Мои деньги никто не посмеет тронуть.
     - Закон для  всех  одинаков.  Да  и  зачем тебе  много денег?  Будешь
работать, летать...
     Дин  хмыкнул  и  отвернулся.  Разговор,  начатый с  шутки,  получился
натянутым и  мог  привести к  ссоре.  А  я  этого не  хотел -  нам  вместе
предстояло возвращаться на Землю, и Руис был хозяином <Сириуса>.
     После обеда Грос и  Тэл отправились к  <Сириусу>.  Дин мог бы пойти с
ними на правах хозяина ракеты,  но он остался.  Я был доволен этим.  После
того как он обманул Тэла и всех нас, я не мог положиться на его честность.
Он смог бы и  теперь обмануть Гроса и  Тэла и  один улизнуть на <Сириусе>.
Впрочем,  теперь это не страшно. Как только я сообщу о себе на Землю, сюда
сразу же прилетит не один советский корабль.


                                    8

     Я сидел в комнате и мысленно диктовал отчет о последних событиях. Дин
знал,  как я это делаю,  и нередко посмеивался надо мной.  Подобные записи
Руис считал пустяками.  Сейчас он мешал мне работать.  Он беспокойно ходил
по комнате, насвистывая что-то.
     Теперь во  всем  палаццо альвинов заметно нарушился строгий порядок -
так  бывает всюду перед отъездом,  когда люди  готовятся навсегда покинуть
обжитое место,  оно кажется привычным,  дорогим сердцу и  все же  порядком
надоевшим.  Альвины перетаскивали из комнаты в  комнату какие-то коробки и
ненужное выбрасывали в  расщелину;  трое,  расположившись в  круглом зале,
осматривали скафандры.  Откуда-то появилась пыль, которой здесь никогда не
было.  И  остро  чувствовался запах жилья.  Все  рации были  свернуты,  но
работали те, что находились в главной лаборатории Кайбола.
     Вошла Ильмана,  ее розовые глаза смотрели с  теплотой и грустью.  Она
сказала,  что магистр хочет видеть меня.  Дин продолжал ходить и свистеть,
Ильману он как будто и не заметил.  Я пошел,  даже не сняв магнитофона.  В
кабинете магистра гремело радио -  передавали последние известия.  Там, на
Земле, все шло хорошо.
     - Ну  что ж,  -  сказал магистр,  -  теперь вам предоставляется право
вызвать Москву.  Через два часа мы  улетаем.  Вы остаетесь здесь хозяином.
Эта радиостанция в вашем распоряжении.
     Я поблагодарил Кайбола за все.
     Мы  стояли и  улыбались друг другу -  два  человека из  разных миров,
ставшие близкими.
     - Время идет.  Вызывайте Москву,  -  сказал Кайбол.  -  Я  тоже  хочу
передать вашим соотечественникам...  -  он не докончил.  В дверях появился
Дин Руис.
     Меня и  Кайбола удивил внезапный,  без  приглашения вход к  магистру.
Даже я никогда не позволял себе этого, и никто из альвинов, кроме Ильманы,
не  заходил запросто к  магистру.  Правда,  перед отъездом порядок в  доме
нарушился,  Дин тоже мог пренебречь им.  Но для чего? У Дина - решительный
взгляд широко открытых глаз. Лицо - серое, губы сжаты.
     Дверь захлопнулась. Он резко поднял руку, и я увидел, что Руис держит
автоматический пистолет,  черный,  с длинным магазином,  уродливо торчащим
вниз, как сук обуглившегося деревянного обрубка, выхваченного из костра. А
Кайбол наверняка даже не понял, что это у него в руке.
     Как же удалось Руису незаметно принести с собой оружие?  Конечно,  он
захватил пистолет при походе к <Сириусу> и прятал где-нибудь, скорее всего
в шкафчике или под постелью.
