я, и вот таковой наступил. Ему  необходимо  подзарядиться
энергией, чтобы прожить еще один день, а кроме  дюжины  кубиков  говяжьего
бульона у него теперь ничего не осталось. Придется довольствоваться этим.
     Глотнув воды из своей фляжки, чтобы смыть  горьковато-соленый  комок,
засевший в горле после кубиков, он распахнул ногой левую дверцу джипа,  не
обращая внимания на несколько брезентовых мешков, вывалившихся при этом из
салона на подернутую  инеем  землю.  Спохватившись,  Гордон  покосился  на
скелет в форменном обмундировании, безропотно проведший с ним ночь.
     - Что ж, мистер Почтальон, я  намерен  устроить  вам  самые  почетные
похороны, какие только  возможны,  учитывая,  что  я  не  располагаю  иным
инструментом, кроме вот этой пары рук. Знаю, это  недостаточная  плата  за
то, чем вы меня одарили. Однако ничего больше не могу  вам  предложить.  -
Едва не дотронувшись  до  плеча  скелета,  он  открыл  дверцу  со  стороны
водителя.
     Стоило Гордону осторожно ступить на мерзлую землю, как его  обутые  в
мокасины ноги предательски разъехались. Хорошо хоть снег не выпал.  Здесь,
на горе, до того сухо, что земля  совсем  скоро  подтает,  и  можно  будет
копать.
     Ржавая ручка правой дверцы поупиралась, но  потом  поддалась.  Гордон
ухитрился  поймать  вывалившиеся  из  джипа  кости,  обтянутые  формой,  в
брезентовый мешок.
     Сохранность трупа превосходила все ожидания. Благодаря сухому климату
останки почтальона превратились в настоящую мумию,  предоставив  насекомым
возможность без спешки сделать свое дело. Внутренность джипа  за  все  эти
годы так и не была тронута плесенью.
     Сперва Гордон проверил наряд почтальона. Странно: оказывается, парень
носил под форменной курткой пеструю рубаху. От нее, впрочем, почти  ничего
не осталось, зато этого нельзя было сказать о кожаной куртке. Вот  находка
так находка! Если она придется впору, это несказанно повысит его шансы  на
выживание.
     Обувь мертвеца выглядела старой и растрескавшейся, но  все  равно  не
окончательно загубленной. Гордон аккуратно вытряхнул из  ботинок  кости  и
приложил подошвы к собственным ступням. Разве что чуть великоваты, но  все
же лучше, чем его драные мокасины.
     Действуя с  максимальной  осторожностью,  Гордон  переложил  кости  в
мешок,  удивляясь,  что   запросто   справляется   с   этой   малоприятной
необходимостью.  Как  видно,  накануне  вечером  его  покинули   последние
предрассудки. Единственное, что он еще чувствовал, - подобие  почтения  да
ироничную благодарность к бывшему владельцу всех  этих  вещей.  Он  вытряс
одежду, стараясь не дышать, чтобы не наглотаться пыли, и повесил на  ветку
проветриваться, сам же возвратился к джипу.
     Так-так! Загадка пестрой рубахи продержалась  недолго.  Гордон  мигом
обнаружил в джипе голубую форменную  гимнастерку  с  длинными  рукавами  и
погончиками почтового ведомства. Даже  через  столько  лет  она  выглядела
почти новенькой. Значит, парень имел одну рубаху для удобства, а другую  -
чтобы не нервировать начальство.
     Гордон еще в детстве замечал за почтальонами этот  грешок.  Помнится,
был один - развозя жаркой летней порой  газеты,  надевал  яркую  гавайскую
рубашку; он же никогда не отказывался от  стаканчика  холодного  лимонада.
Гордон порылся в памяти, но так и не сумел вспомнить его имя.
     Приплясывая на  утреннем  холоде,  чтобы  совсем  не  замерзнуть,  он
натянул форменную рубашку. Если она и была ему велика, то лишь чуть-чуть.
     "Может быть, я еще растолстею, и тогда она станет мне совсем  впору",
- вяло пошутил он. В свои теперешние тридцать четыре он весил меньше,  чем
семнадцатилетним.
     В ящичке для документов Гордон обнаружил ветхую карту Орегона, вполне
способную заменить ту, которой он лишился.  Еще  через  секунду  он  издал
радостный крик:  его  пальцы  нащупали  гладкий  пластмассовый  квадратик.
