е нагромождение гранитных глыб, основа памятника, творение, с вершины
которого отныне вечно будет сиять его слава! Увы! Этот неутомимый труженик,
этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений жил среди нас той
жизнью, полной бурь, распрей, борьбы и битв, которою во все времена живут
все великие люди. Великие люди сами сооружают себе пьедестал, статую
воздвигнет будущее..."
  Это меня так часто забывали при жизни и после смерти никак не могли
забыть! Это моей судьбой будут упиваться новые невежды Эйнштейна! Это мое
имя будет помогать им бороться, работать и жить!!!

  "Да, грандиозно!!! - едва переводя дух от сокрушающего все и вся каскада
чувств, подумал Баян. - Это же единственный отрывок, единственный по мощи,
дерзости и вдохновению! И как он не стал величайшим писателем?
Непостижимо!.."
  Баян сравнил год создания "Монолога" с годом рождения Наркеса и не поверил
своим глазам... Наркес написал "Монолог гения" в восемь лет! Чудовищно и
невероятно! Как он мог столь рано осознать свои уникальные способности? Как
и когда он успел пройти столь грандиозный путь духовного совершенства? В
каких вообще обстоятельствах развивался и рос этот ребенок-гигант? Изумлению
и потрясению Баяна не было границ. Лишь когда безмерное восхищение стало
понемногу принимать нормальные размеры, он обрел возможность мыслить более
или менее спокойно. Впрочем, это не только не единственный, но и не столь уж
разительный пример раннего проявления гениальности у человека, подумал он.
Трехлетний Гаусс, названный впоследствии "королем математиков", сидя на
коленях у отца, нашел ошибку, совершенную им в бухгалтерских расчетах. В
пять-шесть лет начал писать свои первые композиции Моцарт. Примерно в этом
возрасте начал писать композиции и Людвиг ван Бетховен.
  Дальше в тетради была "Притча о гениальности".
  Удивление Баяна нарастало с каждой прочитанной страницей. Уж слишком
огромной была художественная и философская мысль ребенка Наркеса. Едва
оправившись от потрясения, вызванного чтением "Притчи", юноша буквально
набросился на следующую вещь. С первых же строк его охватило какое-то
неизъяснимо возвышенное, благородное чувство.