     Зачем он,  отправляясь на Луну,  взял с собой оружие?  Он  не  ожидал
здесь  встретить  не только людей,  но вообще никакого живого существа.  У
меня и мысли не было об  оружии.  Альвины  тоже  не  имели  его,  исключая
снаряды с <желтым облаком>,  может быть,  взрывчатки.  Еще я видел у Гроса
что-то вроде лучевого аппарата, действующего на близком расстоянии. Но все
вещи,   которые   не  понадобятся  альвинам  на  обратном  пути,  были  по
распоряжению магистра выброшены в расщелину или уничтожены - это я  хорошо
знал.
     Дин Руис захватил автоматический пистолет,  вероятно,  по  привычке -
так выходит на улицу хулиган,  ощупывая в кармане складной нож с пружиной.
Или он  сделал это,  чтобы не  чувствовать себя беспомощным в  рискованном
полете  и  во  время  краткого  пребывания  на  Луне?  Трусливый  человек,
оказавшись в пустыне,  где ему ничто не угрожает,  кроме смерти от голода,
на  какое-то  время становится храбрым при  одном сознании,  что он  не  с
голыми руками...
     Мысли, взметнувшиеся в моей голове вихрем, быстро улеглись, и странно
- подумалось почему-то лишь о  магнитофоне...  -  Хорошо что я оставил его
включенным...
     В  кого хотел Дин пустить первую пулю,  не  было времени разгадывать.
Только бросок вперед, рукопашная схватка может обезоружить его...
     Выстрел остановил меня  на  полпути...  Черный дымок  и  кисловатый с
гарью запах.  Не  от  этого ли запаха закружилась голова?..  Я  вижу белые
пульты с черными потухшими зрачками регуляторов и вверху покатую крышу. По
шее  течет горячая струя.  Черный пистолет лежит так близко от  меня,  что
можно достать рукой.  Надо перевернуться через голову, упасть на пистолет,
прижать его спиной...
     Я  лежу на  спине,  подо мной пистолет.  Дин  стоит рядом,  вытаращив
глаза.  Он удивлен случившимся. Слабость лунного притяжения подстроила ему
неожиданность.  Отдача выстрела оказалась такой силы,  что оружие вылетело
из рук.
     Кайбол  выбежал  за  дверь,   крича  что-то  на  своем  языке.  Дверь
захлопнулась, и наступила тишина.
     Мы остались вдвоем -  я и Дин Руис. Два человека с одной планеты. Дин
сжал  кулаки,  стиснул зубы  и  отвел ногу  для  удара.  Хватит ли  силы и
ловкости перехватить ногу?
     Хватило... Мы оба лежим, и четыре руки крепко вцепились в оружие.
     Если бы  не  рана и  кровь,  я  легко бы овладел пистолетом -  я  был
сильнее Дина. Но - кружится голова, и трудно выдержать длительную борьбу.
     Дин все-таки ударил меня ногой...
     Приоткрылась дверь -  и сразу же три выстрела.  Пули засели в толстой
двери, оставив сверху белые звездочки.
     Человек с огнестрельным оружием страшен целому десятку людей,  если у
них в руках ничего нет.  Дин теперь может перестрелять всех и прежде всего
покончит со мной.  Я жду этого. Подняться нет сил и нет сил даже повернуть
голову, чтобы посмотреть врагу в глаза.
     Руис почему-то медлит.
     Я перевалился на другой бок -  Дин стоит у пульта. Он держит пистолет
наготове и лихорадочно отыскивает что-то глазами. Что он хочет сделать?
     Руис глянул искоса на меня.
     - О,  ты еще жив?  -  в голосе усмешка.  - Вспомни, как ты сказал: на
Земле не будет миллионеров...  А я ответил:  никто не посмеет тронуть моих
денег. Никто ничего не получит от Руисов. Все уничтожу! Пусть все исчезнет
на Земле, пусть все ходят в звериных шкурах, живут в пещерах!