Сцинтиллятор! Это  еще  лучше,  чем  утраченный  счетчик  Гейгера:  уловив
гамма-радиацию, приборчик станет  мигать,  причем  без  всякого  источника
энергии!  Заслонив  прибор  от  света,  он   разглядел   слабые   искорки,
порожденные космическим излучением. Его свечение можно было не принимать в
расчет.
     Вот только зачем понадобилась эта  штуковина  довоенному  почтальону?
Пряча приборчик в карман брюк, Гордон недоуменно покачал головой.
     Фонарь  почтальона  пришлось  выбросить:  батарейки  превратились   в
месиво. Не забыть про рюкзак! На полу позади сиденья лежала  вместительная
кожаная заплечная сумка.  Даже  потрескавшись  от  сухости,  лямки  ее  не
утратили прочности, и наружные клапаны тоже были целы. Разумеется, она  не
заменит его рюкзак, и все же это неизмеримо лучше, чем вообще  ничего.  Он
открыл  главное  отделение,  и  ему   под   ноги   хлынул   поток   старой
корреспонденции. Гордон поднял наугад несколько конвертов.
     "От мэра города Бонд, штат  Орегон,  директору  медицинского  училища
Орегонского университета в  Юджине".  Гордон  прочел  обращение  нараспев,
изображая Полония. Потом он  перебрал  еще  несколько  писем.  Все  адреса
звучали помпезно и необыкновенно архаично.
     Вот пухлое письмо от некоего доктора  Франклина  Дейвиса  из  городка
Джилкрист с пометкой "срочно" на конверте, адресованное ответственному  за
распределение   медикаментов   по   региону.   Наверняка   доктор   просил
удовлетворить его заявку в приоритетном порядке...
     Пренебрежительная  усмешка  на  лице  Гордона  сменилась  озадаченной
гримасой. Чем больше он перебирал письма, тем больше понимал, что ошибся в
своих ожиданиях. Он полагал, что развлечется, читая всякие  необязательные
депеши  и  личную  переписку.  Однако  в  мешке  не  оказалось  ни  одного
рекламного листка. Наряду с личной корреспонденцией  в  мешке  преобладали
отправления чисто официального свойства.
     Так или иначе, у Гордона не было времени для подсматривания за  чужой
жизнью, тем  более  давно  завершившейся.  Он  решил  прихватить  с  собой
дюжину-другую писем, чтобы проглядеть на досуге, а чистые стороны  листков
использовать для нового дневника.
     Он старался не думать о невосполнимой утрате  -  старом  дневнике,  в
который он на протяжении шестнадцати лет заносил свои наблюдения и который
стал теперь поживой бывшего биржевого  маклера.  Только  и  утешения,  что
дневник будет не просто прочтен, но и сохранен, как и томик  поэзии,  тоже
лежавший у Гордона в рюкзаке, - если,  конечно,  он  правильно  истолковал
характер Роджера Септена.
     Ничего, наступит день, когда он вернет свое достояние...
     Но как здесь оказался джип почтового ведомства Соединенных Штатов?  И
что послужило причиной гибели почтальона? Частично ответом на эти  вопросы
стали пулевые отверстия в правой части заднего стекла.
     Гордон взглянул на висящие на дереве вещи почтальона. Так и  есть:  и
рубаха, и куртка продырявлены по два раза в верхней части спины.
     Нападение с целью кражи автомобиля или ограбления водителя  никак  не
могло произойти до войны. Почтальоны почти никогда не становились жертвами
преступников, даже во время волнений, порожденных  депрессией  конца  80-х
годов, предшествовавшей  "золотому  веку"  90-х.  Кроме  того,  пропавшего
почтальона обязательно отыскали бы.
     Вывод  напрашивался  сам  собой:   нападение   произошло   _п_о_с_л_е
Однонедельной войны. Только вот  что  забыл  почтальон  в  этой  безлюдной
местности, когда США практически прекратили свое  существование?  И  когда
именно все это случилось?
     Видимо,  бедняга  угодил   в   засаду   и   попытался   скрыться   от
преследователей, воспользовавшись проселочными дорогами. Возможно, до него
не сразу дошло, насколько  серьезно  он  ранен,  или  он  просто  поддался
панике.
     Однако  Гордона  не  оставляло  подозрение,  что   существовала   еще
какая-то, главная причина, заставившая почтальона забраться в такую  глушь
и искать укрытия в лесных зарослях.
