осила  разрешения присесть.  Инга
разрешила.  Женщина устало  присела и  положила на  колени руки.  Бледное,
скуластое лицо  было изрезано морщинами.  Редкие седые волосы.  Маленькие,
серые,  выцветшие глаза.  Женщина  долго  сидела,  опустив голову,  иногда
украдкой взглядывала на Ингу, как будто собиралась спросить или заговорить
о чем-то, но не решалась, и снова устало горбилась.
     Что  видела  эта  женщина  на  своем  веку?  Работу,  беспрекословное
подчинение хозяину.  Странно видеть такое в конце двадцатого века. Вот что
значит островок,  отгороженный от жизни.  Эта женщина,  родившаяся в семье
батрака  и  доживающая  свой  век  батрачкой,  о  чем  она  может  думать?
Интересуют ли  ее  каналы на Марсе,  изменение климата на северном полюсе?
Вероятно,  нет.  Она  думает об  одном:  когда  руки  не  смогут работать,
найдется ли крыша, под которой можно спокойно умереть?
     - Трудно вам, фрау Эльза? - спросила Инга. - Вы целый день на ногах.
     Женщина вздрогнула, качнулась на стуле.
     - Нет, не трудно. Тяжело, когда ничего нет. Все чужое.
     - Вашему хозяину легче. - Инга хотела завести разговор.
     - Он тоже несчастный, - вздохнула фрау Эльза.
     - Почему же?
     Старуха не ответила.
     - Вы давно здесь работаете? - спросила Инга.
     - Давно. С тех пор, как сын перестал говорить.
     - У вас есть сын? Что же случилось с ним?
     Фрау   Эльза   прикрыла  глаза  и,   покачиваясь  на   стуле,   стала
рассказывать. Она оказалась доверчивой собеседницей.
     У них -  муж работает здесь же,  садовником,  -  кроме Томаса был еще
сын,  старший.  Его звали Франц.  Он  любил книги и  на свой риск поехал в
Берлин учиться.  Чему он  там  учился,  фрау Эльза не  знала.  Потом Франц
вернулся и  стал работать в библиотеке.  То был год радостных надежд.  Муж
Эльзы, без ноги, с протезом, мог выполнять только легкую работу садовника.
Томас ходил в школу. Вся надежда была на Франца. Его любили, к нему ходило
много людей.
     - Видно,  так  уж  устроена  жизнь,  что  хорошему  простому человеку
счастья на земле не видать, - горестно покачивала головой фрау Эльза. - Да
и  хотел ли  Франц счастья только для себя?  Он ничего не говорил мне,  но
пошли разговоры,  а их я считала глупостью:  подумать только - Франц хочет
взорвать горы,  чтобы  дать  сюда  доступ  свежему ветру  с  востока.  Чем
взорвать? Книгами? Не глупо ли! А ведь кто-то поверил...
     Как-то в дождливый день в городе был митинг.  Я не пошла.  И муж,  на
деревянной ноге,  не  пошел.  А  Томас вернулся из  школы,  бросил книги и
убежал на площадь.  Я слышала шум,  песни и ждала чего-то страшного.  И не
ошиблась.
     Я услышала стрельбу. Потом прибежал Томас, его нельзя было узнать. Он
был весь белый,  дрожал,  плакал,  задыхался,  что-то хотел рассказать, но
получалось только:  рга-рга...  Он,  маленький, видел, как убили Франца, и
так был потрясен, что перестал говорить.
     Эльза вытерла глаза и лицо рукой,  потом снова заговорила о сыне - не
о Франце, а о Томасе.
     - Господин  Шкубин  обещал  вылечить,   но   старания  его  оказались
напрасными.  Тогда он,  добрый человек, дал работу всей нашей семье. Томас
все  еще  надеется на  излечение.  В  последнее время он  очень изменился:
чувствую - он хочет покинуть нас.
     Старуха посидела еще несколько минут.  Инга не тревожила ее вопросами
- совсем иные мысли занимали ее.  Фрау Эльза вышла в  коридор и  загремела
там ведром. Потом послышался шлепок мокрой тряпкой.
     Спать не хотелось - было еще очень рано. Инга включила радиоприемник,
настроила на  Москву.  Передавали концерт.  Пел молодой женский голос,  не
очень сильный,  чистый и  немного грустный.  Инга не  могла запомнить всех
слов песни,  улавливала только смысл их.  В  песне говорилось о  том,  что
Земля -  не  песчинка в  вихре множества миров...  Женский голос утверждал
нечто странное:  все -  и звезды эти и планеты -  движется вокруг Земли. И
жаловался:  так далеки стали расстояния,  расставания на сто лет. И все же
сердце  верит  во  встречу.  Тот,  кто  улетел  далеко-далеко,  непременно
вернется.  Он будет тосковать по Земле,  чувствуя земное тяготение даже за
Полярною звездой.
