имавшие револьвер пальцы  на  какое-то  время
онемели, и Гордона охватила паника. Если он сломал руку, то...
     Рукав его форменной рубахи намок от крови. Страх усиливал  боль.  Так
продолжалось до тех пор, пока он не закатал рукав и  не  увидел  рану,  из
которой торчал обломок острой щепки. Он сломал  не  руку,  а  свой  лук  и
напоролся на него в падении.
     Вырвав из  раны  деревяшку,  Гордон  двинулся  на  корточках  вправо,
стараясь не высовываться из травы. У него за спиной  раздалось  улюлюканье
преследователей, а затем и выстрелы.
     Следующие несколько минут Гордон отчаянно петлял по лесу, не  обращая
внимания на хлещущие по лицу ветви. Когда путь ему  преградила  речка,  он
запрыгал по камням против течения.
     "Преследуемый человек чаще всего бежит  вниз  по  течению",  -  думал
Гордон, задыхаясь на подъеме. Оставалось надеяться, что его недруги  знают
об этом. Прыгая с камня на камень,  он  старался  не  оставить  следов  на
берегу. И снова спрятался в лесу.
     Крики преследователей  не  утихали.  Гордону  казалось,  он,  как  ни
старался быть осторожным, производит столько шума,  что  способен  поднять
медведя из берлоги. Дважды он укрывался за валунами или  в  чащобе,  чтобы
отдышаться, поразмыслить и обмануть врагов внезапно наступившей тишиной.
     Наконец крики стали стихать в отдалении. Гордон со стоном  привалился
спиной к дубу и достал свою аптечку. Рана  не  вызывала  у  него  тревоги,
поскольку вряд ли можно было ожидать инфекции  от  полированной  древесины
лука. Несмотря на сильную боль, крупные сосуды и сухожилия остались  целы.
Он перевязал рану и  постарался  забыть  о  ней.  Пришло  время  встать  и
оглядеться.
     Велико же было его удивление, когда  он  сразу  обнаружил  два  своих
ориентира:  остатки  щита,  указывающего  дорогу  к  окриджскому   мотелю,
торчащие над деревьями, и ограду выпаса на другой стороне  растрескавшейся
полосы асфальта.
     Гордон заторопился к месту, где спрятал свое добро, и обнаружил его в
полной сохранности. Судя по всему,  судьба  не  была  столь  прямолинейна,
чтобы наносить ему удары один  за  другим.  Он  знал,  что  она  действует
по-другому: вселив в человека надежду, она лишает его обещанного  в  самый
последний момент.


     Теперь жертва превратилась в преследователя: Гордон решил найти место
с зарослях, где  устроили  засаду  его  недруги,  использовав  в  качестве
ориентира беспокойного  пересмешника.  Как  он  и  ожидал,  теперь  гнездо
пустовало. Он заполз  в  заросли,  чтобы  попробовать  понять  ход  мыслей
незнакомцев, и немного посидел там, озираясь и раздумывая.
     В том, что он был перед ними как на  ладони,  теперь  сомневаться  не
приходилось. В связи с этим было трудно понять, как это  все  три  стрелка
умудрились промахнуться. Неужто его спас прыжок за еловый ствол?  Судя  по
всему, преследователи имели при себе полуавтоматические  винтовки,  однако
Гордон запомнил,  что  прозвучало  только  шесть  выстрелов.  Либо  у  них
наперечет патроны, либо...
     Он пересек лужайку и приблизился к спасшей его ели. На коре на высоте
десяти футов от земли красовались два свежих следа от пуль.
     Десять футов! Никудышные стрелки!
     А  впрочем,  все  сходится.  Они  и  не  собирались  его  убивать,  а
преднамеренно  целились  поверх  головы,  чтобы  как  следует  испугать  и
принудить спасаться бегством. Поэтому неудивительно, что они  не  настигли
его в лесу.
     Гордон  поджал  губы.  Как  ни  странно,  теперь   ему   было   проще
возненавидеть   обидчиков.   Он   еще   готов   смириться   с    бездумной
злонамеренностью бандитов, как смиряешься с дурной погодой  или  повадками
диких зверей. Слишком многие  из  двуногих,  бывших  когда-то  нормальными
американцами, вели себя теперь немногим лучше отъявленных варваров. Однако
явно  выказанное  _п_р_е_з_р_е_н_и_е_  приходилось   принимать   на   свой
собственный счет. Эти люди сохранили остатки милосердия; тем не менее  они
ограбили его, ранили, загнали и запугали.