     - Он защищал свой груз, - наконец  прошептал  Гордон.  -  Понял,  что
шансов получить подмогу нет,  и,  чтобы  не  быть  схваченным  на  дороге,
предпочел расстаться с жизнью, но не отдать грабителям почту.
     Значит,    Гордон    набрел    на    останки    самого     настоящего
п_о_с_л_е_в_о_е_н_н_о_г_о_ почтальона, героя  времен  заката  цивилизации.
Ему вспомнились старомодные оды в честь почтальонов: "Ни снега, ни ураганы
почтальону не преграды", и он не мог не восхититься людьми, так упорно  не
дававшими погаснуть еще  теплившемуся  огоньку  нормальной,  упорядоченной
жизни.
     Вот и разгадка преобладания официальной корреспонденции и  отсутствия
обычного  почтового  мусора...  Гордон  и  не  подозревал,   что   подобие
нормальной жизни существовало столь долго.  Естественно,  семнадцатилетний
новобранец и не должен был застать  ничего  нормального.  Власть  толпы  и
повальный грабеж в главных  центрах  жизнеобеспечения  отвлекали  основные
силы  военных  властей,  пока  ополчение  не   прекратило   существование,
проглоченное возбужденными толпами, которые ему полагалось усмирять.  Если
кто-то  и  вел  себя  в  те  кошмарные  месяцы,  как  подобает   достойным
представителям    рода    людского.    Гордону    не    довелось     этого
засвидетельствовать.
     История  гибели  смельчака-почтальона,  которую   легко   было   себе
представить, повергла Гордона  в  уныние.  Мэры  городов,  университетские
профессора  и  почтальоны,  сражающиеся  с   хаосом...   Горький   привкус
несбывшихся надежд слишком раздирал душу, чтобы хотелось вспоминать еще...
     Гордону пришлось приложить немало усилий, чтобы открыть заднюю дверцу
джипа. Отодвинув в  сторону  мешки  с  конвертами,  он  завладел  фуражкой
почтальона с почерневшей кокардой, пустой коробкой из-под  еды  и  вещицей
поценнее - темными очками, вросшими в густую  пыль,  покрывавшую  запасное
колесо.
     Гордон взял в руки небольшую  лопатку,  ранее  предназначавшуюся  для
того,  чтобы  вызволять  из  грязи  увязшую  машину,  а   теперь   готовую
превратиться  в  инструмент  могильщика.  Но,  прежде  чем  приступить   к
печальной обязанности, он вытащил из кучи мешков позади  сиденья  водителя
разбитую гитару. Крупнокалиберная пуля  раздробила  ее  шейку.  С  гитарой
соседствовал полиэтиленовый пакет с добрым фунтом мелко порубленной травы,
от которой исходил сильный  мускусный  запах.  Память  на  запахи  умирает
последней: Гордон без труда узнал аромат марихуаны.
     Еще несколько минут назад он  представлял  себе  почтальона  мужчиной
средних лет, лысеющим приверженцем старых порядков. Теперь же ему пришлось
признать свою ошибку: погибший скорее был молодым парнем,  под  стать  ему
самому  в  юности,  -  расхристанным,  бородатым,  с  выражением   вечного
изумления на лице.  Вероятнее  всего,  неохиппи  -  представителем  только
успевшего вылупиться поколения, едва заявившего о себе, когда война  разом
покончила со всем, что несло  в  себе  хоть  какое-то  подобие  оптимизма.
Неохиппи,  погибший,  защищая  государственную  переписку...  Гордона  это
нисколько не удивило. У него были друзья, тоже  хиппи,  искренние  ребята,
хоть и немного странноватые.
     Он легонько коснулся гитарных струн и впервые  за  утро  почувствовал
себя виноватым. Почтальон даже не был вооружен! Гордон  вспомнил,  что  он
читал когда-то об американских почтальонах, все три года  беспрепятственно
пересекавших линию фронта во время гражданской войны 1860-х. Должно  быть,
этот парень надеялся, что его земляки уважают давнюю традицию...
     Америка периода после Хаоса забыла все традиции,  озабоченная  только
одним - выживанием. Скитания научили Гордона не  удивляться  тому,  что  в
одних  местах  его  приветствуют  так  же  радушно,   как   приветствовали
странствующих менестрелей в глубоком  средневековье,  в  других  же  гонят
прочь, обуреваемые паранойей. Но даже  в  тех  редких  случаях,  когда  он
сталкивался с дружелюбным  отношением  и  люди,  сохранившие  человеческое
достоинство, готовы были приютить чужака, он очень  быстро  снова  начинал
видеть сны о летающих по небу предметах... Яркие воздушные шары, самолеты,
ракеты...