     Инге стало грустно.  Не о  ней ли сложена эта песня?  Она осмотрелась
вокруг:  старинные тяжелые двери, узкое стрельчатое окно, темная комната с
низким потолком.  Инга  подошла к  окну:  Альпы,  утихающее пламя  заката,
маленький городишко,  коттеджи, <фройляйн>, <господин> - все это странно и
в то же время интересно. И, вероятно, немало загадочных событий происходит
в этом захолустье. Никто не имеет права вмешиваться в дела <Ордена>. Это -
маленький энклав,  особое государство,  расположенное на территории другой
страны,  все равно как тот стеклянный колпак,  отграничивающий от  внешней
среды  кусок  железа,  который  оставлен  под  действием желтоватого,  как
болотный туман, газа.
     Желтый туман, <желтое облако>! Не в этом ли кроется загадка?


                                    3

     Она побывала в лаборатории в двенадцать часов,  в два часа ночи и, не
отметив больше ничего особенного в  опыте,  поднялась к  себе в  комнату и
легла спать.  И вскоре -  а может,  так показалось - почувствовала сильный
толчок и проснулась. Дребезжало окно, скрипнула и сама распахнулась дверь.
Упала плитка штукатурки и рассыпалась. Где-то звякнуло стекло.
     Что это -  взрыв? В лаборатории? Инга посмотрела на часы. Четыре! Она
быстро оделась и спустилась вниз. Там было все как и прежде, но, подойдя к
столику,  на котором стоял стеклянный колпак и под ним лежало железо,  она
заметила,  что брусок утратил острые углы.  Она потрогала их  щупом.  Углы
отвалились.  Инга забыла о том, что заставило ее проснуться. Она тщательно
исследовала щупом железо. Щуп был острый, изготовленный из какого-то очень
прочного материала,  но  только  не  металлический,  он  втыкался в  кусок
железа,  как  в  тающий лед,  входил на  сантиметр и  упирался в  твердое.
Отметив результат наблюдения на четыре часа, Инга вышла из лаборатории.
     За окнами было темно.  В  доме всюду горел свет.  По коридору ходил в
халате  Шкубин  и  осматривал окна,  стены  и  потолок.  Вид  у  него  был
озабоченный.
     - Это  -  землетрясение,  фройляйн,  -  сказал  он.  -  Недалеко было
землетрясение,  да.  Толчок баллов пять.  Мне  это сильно подействовало на
нервы. А вы? Почему вы не спите?
     - Я была в лаборатории.
     - Господи!  -  воскликнул Шкубин.  -  Вы удивительный человек!  Я  не
хотел,  чтобы вы работали и ночью. Вот она типичная немецкая аккуратность.
Что же вы отметили?
     - Мне кажется, опыт удался, - спокойно сказала Инга.
     - Опыт,  опыт...  - вздохнул Шкубин. - Я знал, что он удастся. Но вот
не знаю, удастся ли мне теперь уснуть. Одно к другому, одно к другому...
     - Вы недовольны?
     - Я говорю о землетрясении.  Хорошо,  что дом прочный. Нигде ни одной
трещины, только выпало одно стекло. Спокойной ночи, фройляйн!
     - Спокойной ночи,  господин доктор!  - Инга пошла к себе  в  комнату,
раздумывая:  <Что  за  человек Шкубин?  Простодушный и добрый или хитрый и
коварный? Но пока думать плохо о нем я не могу>.
     Утром,  в восемь часов, Шкубин в сопровождении своей лаборантки вошел
в лабораторию.
     Под стеклянным колпаком ничего не  было,  то  есть там не  было куска
железа,  но  лежала пыль -  продолговатой кучкой,  напоминающей аккуратный
могильный холмик,  -  ее  было не  более столовой ложки.  Шкубин присел на
стул, опустил голову, он долго оставался неподвижным и безмолвным.
     - Выходит,  если  усилить концентрацию газа,  процесс будет протекать
несравненно быстрее, - сказала Инга, словно не замечая его состояния.
     - Я  не  спал  всю  ночь,  -  сказал  Шкубин,  тяжело поднимаясь.  Он
посмотрел в  окно,  куда-то  в  пространство.  -  Ну-с,  что же мы имеем в
результате всего этого?