     Он припомнил Роджера Септена,  как  тот  подтрунивал  над  ним,  стоя
подбоченясь на высушенном склоне горы.  Эти  мерзавцы  оказались  немногим
лучше.
     Гордон прошел по их следам ярдов сто на запад от засады.  Следы  были
отчетливые, их не пытались скрыть, что говорило о высокомерной уверенности
преследователей.
     Он уходил не торопясь, однако у него и в мыслях не было избрать  иное
направление.
     Уже в сумерках он приблизился к укреплению,  окружавшему  Нью-Окридж.
Открытое пространство, бывшее когда-то городским парком, теперь  оказалось
обнесено  высокой  сплошной  деревянной  изгородью.  Изнутри   раздавалось
мычание и блеяние скота. Заржала лошадь, Гордон учуял аромат сена и густые
запахи домашней скотины.
     Рядом стояла еще более высокая ограда - она окружала три квартала  на
юго-западной окраине бывшего города  Окридж.  В  центре  поселения  стояли
двухэтажные лома, протянувшиеся примерно на полквартала, - Гордон видел их
крыши  поверх  ограды;  его  взору  открылась  также  водонапорная  башня,
увенчанная вороньим гнездом.  На  башне  нес  караульную  службу  человек;
сейчас он смотрел в сторону леса.
     Поселение выглядело вполне благополучным, и даже более  того;  ничего
столь же процветающего Гордон не встречал ни разу с тех пор,  как  покинул
Айдахо. Вдоль ограды, с наружной стороны  деревья  были  вырублены,  чтобы
улучшить обзор  караульным,  однако  с  той  поры,  как  здесь  поработали
топором, прошло немало времени, и молодая поросль на  опушке  поднялась  в
человеческий рост.
     "В округе вряд ли осталось  много  "мастеров  выживания",  -  подумал
Гордон, - иначе местные  обитатели  не  проявляли  бы  такой  беспечности.
Поглядим, на что походят их главные ворота".
     Он направился к южной окраине поселения. Приблизившись к цели, Гордон
услыхал  голоса  и  предусмотрительно  укрылся   в   молодом   леске.   Из
распахнувшихся дощатых ворот вышли двое  вооруженных  мужчин,  огляделись,
затем помахали кому-то за оградой. Раздался крик, хлопанье поводьев, и  из
ворот выкатился  фургон,  запряженный  двумя  лошадьми.  Натянув  поводья,
возница придержал лошадей и обратился к часовым:
     - Скажи мэру, что я благодарен ему за ссуду, Джефф. Уж я-то  знаю,  в
какую яму угодила моя ферма! Однако пускай не сомневается: мы  обязательно
расквитаемся с ним из следующего урожая. Ему и так уже  принадлежит  часть
моей земли, так что он делает неплохое вложение.
     Один из стражей кивнул:
     - Конечно, Сонни. А ты давай, гляди  по  пути  в  оба.  На  восточной
стороне  города  наши  ребята  засекли  сегодня  бродягу.  Пришлось   даже
пострелять.
     Фермер всполошился.
     - Кого-нибудь подранили? Ты уверен, что бродяга был один?
     - Уверен, не дрейфь. Боб говорит, он улепетывал, что твой кролик.
     У Гордона  участился  пульс.  Такое  количество  оскорблений  он  уже
переносил с трудом. Левой рукой он нащупал под  рубашкой  подаренный  Эбби
свисток, висевший на  цепочке.  Эта  вещица  напомнила  ему,  что  в  мире
остались и приличные люди, и ему полегчало.
     - А вообще-то этот тип  оказал  мэру  неплохую  услугу,  -  продолжал
первый страж. - Прежде чем ребята Боба его спугнули, он  раскопал  тайник,
полный  лекарств.  Сегодня  на  вечеринке  мэр  угостит  кое-чем   местных
собственников. Вот бы и мне попасть в их компанию! Интересно, что из этого
выйдет.
     - И мне... - вмешался второй страж, моложе первого годами. -  Слушай,
Сонни,  как  ты  думаешь,  если  вдруг  мэр  заплатит  тебе  в  этом  году
наркотиками за хороший урожай, ты тоже устроишь тогда веселую вечеринку?
     Сонни невесело улыбнулся и пожал плечами. А  потом  и  вовсе  повесил
голову. Часовой постарше окинул его недоуменным взглядом.
     - Что стряслось? - спросил он.
     Сонни покачал головой. Гордон с трудом расслышал его ответ:
     - Мы теперь не больно-то гордые сделались, верно, Гэри?