   Легенда о крылатом человеке
  Давно это было. Так давно, что люди и не помнят теперь, когда это было...
  Жил на небе крылатый человек. Среди таких же крылатых, как он сам. Жили
они, как братья, в великой дружбе и любви друг к другу. Души у них были
светлые и высокие, а крылья большие и сильные, небесные. Летали они в горних
высях, и не было для них большего счастья, чем летать.
  С небесной вышины видели они многострадальную землю. Люди бесконечно
воевали и враждовали между собой. Поклонялись всевозможным идолам. Не было у
них ни ремесел, ни искусств. Души у них были темные, корыстные.
  Видел все это крылатый человек и печалился. Часто, взмывая на могучих
упругих крыльях навстречу солнцу, на такую высоту, с которой не были видны
ни земля, ни небо и где начинало задыхаться сердце от нехватки воздуха, он
думал: "Зачем я летаю, когда люди так страдают и мучаются, когда пылают от
непрестанных войн в огне их жилища, когда их стоны и проклятия доносятся до
неба? Я должен им помочь! Но как мне помочь им?" Этого он не знал и потому
терзался все больше и больше. Однажды не выдержал он и сказал своим небесным
братьям: "Братья мои! Не могу я больше видеть, как люди убивают и обманывают
друг друга. Как ютятся они в жалких лачугах, не зная ни искусств, ни
ремесел. Виной всему - их темные, непросветленные души. Я сделаю их души
светлыми и высокими, как у нас. Я знаю, как это надо сделать! Я научу их
летать! Когда они познают счастье полета и высоты, они начнут новую,
крылатую, жизнь. И жизнь их станет праздником! Они будут летать!..
  - Спустившись на землю, ты потеряешь основное свойство небожителей -
бессмертие. И станешь таким же смертным, как люди. Готов ли ты к этому? -
спросил один из братьев.
  - Готов.
  - А не убьют они тебя прежде, чем ты научишь их летать? - задумчиво
спросил другой.
  - Лучше мне умереть, чем им так позорно жить! - сказал крылатый человек.
  Небесные братья молчали. Они знали, что крылатому человеку так же
свойственно думать о других, как некрылатому человеку свойственно думать
только о себе. Каждый из них думал о том же, но... не решался быть первым.
Первому всегда трудно. Это знали все.
  - Ну что ж... - сказал один из небожителей.
  - Мы не будем тебя удерживать. Все мы рано или поздно должны спуститься на
землю и помочь людям в разных искусствах. Но ты - первый. Мы даем тебе наше
благословение. Как только научишь людей летать, быстрее возвращайся к нам!
Мы будем тебя ждать!
  Последних слов крылатый человек не расслышал. Большими сильными крыльями
он уже рассекал воздух, стараясь быстрее попасть на землю.
  Шли годы... Крылатый человек ходил из селенья в селенье и учил людей
летать. Но мало кто хотел научиться летать. Если изредка и находились такие,
то люди побивали их камнями, сжигали на кострах, сажали в тюрьмы. Не было
конца людскому злу. И, видя все это, крылатый человек печалился все больше и
больше. В такие минуты он все чаще и чаще вспоминал своих небесных братьев,
которые жили в великой любви друг к другу. И так хотелось улететь в горние
выси, где нет ни людской ненависти, ни вражды, ни подлости... "Зачем я учу
людей летать, - иногда спрашивал он себя, - когда они сами не хотят этого?
Люди не понимают, что, если они научатся летать, они станут сильными,
гордыми, счастливыми, а главное - будут любить друг друга. Нет, несмотря ни
на какие муки, я не покину их! Братья мои поймут меня и простят. Я все равно
научу людей летать! А в будущем наступит такое время, когда каждый захочет
стать крылатым... И сможет стать им. Это будет удивительное время. И жаль,
что я не смогу его увидеть..."
  Он знал, что ему скоро придется умереть. Но и перед смертью он хотел
научить как можно больше людей летать. Только в этом он видел смысл своей
жизни.
  Вот и сейчас он подходил к маленькому селенью. Он никогда не подлетал к
жилищам людей, чтобы они не сбегались, как на чудо, при виде человека с
большими белыми крыльями, парящего высоко в небе. У крайней черной
подслеповатой избушки копался в земле огромный мужик. Крылатый человек
направился к нему. Шел он, ступая босыми ногами робко и осторожно, словно
так и не научился за долгие годы ступать по земле. Видя, что мужик
по-прежнему роется в земле, не поднимая головы, крылатый человек обогнул
изгородь и через узкий проход в ней вошел во двор. Походка у него была
неслышная, легкая. В нескольких шагах от мужика крылатый человек
остановился.
  - Здравствуй, добрый человек! - произнес он.
  Мужик перестал работать мотыгою и, все так же не разгибаясь, застыл на
несколько мгновений, словно прислушиваясь к чему-то, потом поднял голову. В
маленьких его глазах-буравчиках застыло удивление. Перед ним стоял высокий
худой человек с огромными, ослепительно белыми крыльями.
  "Идолы мои, спасите меня! - лихорадочно думал мужик. - Сатана это или
ангел какой-то? Кто бы он ни был, нелишне будет оказать ему почтенье..." И