     Так вот что задумал Руис!  Он узнал, что такое <желтое облако>, знал,
что стоит повернуть одну из  прозрачных ручек на пульте -  ту,  в  которой
переливается оранжевое пламя,  и  огромный снаряд выплывет из  расщелины в
кратере. Снаряд понесется к Земле, окутает ее <желтым облаком>; разрушатся
металлы,  не будет машин,  приборов, связи, исчезнет двадцатый век, и люди
вернутся в далекое прошлое.
     - Слушай,  - злорадствует Руис. - Я еще не все сказал. Я узнал секрет
<желтого облака>...  Не вздыхай,  не разжалобишь меня. Мне жаль одного: не
удалось передать секрет отцу.  Кое-что передал,  но не все -  помешала эта
красноглазая...  Ты  думал,  Дин  Руис  -  дурачок,  обыкновенный  парень,
любитель выпить, поболтать. Я окончил специальный курс...
     <Что же  теперь делать,  как помешать ему?  Слова тут бесполезны,  он
одержим мыслью  и  жаждой мстить.  И  все  же  надо  остановить его,  надо
победить, шагнуть через невозможное...
     - Слушай дальше,  пока не  наступит конец,  слушай внимательно,  если
хватит сил,  кем скоро будет Дин Руис.  Когда на Земле все исчезнет и люди
останутся с голыми руками,  беспомощные,  как дети,  тогда, черт возьми, я
вернусь к  ним.  -  Он  помахал пистолетом.  -  Единственный по-настоящему
вооруженный человек!  Что  мне  их  дубины и  каменные топоры?  Все  будут
бояться меня,  для всех я -  единственная и самая сильная,  самая страшная
власть. Понял? Ну, надо кончать эту историю!
     Кажется,  снова приоткрылась дверь -  Дин отвел руку от пульта.  Я  с
трудом  приподнимаю голову,  чтобы  увидеть  друзей.  Альвины не  решаются
войти. Дин не стал стрелять наугад, он приберегает патроны.
     Я  лежу против двери и  хорошо вижу в  глубине коридора лицо Ильманы.
Она порывается войти,  очевидно,  надеясь,  что в женщину Руис стрелять не
будет.  Альвины удерживают,  не  пускают ее.  Дин не может видеть Ильманы:
пульт стоит ближе к стене, и Руису приходится смотреть наискосок.
     Шагнуть через невозможное...  Почему -  невозможное? При виде Ильманы
мне  вспомнилось то,  чего  наверное не  знал  Руис или  забыл,  распалясь
ожесточением.
     Я зажал шею левой рукой, напряг силы.
     - Ильмана,  воздух,  воздух! - и правой рукой показал вверх. - Прошу,
требую, это последнее... Воздух!
     Дверь захлопнулась, слилась с прозрачной во всю толщину стеной. Видны
только следы пуль, словно отметки мелом.
     Дин не придал моим словам значения. Он подумал, что я задыхаюсь.
     - Ильмана не поможет.  И никто не поможет. Воздуха захотелось! Ты все
еще жив? Ну, тогда отвечу на твой вопрос. Помнишь, ты спрашивал, что такое
Киджи.  Это радист моего отца.  Я отсюда разговаривал с Киджи.  Сейчас его
уже нет на свете,  это так же верно,  как и то,  что тебя через минуту-две
тоже не будет -  уже не было бы,  но я не хочу тратить еще одну пулю.  Ну,
теперь между нами все ясно,  и надо отплатить не только тебе. Вот - ручка,
которая повернет жизнь на Земле к каменному веку?
     ...Рядом шаги -  один,  два.  Тишина.  Я смотрю вверх.  Гладкая,  как
стекло,  косая крыша,  за ней -  чернота.  Я  хорошо помню:  по коридору у
каждой двери есть маленькая красная кнопка.  В  случае пожара,  достаточно
нажать ее, и в комнате откроется клапан - улетучится воздух. Так объясняла
мне Ильмана.  Это я хорошо помню. И знаю: сейчас чья-то рука протянулась к
кнопке -  это рука не  Ильманы,  а  Кайбола.  Только он  может решиться...