     - Что ты имеешь в виду? - спросил Гэри, нахмурившись.
     - А то, что мы спим и видим, как  бы  затесаться  к  мэру  в  дружки,
вместо того чтобы заиметь другого мэра, не разводящего любимчиков.
     - У нас с Салли до Светопреставления было три дочери и двое  сыновей,
Гэри.
     - Я помню, Сонни, но...
     - Хэл и Питер погибли на войне, но мы с Салли считали благословением,
что выросли все три наши дочери. Благословением!
     - Сонни, ты ведь не виноват. Ну, не повезло...
     - Не повезло? - повысил голос фермер. - Одну изнасиловали бандиты, да
так, что она не выжила, другая, Пегги, испустила дух при родах, а  у  моей
малышки Сюзан появилась седина.  Представь,  Гэри,  ее  можно  принять  за
сестру Салли!
     Воцарилось неловкое молчание. Старший тронул фермера за рукав.
     - Завтра я зайду к тебе с кувшинчиком вина, Сонни,  обещаю.  Вспомним
старое, как когда-то.
     Фермер кивнул, не поднимая головы. Потом, хлестнув лошадей, пустил их
вскачь.
     Старший еще долго смотрел вслед скрипучему фургону и жевал  травинку.
Затем, повернувшись к молодому напарнику, проговорил:
     - Слушай, Джимми, я когда-нибудь рассказывал тебе  про  Портленд?  До
войны мы с Сонни частенько туда наведывались. Я был еще ребенком, а у  них
заправлял этот наш мэр, который метил в...
     Больше Гордон ничего не  разобрал,  так  как  стражники  скрылись  за
воротами.


     При иных обстоятельствах Гордон долго размышлял бы о том,  что  узнал
из подслушанного разговора насчет общественного устройства Окриджа  и  его
окрестностей. Фермер, делаясь вечным должником, вынужден  оплачивать  долг
урожаем - вот вам стадия крепостного права  в  классическом  виде.  Гордон
читал о подобном в учебнике истории для второкурсников -  давным-давно,  в
другой жизни. Это называлось феодализмом.
     Впрочем, в данный момент у  него  не  было  времени  на  философию  и
социологию. Его захлестывал гнев. Бешенство, охватившее его сегодня, когда
пришлось на потеху  преследователям  уносить  ноги,  не  шло  ни  в  какое
сравнение с праведным негодованием, душившим его сейчас, когда он услышал,
какое применение уготовано обнаруженным им  медикаментам.  Стоило  Гордону
подумать, какие чудеса  исцеления  творил  бы  с  ними  знакомый  врач  из
Вайоминга... А ведь большая часть этих  лекарств  не  позволит  безмозглым
дикарям испытать даже кратковременного блаженства!
     Ему сделалось тошно. Перевязанная правая рука снова напомнила о себе.
Он наверняка мог бы без особого труда перелезть через стену, найти склад и
потребовать свою долю находки... Оскорбления, боль, сломанный лук  чего-то
да стоят!
     Впрочем, возникшая перед мысленным взором картина  не  доставила  ему
удовольствия.  Тогда  он  принялся  фантазировать.  Вот  бы  нагрянуть  на
вечеринку к мэру и перебить всех жадных до власти подонков,  возводящих  в
своем  дремучем  углу  карликовую  монархию!  Он  представлял  себе,  как,
завоевав власть, обратит ее на службу добру, как  заставит  этих  мужланов
использовать во благо образование, полученное когда-то, прежде чем  ученое
поколение не исчезнет навеки с лица земли...
     Ну почему, почему никто и нигде не  берет  на  себя  ответственность,
чтобы наладить нормальную жизнь? Он бы помог такому человеку, посвятил  бы
ему остаток жизни...
     Однако все великие помыслы давно обратились в прах. Все славные люди,
подобные лейтенанту Вану и Дрю Симмсу, погибли, защищая идеалы  гуманизма.
Гордон казался себе единственным, кто еще сохранил веру.
     Уйти? Об этом не могло быть и речи. Сочетание гордости,  упрямства  и
непроходящей злости не оставляло ему иного выхода, кроме мести. Он  примет
бой, и точка.
     "Вдруг где-нибудь, в небесах или в  аду,  гарцует  ополчение,  сплошь
состоящее из идеалистов? Скоро я это узнаю".
     На счастье,  гормоны  воинственности  взыграли  в  нем  не  настолько
сильно, чтобы он окончательно позабыл о тактике. Отступая  в  тень,  чтобы
обдумать предстоящие действия, Гордон задел  ветку  и  она,  выпрямившись,
сбросила с его головы фуражку. Он поймал ее на лету  и  хотел  было  снова
надеть на голову, но внезапно замер, глядя на кокарду.