он тут же повалился б ноги небесному гостю.
  - Встань, добрый человек! - ласково попросил пришелец. - Не сатана и не
ангел я, как ты думаешь. А просто крылатый человек.
  "Ну, ежели он не ангел и не сатана, тогда оно проще, тогда не страшно", -
сообразил мужик и поднялся с земли. Отряхивая глину с колен и стыдясь того,
что пал ниц перед крылатым человеком, он грубо спросил:
  - Зачем пришел?
  - Я пришел, чтобы научить тебя летать, - ласково произнес незнакомец.
  - Летать?! Зачем летать? Мне и на земле хорошо...
  Сощурив и без того маленькие буравчики глаз и сверля ими пришельца, мужик
думал: "Что за ересь он несет? Разве может человек летать? Кликнуть соседей,
что ли... Кто его знает, добрый он или злой этот крылатый пришелец..."
  - Когда ты научишься летать, - начал объяснять крылатый человек, - душа
твоя станет доброй и прекрасной. Ты полюбишь людей и будешь думать о них...
  - Думать о людях?!! Мне и о себе думать не хватает времени... "Да я,
пожалуй, и сам совладаю с ним при надобности", - рассуждал он про себя. Был
он мужик могучий, быкоподобный.
  - ...И когда ты полюбишь людей, ты будешь самым счастливым и сказочно
сильным... И не будет на свете ничего, чего бы ты не смог сделать для
людей...
  - Знаешь что, "добрый человек", - взъярился вдруг мужик, - сказку свою ты
оставь при себе. Уходи-ка ты подобру-поздорову. Не мешай мне работать... -
Не желая больше говорить с пришельцем, мужик снова нагнулся и начал
ковыряться в земле.
  Крылатый человек немного постоял, потом повернулся и понуро, устало
ступая, пошел к выходу.
  "Думать о людях... - зло выпрямился мужик. - Надо же придумать такое.
Смутьян какой-то... Теперь пойдет других людей смущать. Нет, надо задержать
его..."
  Он наклонился и взял с земли большой камень. Крылатый человек выходил уже
за изгородь.
  "Далеко, правда, но ничего - достану. Еще улетит, если узнает про мое
намерение".
  Мужик замахнулся и бросил камень.
  Перелетев через весь огород, камень со свистом угодил в голову незнакомца.
Он зашатался и тут же рухнул наземь. Когда мужик подошел к нему, пришелец
был еще жив. Он лежал навзничь на своих ослепительно белых крыльях. Из раны
на голове по виску медленно сочилась кровь и стекала на левое крыло. Увидев
мужика, незнакомец попытался приподняться и опереться рукой на крыло, но не
смог.
  - Спасибо тебе, добрый человек... - слабеющим голосом произнес он. - Я
знал, что ты убьешь меня..., но и перед смертью хотел сделать твою душу чище
и лучше. Как я благодарен тебе за то, что ты оборвал мою жизнь!.. Если бы ты
знал, как трудно учить людей летать!
  Пусть твои дети, внуки и правнуки будут счастливы и никогда не знают
горя... которого так много было у меня... потому что всю жизнь я учил людей
летать... Спасибо... Спаси бог... тебя... - Голова его коротко дернулась и,
уже безжизненная, откинулась на правое крыло.
  Мужик стоял, потрясенный тем, что он услышал от крылатого человека. В
маленьких глазах его металась испуганная неведомо чем мысль. "Он знал, что я
убью его, и пришел ко мне... Он мог улететь от меня. И не улетел. Непонятный
человек... Соседей скликать, пожалуй, нельзя. Еще найдутся такие, которые
поверили бы словам крылатого человека. И начнут упрекать меня за то, что я
убил его. Лучше незаметно от всех схоронить его..."
  Воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет,
он поднял с земли крылатого человека. На могучих руках его тело небожителя
было легким и невесомым, словно перышко. Сильными были только небесные белые
крылья. Они свисали, как два огромных веера, и волочились по земле перед
шедшим мужиком, словно хотели в последний раз устлать ему путь, сослужить
ему службу. Мужик перенес тело в дальний угол двора у изгороди, вырыл яму и
закопал крылатого человека. И там, где он закопал его, на другой день возник
родник со студеной прозрачной водой. Не раз, устав в знойный день от работы,
мужик приходил к роднику, пил холодную, ломящую зубы воду, освежал в ней
лицо и руки. И странная мысль иногда приходила к нему: "Если этот
необыкновенный человек приносит пользу и после смерти, то какую пользу он
приносил при жизни?" Мысль эта слабо рождалась и сразу глохла в его
девственном первобытном сознании. Но долго еще по ночам снились ему огромные
белые крылья.
  До конца дней прожил этот человек, так и не узнав, что любовь к людям -
основа величайших деяний и чудес на земле. Не узнал, потому что сам лишил
себя великого чуда.
  Но к его сыновьям, внукам и правнукам пришли другие крылатые люди, пришли,
потому что они любили людей и не могли не прийти к ним. И потому что они
страстно хотели научить людей летать. Так оно происходит и доныне. Из любви
к людям они спускаются на землю и учат людей летать. От небесных жителей они
взяли бессмертие имен, а от земных жителей полную человеческих забот и
трудов смертную жизнь. И зовут этих крылатых людей гениями...