     Открывать колпак было  нельзя.  Инга  насосом выкачала желтоватый газ
обратно в  баллон.  Шкубин следил за ней,  и когда она откинула стеклянный
колпак, сказал:
     - А  теперь повторим тот же  анализ.  Делайте все сами,  фройляйн,  я
посижу.
     Они перешли к квантоваку. Инга рассыпала пыль узкой дорожкой, накрыла
светлым полушарием.
     - Господин доктор, наденьте очки.
     - Вы предусмотрительны.  Спасибо,  фройляйн, - устало сказал Шкубин и
надел очки.
     Инга включила прибор.  Она делала все свободно, уверенно, даже лучше,
нежели делал это сам Шкубин.
     - Дайте мне  карточку,  -  сказал доктор.  -  Это умная машина:  сама
анализирует  и  расшифровывает.  Да,  фиолетовые  и  синие  линии  сильнее
красных.
     Он,   кажется,  смутился,  сказал  не  так,  как  надо  бы,  и  долго
рассматривал узкую  темную  полоску,  пересеченную множеством  линий  всех
цветов радуги и всевозможных оттенков. Потом руки его устало опустились на
колени, и он задумался.
     - Вы чем-то обеспокоены, господин доктор, - заметила Инга.
     Шкубин ответил не  сразу.  Он  поднял глаза,  измученные бессоницей и
сердечной болью.
     - Нет.  Я просто доволен.  Мы имеем то же,  что  и  принесенные  вами
пробы.   Совершенно  то  же.  Впрочем,  не  совсем.  -  Видите  ли,  когда
неизвестный нам предмет летел к Земле с большой скоростью и не сгорел, а в
какие-то  секунды  превратился  в  прах  -  это  одно.  Другое  - когда мы
испытываем кусок металла целые  сутки  и  добиваемся  примерно  такого  же
результата. Сутки и секунды - тут есть разница.
     - Но в принципе!
     - В принципе -  да.  Вы правы.  Надо усилить концентрацию газа,  и на
этот раз мы  возьмем не  железо,  а  сплав прочнейших металлов с  примесью
титана. - Он повеселел. - Вот поставим опыт, и тогда мы с вами тоже примем
малую дозу титана и алюминия, а?
     - Я замечаю, вам вредно это, господин доктор.
     - Доктору не  вредно,  человеку -  да,  -  он многозначительно поднял
указательный палец.  - Но доктор тоже человек. И у него есть в душе что-то
такое,  от чего нельзя вылечиться,  и поэтому,  - резко взмахнув рукой, он
показал  пальцем вниз,  -  порой  хочется умереть.  Честно,  как  подобает
человеку.
     <Он  пьян,  -  подумала Инга.  -  Или  просто  расстроен.  Неужели он
такой... несчастный?> - вспомнила она разговор с фрау Эльзой.
     Доктор встал,  медленно прошелся по лаборатории,  взял с  полки кусок
металла и подал Инге.
     - Вот!  Если это превратится в пыль хотя бы за один час - мы добились
цели, фройляйн Инга.
     Кусок был гладкий, сравнительно легкий, он матово поблескивал.
     - Работайте! - сказал Шкубин и сел.
     Инга положила металл на  круглую плиту,  накрыла колпаком,  осторожно
включила газ.
     - Полное включение, - сказал Шкубин.
     - Опасно,  господин доктор.  Шланг может лопнуть,  -  сказала Инга  и
повернула кран до отказа.
     - Ничего. Нужно в короткий срок создать высокую концентрацию - в этом
залог успеха. - Шкубин снял часы с руки и положил их на стол.
     За несколько секунд прозрачный колпак стал коричневым,  кусок металла
нельзя было разглядеть.
     - А если шланг или стекло не выдержат? - встревожилась Инга.
     Шкубин встал и легонько отстранил ее рукой.
     - Уйдите отсюда, фройляйн.
     Инга не уходила.
     На стенках стеклянного колпака появились капельки влаги.
     - Я просил вас уйти! - повысил голос Шкубин.
     - Не надо нервничать,  господин доктор!  -  спокойно сказала Инга.  -
Работа есть работа, и я не имею права оставить вас одного.
     Шкубин сам выключил газ и отошел.
     - Да,  работа, - задумчиво проговорил он. - Только для чего? Вот если
бы...  Ах, поздно, поздно, - вздохнул он, потом резко поднял голову, - что
ж,  опыт поставлен,  можно идти.  Вы заглянете сюда через час,  а я все же
попробую заснуть.
