчел.  -
Что-то же напугало меня. Ты слышал, как я кричала? Я и  не  думала,  что
могу так кричать. В жизни никогда так не кричала.  Наверное,  и  соседям
было слышно. Только бы полицию не вызвали.  Я  наверняка  их  разбудила.
Который час? Уже светает.
   - Со мной ничего подобного не происходило, - бормотал  Николаc.  -  Я
просто обалдел: открыть глаза и увидеть  себя...  Настоящее  потрясение.
Интересно, с кем-нибудь такое случалось? Боже мой.
   - Соседи так близко, - твердила Рэйчел. - Надеюсь, я не разбудила их.
   На следующий день Николаc пришел ко мне и обо всем  рассказал,  желая
узнать мое мнение. Но рассказал обиняками: сначала заявил, что это  идея
для научно-фантастического рассказа - чтобы я не решил, что он спятил.
   - Думаю, как  писатель-фанта