Скорее же, пока не поздно, пока Руис не повернул ручку на пульте!
     Черный свод над крышей опускается, исчезли очертания потолка и углов.
Все  сливается в  неприглядное черное небо,  какое раскинулось над  Луной,
только без Солнца, без звезд и светящейся Земли. Прощай, Земля!
     Что-то   сверкнуло  вверху.   Там   обозначился  длинный   клин,   он
стремительно поднялся острым концом и встал,  как парус. Какая-то страшная
сила распирает грудь,  душит,  тянет вверх...  Метнулось изменившееся лицо
Руиса.  Он руками хватает себя за глотку,  глаза выпучены.  Он кричит,  но
стоит тишина. И опускается, давит чернота.
     Это -  смерть моя и Руиса.  Это -  жизнь там, на Земле, без войны и с
машинами, которые нужны человеку.


                                 БУМЕРАНГ

                                    1

     С  гор  сползли тяжелые тучи.  Дождя пока не  было.  В  этот вечер на
улицах  города  не  чувствовалось обычного оживления,  пустовали театры  и
кафе. Люди слушали радио, и долго, до глубокой ночи светились окна домов.
     Валентин Юльевич лег спать поздно,  он забылся коротким, тяжелым сном
и проснулся от болей в спине и от сосущей сердце тоски.  Боль усиливалась,
она сдавила всю грудь, и трудно стало дышать.
     Он  не  зажег  света.  За  окном монотонно гудел лес,  как  большой и
далекий без ударов колокол.  В  жалюзи брызгали редкие капли дождя,  и как
притаившийся зверь, сдержанно и протяжно вздыхал ветер.
     Эта  ночь  предвещала скорое наступление осени с  холодной сыростью и
длинными мучительными ночами.  В  последние годы  Валентин Юльевич  каждую
осень переживал очень тяжело.  Он  видел,  как умирает природа.  Оголялись
деревья,  вокруг становилось черно,  а  рядом вздымались белые горы -  там
рано выпадал снег и  не  таял.  Валентин Юльевич всю осень жил на  границе
черного с  белым,  и ему казалось,  что эта роковая граница проходит через
его сердце -  потому и  боли в  нем и сосущая тоска.  Он радовался,  когда
утром парк  вдруг оказывался запорошенным снегом,  и  надевал лыжи.  Тоска
проходила.
     Валентин Юльевич чувствовал:  эта  осень  будет для  него  последней.
Услышанное  по  радио  подействовало  страшнее  самого  тяжелого  приступа
стенокардии.  В  конечном счете,  все это к одному -  он испытывал двойную
тяжесть на сердце.
     Валентин Юльевич  приподнялся в  кровати и  включил настольную лампу.
Приняв лекарство, он лег на спину и натянул одеяло до подбородка.
     Тень от  абажура закрыла потолок,  там  была пустота.  Лампа освещала
торчащие вверх ступни ног  и  угол  возле двери.  Узкая цветная дорожка от
кровати до двери казалась темной с желтыми пятнами, как кожа саламандры.
     Боль не утихала.  Под ложечкой сосало и  щемило.  Под вздохи ветра за
окном  кровать  быстро  поднималась  и  проваливалась  в  бездну,   сердце
замирало. Иногда оно словно обрывалось.
     Валентин Юльевич подумал,  что вот  так,  в  одиночестве,  никому  не
нужный,  он  и  умрет.  Эта  мысль  появилась,  когда он посмотрел на свои
вытянутые ноги с задранными вверх ступнями. Страх смерти был сильнее боли.