     Возле дома,  на  ровной площадке,  которую пересекала белая теннисная
сетка (для чего она тут натянута,  кто играет в теннис?), было жарко. Инга
вошла в  сад.  Она думала о Шкубине,  о его опыте.  Пожалуй,  Новосельский
прав:  пепельный след это остатки неизвестного Земле космического корабля,
он  <сгорел> вот  так,  как  превратилось в  порошок железо под стеклянным
колпаком в лаборатории Шкубина.  Не так ли погиб и корабль Стебелькова? Но
откуда взялось возле Луны странное <желтое облако>?
     Чем  больше она  думала,  тем страшнее становилось ей.  Теперь нельзя
уходить от Шкубина -  это было ясно.  Однако она не знала, что же все-таки
предпринять?  Страшный секрет открывался только перед Шкубиным, ей же пока
не  удавалось понять,  как он добился превращения металлов в  порошок.  Ее
немного успокаивало то,  что Шкубин доверчив,  он  производит опыты словно
против своей воли и опасаясь их результата.
     Инга  остановилась перед  решеткой.  Тут  кончались владения Шкубина.
Дальше  возвышались  скалистые  горы  и  шумел  водопад.  Небольшая  речка
срывалась с  кручи белой струей,  ударялась о  камни,  кипела,  раскидывая
брызги,  растекалась на  ручейки.  От дома Шкубина шум водопада не слышен,
значит она зашла далеко.
     Инга повернула назад.  Она продолжала думать все о  том же,  но мысль
упиралась во что-то неясное,  как эта тропинка в решетку,  за которой были
горы,  высота и кипящий водопад. Ей вспомнился давно прочитанный рассказ о
старике, которому далеко в море попалась очень большая рыба. Он должен был
убить рыбу,  которую жалел,  иначе она победила бы его.  И  он думал:  как
хорошо,  что человеку не приходится убивать Луну, Солнце, Звезды. Странная
мысль пришла в  голову старику!  Знал ли  он,  называя рыбу другом,  что и
рыбы,  и  птицы,  и растения,  и человек состоят из одних и тех же сложных
молекулярных  соединений,   все   неразрывно  связаны   и,   как   говорит
Новосельский,  вскормлены Солнцем?  Да,  хорошо, что не приходится убивать
солнце и звезды! Это непосильно, невозможно и губительно для всего живого.
     Прошел  час.   Пора  посмотреть,  что  же  стало  с  куском  металла,
окутанного желтым газом.
     В лаборатории было тихо. Желтел стеклянный колпак, словно заполненный
мутной водой с глинистым осадком.  Желтизна скрывала металлический брусок.
Инга попробовала найти его  щупом.  Твердый острый стержень всюду упирался
лишь в ровную круглую плиту под колпаком, как будто там ничего больше и не
было. Значит, металл превратился в пыль...
     Она сделала пометку в журнале.  Надо было сообщить Шкубину,  но он не
показывался.
     Инга подумала:  <Нехорошо,  что мы поссорились с  Киджи,  он честный,
прямой,  смелый.  К тому же,  он корреспондент, имеет право интересоваться
любым делом в  любой стране.  Ни Дольц,  ни Новосельский не смогут сделать
того, что мог бы сделать Киджи. Это был бы надежный помощник>.
     Только к  вечеру Шкубин появился на веранде,  отдохнувший и  веселый.
Инга стала было рассказывать о результатах наблюдений,  но Шкубин не хотел
слушать.
     - Я  все знаю.  Я  это предвидел.  Не лучше ли сыграть нам в  теннис.
Хочется немножко размяться.
     - Лучше завтра, - сказала Инга.
     - Почему не сегодня?
     - Господин доктор,  - немножко смутилась она. - Я хотела бы попросить
вашего разрешения...
     - Все, все понимаю, - закивал Шкубин. - Пойти в город...
     - Вы угадали. А завтра мы непременно сыграем.
     - Что ж, я вас не держу. Но считаю нужным предупредить, фройляйн, что
не  следует говорить никому о  наших с  вами делах.  И  не  задерживайтесь
долго,  -  с  грустной улыбкой наказывал Шкубин.  -  До свидания.  Я иду в
лабораторию, хотя и не собирался сегодня работать.
     Вечер  был   теплый.   По   небу  ползли  похожие  на   тени  длинные
темно-лиловые облака. Снежные вершины гор потухли.
     Шкубин проводил взглядом лаборантку.
     - Фройляйн,  -  сказал он тихо,  усмехнулся и покачал головой. - Дело
складывается лучше,  без всяких усилий с моей стороны. Оказывается, такому
человеку, как я, и в этих условиях надо оставаться самим собой.
     Он махнул рукой и  не пошел в  лабораторию,  а  поднялся в  кабинет и
открыл холодильник.