     Перед ним гордо восседал в седле всадник из меди. Под  копытами  коня
вилась надпись на латыни. Поворачивая фуражку под разными  углами  и  ловя
начищенной кокардой луч света, Гордон  улыбался.  Это  будет  дерзостью  -
возможно, гораздо большей, нежели попытаться перелезть  в  потемках  через
забор. Однако  сама  идея  манила  своей  гармоничностью,  чем  и  пленила
Гордона. Наверное, никто, кроме него, уже не в силах избрать столь опасную
стезю исключительно по эстетическим соображениям. Пусть  попытка  обречена
на неудачу - поражение все равно будет захватывающим зрелищем.
     Претворение замысла  в  жизнь  требовало  набега  на  старый  Окридж,
оставшийся вне пределов возникшей здесь после войны деревни; цель набега -
визит в учреждение, наверняка вызвавшее наименьший  интерес  у  мародеров,
терзавших город. Снова покрыв голову фуражкой, он быстро зашагал, чтобы не
терять оставшегося светлого времени суток.


     Спустя час Гордон, выбравшись из выпотрошенных  зданий  старой  части
города, торопливо двинулся по разбитому асфальту, чтобы успеть вернуться к
воротам до наступления ночи. Сделав крюк через лес, он вышел на дорогу, по
которой уехал из деревни фермер Сонни, - она вела от ворот на  юг.  Теперь
он шагал уверенно, ориентируясь по свету фонаря, вывешенного над воротами.


     Часовой проявил преступную небрежность: Гордон остался  незамеченным,
подобравшись к его  посту  футов  на  тридцать.  Он  отлично  видел  этого
болвана, торчавшего на  стене  у  ее  дальнего  конца,  но  тот  глазел  в
противоположную сторону.
     Набрав в легкие побольше воздуха, Гордон зажал зубами свисток Эбби  и
трижды оглушительно свистнул. Звук заметался среди домов и эхом  отразился
от леса, как клекот пикирующего хищника. По  доскам  загремели  шаги.  Над
воротами  возникли  три  физиономии  с  ружьями  и   масляными   фонарями,
силившиеся разглядеть пришельца в сгущающейся тьме.
     - Кто здесь? Чего вам надо?
     - Мне  необходимо  переговорить  с  вашим  начальством,  -  отозвался
Гордон. - У меня официальное поручение, и я требую допуска в город Окридж!
     Неслыханное требование  совершенно  сбило  их  с  толку.  Последовало
томительное молчание. Стражники очумело смотрели то друг на друга,  то  на
Гордона. Наконец один из них торопливо удалился, а  другой,  откашлявшись,
закричал:
     - Эй, где ты там? Ты бредишь? Ты болен?
     - Здоров. Но утомлен и голоден. Кроме того, я рассержен  тем,  что  в
меня стреляли. Однако всему свое время. Первым делом  я  должен  выполнить
данное мне поручение.
     На сей раз старший караула не смог скрыть замешательства.
     - Данное тебе... Да о чем ты болтаешь, приятель?
     По доскам снова застучали шаги. Над воротами появились, еще несколько
мужчин, а также женщины и дети, растянувшиеся в  обе  стороны.  Похоже,  с
дисциплиной в Окридже было  слабовато.  Местный  мэр  и  его  приспешники,
видимо, давно выпустили бразды правления из рук.
     Гордон снова  затянул  свое,  стараясь  говорить  медленно  и  веско,
голосом гамлетовского Полония:
     - Я требую встречи с вашим начальством. Вы испытываете мое  терпение,
не пуская меня в город, что обязательно  будет  отражено  в  моем  отчете.
Немедленно вызовите кого-нибудь, кто наделен правом принимать  решения,  и
отворите ворота!
     Толпа делалась все гуще; наконец над воротами образовался  целый  лес
голов. Люди тупо пялились на Гордона, пока справа не  появилась  группа  с
фонарями. Толпа отпрянула, пропуская вновь прибывших.
     - Слушай, бродяга, - рыкнул старший караула, - ты  напрашиваешься  на
пулю. Мы не ведем никаких "официальных" дел ни с  кем  за  пределами  этой
долины  с  той  самой  поры,  как  порвали  отношения  с  коммунистами   в
Блейквилле, а это было уже несколько лет назад. Заруби себе на носу: я  не
стану беспокоить мэра из-за какого-то психа...