     Тем временем близился полдень. Найденного оказалось достаточно, чтобы
у Гордона появилась уверенность, что он выживет и не вступая в поединок  с
бандитами. Чем быстрее он одолеет перевал и окажется  в  более  подходящих
для жизни местах, тем лучше. Он  уже  начал  мечтать  о  ручье  где-нибудь
подальше от владений бандитов, в котором он  смог  бы  наловить  форели  и
утолить голод.
     Но прежде он исполнит свой долг. Гордон сжал в руках лопату.  Как  ни
силен терзающий его голод, он выполнит обещание, которое дал этому парню.
     Он огляделся, отыскивая тенистое местечко с достаточно рыхлой землей,
откуда вдобавок открывался бы приличный вид.



                                    4

     - Они кричали Макбету:

                  Ты невредим, пока на Дунсинан
                  Бирнамский лес нейдет. - И вот уж лес
                  Пошел на Дунсинан.

                  К оружью, в поле!
                  Ведь если не обман слова гонца,
                  Не все ль равно, где ожидать конца -
                  Здесь или там.

     Гордон еще крепче сжал свой  деревянный  меч,  который  смастерил  из
доски и донышка консервной банки, и поманил невидимого адъютанта:

                  Постыл мне свет дневной.
                  Пусть рушится весь свет вослед за мной.

                  Вой, ветер! Злобствуй, буря! Бей, набат!
                  Смерть я в доспехах встречу, как солдат!
                      [Строки из заключительного акта трагедии В.Шекспира
                               "Макбет" цитируются в переводе К.Корнеева]

     Гордон Макбет расправил плечи, поцеловал меч и  гордо  направился  со
сцены навстречу гибели.
     Выйдя из пятна света, отбрасываемого масляной лампой,  он  оглянулся,
надеясь уловить реакцию аудитории. Его прежние выступления пришлись ей  по
вкусу, но урезанная  версия  "Макбета",  впервые  в  истории  сценического
искусства разыгранная одним исполнителем, вряд ли могла  быть  принята  на
ура.
     Впрочем, через секунду после его  ухода  со  сцены  раздались  полные
энтузиазма аплодисменты. Заводилой, как  всегда,  выступила  миссис  Адель
Томпсон, предводительница  этой  крохотной  общины.  Взрослые  свистели  и
топали ногами,  выражая  одобрение.  Граждане  помладше  неумело  хлопали,
словно впервые в жизни принимали участие в неведомом им ритуале.
     Не иначе, им полюбилась  усеченная  версия  старой  трагедии.  Гордон
облегченно вздохнул. Говоря но правде, он упростил кое-что не столько ради
краткости, сколько  из-за  того,  что  плохо  помнил  авторский  текст.  В
последний раз он видел его лет десять тому назад, да и то в  полусожженной
книжке. Впрочем, последние строки  он  продекламировал  громовым  голосом:
слова о ветре и о конце он никогда не забудет.
     Гордон, заранее улыбаясь, вернулся на сцену -  то  есть  на  гаражный
подъемник на единственной заправочной  станции  в  крохотном  селении  под
названием Пайн-Вью.
     Устав от голода и одиночества, он рискнул испытать на  гостеприимство
жителей этой горной деревеньки, с полями, окруженными заборами, и  домами,
сложенными из толстых бревен. Попытка оказалась более удачной, чем он  мог
надеяться.  Большинство  имеющих  право  голоса  взрослых  членов   общины
проголосовало за то, чтобы предоставить ему еду и необходимое снаряжение в
обмен на серию выступлений. Сделка состоялась.
     -  Браво!  Чудесно!  -  Миссис  Томпсон  стояла,  в  первом  ряду,  с
воодушевлением аплодируя. Эта седовласая и костлявая  женщина  была  полна
энергии;  сейчас  она  оглядывалась  на  "зал",  не  давая   аплодисментам
стихнуть. Сорок с  чем-то  зрителей,  в  том  числе  немалая  доля  детей,
послушно выражали восторг. Гордон взмахнул рукой и  поклонился  ниже,  чем
когда-либо прежде.