                                    4

     Инга не удивилась, встретив в <Эдельвейсе> Киджи.
     - Инга Михайловна!  -  воскликнул он. - Как я рад вас снова видеть. Я
только  что  звонил  профессору  Дольцу.   Я  спешил.  Ваш  поступок  меня
обеспокоил.  Хотя уже  вечер,  поздно,  я  собирался заглянуть к  Шкубину.
Интервью... Но все-таки в чем дело, объясните...
     Она коротко рассказала. Киджи почти закричал:
     - А-а,  вот что!  Оказывается,  я не ошибся.  Все это нужно Руису. Вы
видели его?
     - Нет,  эти дни он у Шкубина не появлялся.  Вы ошибаетесь,  Лео. Весь
этот опыт связан с исследованием пыли,  которую мы с вами нашли.  Шкубин -
не злодей, он понимает, что это значит...
     - Как бы не так!  -  сказал Киджи. - Думайте о Шкубине что хотите, но
ссориться с  вами из-за него я больше не намерен.  Скоро мир будет изумлен
сенсационной новостью, как говорили раньше, а вы узнаете об этом сейчас.
     - Что именно?
     Киджи сел противнее на стул и торжественным голосом сказал:
     - Из неведомых космических далей вернулся Николай Стебельков.
     Инга вздрогнула и побледнела.  Она ничего не видела.  Лампа стояла на
столе позади Киджи,  и  нельзя было разглядеть его лица;  весь он  казался
тенью, а тень не может говорить, это ей только послышалось.
     - Вы не верите? - спросил Киджи.
     Она вздохнула.
     - Но почему?  Я помню ваши слова:  люди, ограничивающиеся тем, что им
положено делать,  мало интересны.  Надо всегда придумывать для  себя нечто
уводящее за черту положенного... Вы мне казались именно таким человеком, и
я  был рад,  встретив вас,  потому что сам из людей того же сорта.  Горсть
космической пыли  увела  вас  за  границу в  пределы <Ордена крови из  ран
Христовых>.  Вы  любите фантазировать.  Почему же  вам кажется невероятным
возвращение космонавта Стебелькова?
     Инга ничего не могла сказать.  В душе неистовствовала буря, какие она
видывала в пустыне, когда тяжело дышать, слепит глаза, пересыхают губы. Но
буря постепенно улеглась,  и опять перед ней -  свет и тень Киджи. Если бы
это сказал ей Новосельский и не здесь,  а в Москве, она поверила бы сразу,
потому  что  затаенно  верила  в  это  семнадцать лет.  Но  словам  Киджи,
сказанным просто,  в комнате отеля, старого, как стар весь порядок жизни в
этом городе,  где кроме профессора Дольца и еще нескольких человек, никого
и ничто не интересует -  разве только своя судьба,  -  нет,  словам сейчас
поверить она не могла, это было бы слишком легкомысленно.
     - Что же вы молчите? - удивлялся Киджи.
     Перед глазами встал образ Стебелькова -  лицо с  заметно выступающими
скулами  и  упрямый  вихор  на  затылке,  потом  она  увидела себя,  очень
маленькой, потом - постаревшую в горе Анну Симоновну, мать Стебелькова...
     - Рассказывайте, - тихо попросила Инга.
     - Сейчас  расскажу.   Но  вы,  я  вижу,  все  еще  не  верите  в  эту
возможность.  Так вот,  -  Киджи достал из чемодана магнитофон, положил на
стол,  - вы услышите его голос. Услышите через несколько минут, узнаете не
только о  самом Стебелькове,  но и  о  Руисе и тогда будете иначе думать о
Шкубине.  Но прежде выслушайте мои сбивчивые объяснения,  потому что я  не
совсем хорошо понял Новосельского,  да  и  он  не  все  еще  знает.  -  Он
посмотрел на нее с улыбкой.  - Признаться, я все это время думал о вас. Но
вы плохо слушаете, Инга Михайловна.
     - Плохо, Лео. Очень плохо.
     - Я  спешил к  вам.  Так  вот:  здесь  был  не  метеорит,  а  корабль
Стебелькова,  и зола -  остатки этого корабля.  Подлетая к Земле,  корабль
выстрелил ракету,  которая  вывела  на  орбиту  вокруг  Земли  спутник  со
Стебельковым.  Произошла ошибка или  таков был  расчет,  но  факт то,  что
спутник  оказался удаленным от  Земли  на  расстояние около  тридцати пяти
тысяч километров, он движется по экваториальной орбите, делает один оборот
в  сутки  и  поэтому как  бы  висит  над  одним и  тем