     Не договорив, стражник удивленно обернулся, заслышав властные голоса.
     - Господин мэр... Прошу прощения за гвалт, но...
     - Я оказался неподалеку и услышал шум. Что здесь происходит?
     Стражник махнул рукой.
     - Там какой-то тип  бормочет  такую  ерунду,  какой  я  не  слыхал  с
незапамятных времен. Наверное, спятил. Вечно они здесь шляются...
     - Сейчас разберемся.
     Над воротами появилась новая голова.
     - Я мэр Окриджа, - сообщил зычный голос. - Мы не подаем милостыню. Но
если ты - тот самый парень, который нашел сегодня днем кое-какое  добро  и
великодушно передал его нашим людям, то я готов  признать,  что  мы  перед
тобой в долгу. Я велю спустить тебе горячей пищи и одеяло. Можешь провести
ночь у обочины под воротами. А завтра уходи подобру-поздорову.  Нам  здесь
ни к чему болезни. Судя по словам моих часовых, у тебя горячка.
     - Ваша щедрость произвела на меня  впечатление,  господин  мэр,  -  с
улыбкой ответил Гордон. - Но я проделал слишком неблизкий  путь,  выполняя
официальное поручение, чтобы сейчас  повернуть  назад  несолоно  хлебавши.
Ответьте мне, есть ли в Окридже работающая рация или  волоконно-оптическая
связь?
     Нелогичность его слов заставила всех  разинуть  рты.  Гордон  отлично
представлял себе недоумение мэра. Однако тот быстро собрался с мыслями.
     - Мы уже десять лет как  забыли  про  радио.  С  тех  пор  ничего  не
работает. А что? Какое это имеет значение, раз...
     -  Постыдитесь!  Конечно,   после   войны   было   почти   невозможно
пользоваться радиосвязью из-за...  -  Гордон  отчаянно  импровизировал,  -
из-за радиоактивности.  -  И  все  же  я  надеялся  воспользоваться  вашим
передатчиком, чтобы связаться со своим руководством.
     Он разглагольствовал с наглым апломбом. На сей  раз  его  слова  были
встречены  в  толпе  не  молчанием,  а   удивленным   шушуканьем.   Гордон
догадывался, что стена облеплена теперь населением Окриджа почти в  полном
составе. Лишь бы  она  не-повалилась...  В  его  планы  вовсе  не  входило
вступление в город, подобное штурму Иерихона Иисусом Навином. У него  были
совсем другие намерения.
     - Дайте-ка сюда светильник! - распорядился мэр. - Да не тот,  дубина!
Настоящий фонарь! И направьте луч на  этого  человека.  Хочу  его  получше
разглядеть.
     Вид Гордона, залитого светом, вызвал волнение среди зрителей. Он  был
готов к свету рампы и не стал  загораживать  глаза  или  щуриться.  Вместо
этого он поправил кожаную сумку и повернулся  так,  чтобы  желающие  могли
рассмотреть его форму. Почтальонская фуражка с лучезарной кокардой  сидела
сейчас у него на голове набекрень.
     Толпа зароптала громче прежнего.
     -  Господин  мэр!  -  крикнул  Гордон.  -  Учтите,  мое  терпение  не
беспредельно. Мне так  или  иначе  придется  переговорить  с  вами  насчет
сегодняшнего поведения ваших подчиненных. Не вынуждайте меня  прибегать  к
полномочиям, которыми я наделен, ибо этого, я думаю,  не  хотелось  бы  ни
мне, ни вам. Еще немного - и вы лишитесь привилегии установления  контакта
с остальной нацией.
     Мэр в раздумье переминался с ноги на ногу.
     -  Контакт?  Нация?  Что  за  чушь?  Мы  знаем  только  Блейквилл   и
самодовольных шутов из Калп-Крик, остальной  же  мир  населен  черт  знает
какими дикарями. Кто вы-то такой, черт возьми?
     Гордон прикоснулся к околышу фуражки.
     - Гордон Кранц, почтовое ведомство  Соединенных  Штатов.  Я  исполняю
функции курьера и имею поручение установить почтовую линию в Айдахо  и  на
юге Орегона. Одновременно я являюсь генеральным федеральным инспектором по
этому району.
     И он еще смущался, изображая в Пайн-Вью  Санта-Клауса!  Слова  насчет
"генерального инспектора" сорвались  с  его  уст  без  всякой  подготовки.
Вдохновение или оплошность?  Эх,  двум  смертям  не  бывать,  а  одной  не
миновать!
     Толпа бурлила. До Гордона несколько  раз