     Разумеется, его  представление  выглядело  чистейшей  воды  халтурой.
Однако он был единственным на площади в сто квадратных миль, кто имел хоть
какое-то  представление  о  драматическом  искусстве.  В   Америке   снова
появились крестьяне, и Гордон, подобно своим  предшественникам  в  трудном
ремесле  менестрелей,  научился  не  обращать  внимания   на   собственные
неизбежные погрешности.
     Отвесив последний поклон точь-в-точь перед  тем,  как  стали  стихать
аплодисменты, он убрался со сцены и принялся  стягивать  свой  маскарадный
костюм. Выхода на  бис  не  будет:  он  натренировался  в  непреклонности.
Театральное действо давало  ему  хлеб  насущный,  и  Гордон  умел  держать
зрителей на голодном пайке до самого прекращения гастролей.
     - Чудесно! Замечательно! - восхищалась миссис Томпсон, перехватив его
в толпе зрителей, образовавшейся  у  стола  с  угощениями.  Дети  постарше
собрались вокруг него в кружок и рассматривали, разинув рты.
     Пайн-Вью был вполне процветающим селением в сравнении  с  голодающими
деревнями как на равнинах, так  и  в  горах.  Кое-где  недоставало  целого
поколения -  так  повлияла  на  детей  Трехлетняя  зима.  Зато  здесь  ему
бросились в глаза подростки и юноши, а также старики, которые приближались
к пожилому возрасту еще до Светопреставления. Тут, как видно, сделали все,
чтобы спасти  буквально  каждого.  Такое  случалось  нечасто,  но  все  же
случалось - Гордон уже сталкивался с этим.
     Страшные годы оставили свою отметину  повсюду.  Здесь,  как  в  любой
деревне, он заметил лица со следами страшных болезнен, истощенные  голодом
и войной. У двух женщин и одного мужчины были ампутированы конечности, еще
у одного видел только правый глаз - левый затянуло катарактой.
     Гордон успел привыкнуть к подобному зрелищу - по крайней мере, он был
готов к нему в умеренных количествах. Сейчас он благодарил хозяйку:
     - Спасибо, миссис Томпсон! До чего приятно слышать учтивые  слова  от
строгого критика! Я рад, что представление пришлось вам по душе.
     - Что вы, я серьезно говорю, что уже много лет не получала  подобного
удовольствия,  -  настаивала   предводительница   клана,   словно   Гордон
неумеренно скромничал.  -  От  заключительного  монолога  Макбета  у  меня
мурашки побежали по спине! Как жаль, что раньше, имея все  возможности,  я
пропустила эту постановку по  телевизору.  Я  и  не  знала,  что  это  так
здорово! А уж та  вдохновляющая  речь  Авраама  Линкольна,  с  которой  вы
выступали перед нами чуть раньше... Мы, знаете, сперва попытались  открыть
здесь школу. Но у нас ничего не вышло. Все  рабочие  руки,  даже  детские,
были наперечет. Теперь я снова об этом поразмыслю - а все  благодаря  речи
Линкольна. У нас сохранились кое-какие старые книжки. Возможно,  наступило
время для повой попытки.
     Гордон вежливо кивал. Этот синдром был ему знаком: здесь он  встретил
один  из  самых  сердечных  приемов  за  долгие  годы,  однако  неизбежные
откровения не могли его не опечалить. Воодушевление аудитории  обязательно
заставляло Гордона почувствовать себя  шарлатаном:  ведь  его  выступления
возрождали надежду в немногих достойных людях из старшего  поколения,  еще
помнивших былые времена... Он отлично  знал,  что  надеждам  этим  суждено
угаснуть уже через несколько недель, самое большее - через месяц-другой.
     Ему казалось, что семенам цивилизации требуется нечто большее, нежели
просто добрая воля и прекрасные намерения стареющих выпускников колледжей.
Гордон нередко раздумывал над тем, что, возможно, недостающим  звеном  мог
бы стать правильно выбранный  символ,  зажигательная  идея.  При  этом  он
сознавал, что его маленькие драмы, как бы ни был сердечен прием, далеко не
дотягивают до того, чтобы сделаться волшебным ключиком. Из них  еще  могло
произрасти что-то примитивное, некий порыв к цивилизации,  однако  местный
энтузиазм неизбежно засыхал на корню. Гордон не  мнил  себя  странствующим
мессией. Легенды, которыми он подк