Этот  страх  исходил  не  из  сжимающегося в тоске сердца.  Его вызвал вид
собственного тела,  распластанного на кровати. Валентин Юльевич видел себя
всего - от головы до ног,  ему показалось, что он лежит на смертном одре и
рядом горит свеча.  Ноги одеревенели,  руки  безвольно  простерлись  вдоль
тела,  подбородок  выставился,  нос  заострился  и  у прикрытых глаз легли
голубоватые тени.  Лицо стало восковым,  усы поредели,  а на щеках за одну
ночь появилась короткая щетина, словно он не брился целую неделю.
     Он  гнал от  себя страшное видение,  но мысль о  смерти не отступала,
открывая новые картины.  Валентин Юльевич увидел,  как везут его в  черном
катафалке -  в углах черные точеные стойки, они поддерживают прямоугольник
крыши,  по краям свисает бахрома. Лошадьми правит садовник Курт, он сидит,
выставив,  как  пушку,  свою  негнущуюся деревянную ногу.  Где-то  рядом -
Эльза.  Она не  плачет,  но  изредка для приличия подносит платок к  сухим
глазам:  лицо ее,  как всегда,  усталое и  скорбное.  Больше он  никого не
узнал.  По слякотной дороге шли какие-то люди,  равнодушные,  безглазые, с
открытыми ртами.  Они отставали, терялись. Катафалк дотащился до кладбища.
Возле вырытой могилы ждал Томас с  лопатой в руках.  Ботинки его разбухли,
они заляпаны глиной.  Он смотрит угрюмо.  <Ты обманул меня,  - говорит его
взгляд,  -  не вылечил,  и я остался немым навсегда. Ты теперь тоже немой.
Сейчас я  закопаю тебя  этой лопатой и  все  -  конец тебе.  А  я,  хоть и
несчастный,  но еще долго буду жить,  потому что я молодой и здоровый>. Он
очень  сильный,  этот  Томас,  лицом совсем юноша,  не  скажешь,  что  ему
тридцать лет.
     Никого нет на кладбище,  только Томас.  Куда-то исчезли старый Курт и
его жена. Кто будет провожать Валентина Юльевича Шкубина в последний путь?
Кого он вылечил, кому сделал добро? А ведь кажется старался сделать добро.
Но больные сами не хотели лечиться - это он видел,  старались не принимать
лекарств.  В клинике они  были  обеспечены  бесплатным  питанием,  уходом.
Выписанные  из  нее,  они,  хотя и здоровые,  но без работы,  умерли бы от
голода,  попали бы в тюрьму -  погибли  бы  скорее,  чем  от  болезней,  с
которыми жили долгие годы.
     Наука,  опыты...  Валентин  Юльевич  вначале  постоянно сталкивался с
отцом,  а  потом много лет работал на  Руиса.  Каким страшным человеком он
оказался!
     Жизнь прожита даром.  Никто не скажет над могилой доброго слова.  Нет
ни жены,  ни детей. Нет родины! Он никому не нужен. Только Томас... Сейчас
он подойдет,  закроет гроб и плотно прибьет крышку.  Он,  сильный, понесет
гроб  один,  и  неуклюжий,  уронит  его.  Гроб  упадет в  могилу торчком и
раскроется. Но Томас ничего не поправит и так закопает...
     Вот  он  подходит с  угрюмым  и  брезгливым выражением лица.  Засучил
рукава на длинных руках...
     Люди,  где  вы?  Неужели никто  не  скажет  прощалького слова?  Какая
страшная судьба -  один, последний и тот немой!.. Постой же ты, молчаливый
мститель,  не  закрывай!  Надо попытаться,  успеть сделать что-то хорошее,
доброе...
     Валентин Юльевич откинул одеяло и сел в кровати,  со стоном терзая на
груди рубашку.  Боль жила в  нем,  расширялась и  душила,  но не о  ней он
думал.  Лампа,  прикрытая абажуром,  полуосвещенная комната,  мягкие туфли
возле кровати,  стакан на столике, тикающие часы, шум ветра и гудение леса
- все  это  он  видел и  слышал,  но  это не  могло отогнать страха скорой
смерти.  Она была где-то рядом, невидимая и неотступная, она чувствовалась
холодеющими ногами и руками.