  "Могучая легенда... Какая-то непостижимая чистота нравственного
чувства..." Баян взглянул на дату, стоявшую под произведением. Наркес
написал легенду в одиннадцать лет! Как он мог за три года от величайшей
дерзости и честолюбия прийти к идее величайшего самоотречения, к идее
безграничной любви к людям? Что произошло в его жизни за это время? В каких
обстоятельствах он находился в этот период? Или, быть может, это
таинственный феномен человеческой психики, благодаря которому интеллект
Наркеса, его дух развивались с непостижимой совершенно быстротой вне
зависимости от всех обстоятельств его детства? Все это было крайне загадочно
и непонятно.
  Прочитать все художественные произведения Наркеса не было никакой
возможности: их было слишком много. Чтобы познакомиться с ними со всеми,
нужен был не один день. Баян поставил литературную тетрадь на полку и взял
тетрадь, стоящую рядом. В ней были афоризмы Наркеса, написанные им, как и
стихи, рассказы, легенды, монологи, в школьные годы.

  Гениальность - это ясновидение разума.

  Кто умеет превосходно делать великое, тот не умеет превосходно делать
малое.

  Слово сильнее меча.

  Не все народы имеют великое прошлое, но все они имеют великое будущее.

  Гениальность - это гигантизм духа.

  Все знают, что можно убить человека, но нельзя истребить идею, но не все
знают, что идеи сами могут убивать, как сабля, пуля и штык.

  Нет более великолепного зрелища, чем гений, начинающий свой путь.

  Все мы полководцы своей судьбы, где армии - это наши возможности, а битва
- это наша жизнь.

  Лицемеры - это единственные мулы, способные размножаться.

  Многое для нас не существует только потому, что мы не существуем для него.


  Каждый великий человек - поэт.


  "Действительно, - подумал Баян, - разве не поэт человек, который заранее
видит воплощение своей мечты? Разве смогли бы гении без необузданной
фантазии и страстности достичь уникальных успехов, каждый в своей области?
Какая, например, разница между гениальным геометром Болье, вызвавшим на
дуэль тринадцать молодых людей и в промежутках между поединками
развлекавшимся игрой на скрипке, и гениальным поэтом Байроном, любившим
молча и подолгу стрелять в воздух из пистолета? В обоих случаях - одно и то
же гипертрофированное развитие страсти. Очевидно, великие страсти и являются
единственной основой великих открытий в искусстве и науке".

  Самые могущественные и самые долговечные империи - это империи мысли.

  Доброта всегда имеет предел, жестокость - безгранична.

  Чем меньше мы постигаем сущность жизни, тем больше у нас оснований для
бытия.

  В духовном мире нет малых причин.

  Гений и истина - это одно и то же. Одно - явление духовное, другое -
явление материальное, но сущность одна - абсолютная.

  Гения может унизить только его гений.

  Когда гений выходит на ристалище, таланты покидают его.

  Малые причины часто имеют великие следствия.



  Афоризмов было великое множество. Они могли бы составить книгу более
толстую, чем те книги афоризмов Лабрюйера, Лихтенберга и Ларошфуко, которые
он видел на полке.
  "Не слишком ли много для одного человека? - подумал Баян. - Научный гений,
талант писателя и афориста. Не слишком ли расточительна природа по отношению
к нему?"
  Он взял с полки еще одну тетрадь. Она была самой толстой и состояла из
семи общих тетрадей. Это был дневник Наркеса. С первых же строк записи
увлекли юношу. С восхищением проглядев их, юноша тут же спохватился:
"Слушай, это же в высшей степени бессовестно - читать чужой дневник, даже
если он и разрешил", - Он поставил тетрадь на полку.
  Целый день Баян находился под впечатлением прочитанного. То ему
вспоминался один из стихов Наркеса, то один из рассказов, то возникал образ
непостижимой чистоты из "Легенды о крылатом человеке" и образ самого подлого
и низкого, то помимо воли сами собой звучали в нем яростные строки "Монолога
гения".
  ...Это я пропел миру "Песнь песней" - "Илиаду" Гомера. Это я подарил миру
редчайшие, как откровения бога, звуки скрипки Паганини, это я родил
грандиозные симфонии Бетховена. Это я ваял скульптуры Микеланджело, это я
писал картины Рафаэля.
  Это я вобрал в себя всю гордость всех лощеных аристократов, которые
когда-либо существовали на свете, и имел в себе то, что они не могли
приобрести ни за какие миллионы. Это со мной не могли не считаться и во мне
нуждались все короли, магнаты, меценаты, правители. Это меня приглашали ко
дворам сотен коронованных особ, благородных по происхождению, но уступавших
мне в гениальности, и если я вступал в отношения с ними, то ровно настолько,
насколько это не ограничивало мою независимость. Ибо я знал, что перед лицом
вечности мой гений выше их кратковременной власти...
  "Дьявольщина! Какая непостижимая титаничность духа!" - с восхищением думал
Баян.
  ...Это я один понимал, что единственный тиран, которому человек
добровольно служит, - это его гений, что нет тирана страшнее гения и что
иногда гений у человека - палач...
  "В одном предложении три афоризма. Удивительно! Ни у одного из писателей я
не встречал одной такой строки", - с безудержным восторгом, свойственным
юношескому возрасту, думал Баян.
  ...Это за моим гробом в дождливый и снежный день 5 декабря 1791 года шли
всего два человека, хотя при жизни я и назывался "божественным Моцартом".
Это над моим гробом Виктор Гюго говорил: "Он был одним из первых среди
великих, один из лучших среди избранных. Все его произведения составляют
единую книгу, полную жизни, яркую, глубокую, в которой движется и действует
вся наша современная цивилизация...
  Вот то творение, которое он нам оставил, - возвышенное и долговечное,
мощное нагромождение гранитных глыб, основа памятника, творение, с вершины
которого отныне вечно будет сиять его слава! Увы! Этот неутомимый труженик,
этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений жил среди нас той
жизнью, полной бурь, распрей, борьбы и битв, которою во все времена живут
великие люди. Великие люди сами сооружают себе пьедестал, статую воздвигнет
будущее..."
  Это меня так часто забывали при жизни и после смерти никак не могли
забыть! Это моей судьбой будут упиваться новые невежды Эйнштейна! Это мое
имя будет помогать им бороться, работать и жить!!!
  "Уникальный монолог. Только он один мог написать "Монолог гения" и
"Легенду о крылатом человеке", - думал Баян. - Интересно, печатал ли он свои
произведения и что он вообще думает о литературе и писателях? Спрошу у него
вечером", - решил он.
  Вечером, когда Наркес вернулся с работы и стал отдыхать у себя в кабинете,
юноша подошел к нему.
  - Я читал вашу литературную тетрадь и тетрадь афоризмов. Мне очень
понравилось. Не печатали ли вы эти вещи? - спросил он.
  - Подборки афоризмов печатал в журналах, а рассказы - нет.
  - И "Легенду" и "Монолог гения" не печатали?
  - Нет.
  - Но это же нельзя не печатать. Это же удивительно.
  - Не думаю. Это в школе я увлекался литературой. Одно время хотел стать
писателем, потом художником, но стал, как видишь, ученым.
  - Но это же намного лучше того, что я встречаю в некоторых книгах...
  - Видишь ли в чем тут дело... - Наркес немного задумался, стараясь точнее
выразить свои мысли.
  - Истинный писатель, такой, как я его понимаю, наряду с великими научными
или социальными проблемами поднимает в своих книгах и столь же большие
нравственные проблемы, изображает глубочайшие и самые потаенные движения
человеческой души. Он думает и говорит за все человечество. Это касается
любого художника вообще. Но так как я не смог сделать этого, то я не
публикую ничего. И пишу для себя так, как писали для себя стихи Авиценна,
Микеланджело, как писал для себя басни и фацетин Леонардо да Винчи... Сейчас
многие выдают себя за поэтов, не будучи ими на самом деле. Многие изображают
из себя гениев, обладая весьма умеренными способностями. Правда, есть и
очень редкие исключения из этого правила... - Нар