     Валентин Юльевич тяжело поднялся,  сунул  непослушные ноги  в  туфли,
разыскал  халат  и,  подгоняемый страхом,  выбрался в  коридор.  Он  робко
постучал в дверь комнаты, где жили садовник и служанка.
     - Фрау Эльза, фрау Эльза!
     Показалась служанка в  помятом чепце и в какой-то странной одежде без
рукавов.
     - Что случилось, господин доктор?
     Валентину  Юльевичу   стыдно   было   жаловаться  на   свою   болезнь
полуграмотной старухе. Он сказал:
     - Я, кажется, простудился. Не могу уснуть. Не согреете ли чаю?
     Эльза пошла на кухню и зажгла газ. Валентин Юльевич последовал за ней
и присел возле плиты. Скоро чай был готов.
     - Не выпьете ли и вы чашечку, фрау Эльза?
     - Кажется, не время, - сказала старуха, кутаясь в свое ночное тряпье.
- Разве только вместе с вами.
     - Берите и себе варенье,  оно полезно,  -  на душе Валентина Юльевича
стало теплее.
     - Благодарю. Я так и сделаю.
     - Берите побольше, не стесняйтесь. Мы свои люди.
     Эльза выпила две чашки и разоткровенничалась.
     - Что я  думаю,  то и  скажу вам,  господин доктор,  не обижайтесь на
старого человека. Жениться бы вам надо.
     - Жениться!  -  удивился  Валентин Юльевич  и  подумал:  <Вот  глупая
старуха>,
     - Скучно жить одному.
     - Вы правы. Но я уже не молод, если не сказать большего.
     - Пока не  поздно.  Вот я  приглядываюсь к  фройляйн Инге.  Какая она
славная!
     <Глупая,  глупая,  скажет  же  такое!  -  думал  Валентин Юльевич.  -
Фройляйн Инга и я... Глупо, смешно>.
     И все-таки ему стало легче. Он пошел к себе и, не ложась, стал думать
о  лаборантке,  но  не в  той связи,  о  чем говорила фрау Эльза.  Старуха
сказала правильные слова:  <Пока не поздно>, однако Валентин Юльевич отнес
их совсем к другому.  Они остро напомнили о том, что передавалось вчера по
радио.   <Шагнуть  через  невозможное>,  -  так  думал  истекающий  кровью
Стебельков, и невзоможное оказалось возможным.
     До рассвета просидел Валентин Юльевич,  размышляя над тем, что еще не
поздно сделать.  Он  достал чек  Руиса:  Шкубин пока не  предъявлял его  в
банке;  чек  действителен в  течение  10  дней  -  это  установлено  давно
международной конвенцией. Надо прежде всего вернуть чек.
     Валентин Юльевич позвал санитара Томаса. Чек был вложен в конверт.
     - Пойди к господину Руису и отдай ему это в руки.  Непременно в руки,
- напомнил Валентин Юльевич.
     Потом он подошел к окну.  Вставал ясный день.  Зеленые кроны,  омытые
дождем,  светились, и через открытую форточку пахло влагой и гнилью. Вдали
сверкали алмазные вершины гор,  они  учили человека постоянству и  высокой
гордости. Ничего этого до сих пор не было в душе Валентина Юльевича.
     Подумав, он взял телефонную трубку и позвонил профессору Дольцу.


                                    2

     Стебельков погиб.  Есть  электронный мозг,  модель,  машина и  больше
ничего. Машина мертва от своего рождения. Семнадцать лет ожидания, надежд,
поисков. И - ничего.
     Радио  передавало  еще  что-то,   но   Инга  слушала  плохо:   мешали
прот