предшественников и довел значение n до пяти тысяч. Однако
доказательство теоремы в общем случае упорно ускользало, несмотря на
кажущуюся простоту ее формулировки.
  Изредка отрываясь от своей работы юноша думал: "Быть может, Великая
теорема не является абсолютно справедливой для всех значений n? И, быть
может, есть какое-то конечное, пусть даже очень малое, число примеров,
опровергающих эту теорему? Как это случилось, например, со знаменитой
китайской теоремой. Более двух тысяч пятисот лет тому назад точно такой же,
казалось бы, ясный и логический путь привел китайцев к теореме, гласящей,
что если для натурального числа n > 1 число 2^n - 2 делится на n, то число n
простое. Как это выяснилось через тысячелетия, теорема оказалась ложной:
было найдено бесконечно много четных чисел n, для которых число 2^n - 2
делится на n.
  Да и у самого Ферма есть ошибочные теоремы, - думал Баян. - В письме к
Мерсенну в 1641 г. он изложил четыре теоремы, из которых три впоследствии
оказались ошибочными и только одна справедливой.
  Итак, ошибочна или верна Великая теорема Ферма - главный труд всей жизни
гениального математика?" - Баян мучительно ломал голову над этой проблемой.
  Он встал из-за стола и, чтобы хоть немного дать себе отдых, стал медленно
ходить из комнаты в комнату. Какое-то смутное воспоминание о чем-то
необыкновенном и фантастическом возникло вдруг в нем.
  Он вспомнил! Он понял, чего хотел! Этот необыкновенный и фантастический
мир рядом!
  Баян вышел из кабинета, прошел по коридору и остановился у дверей из
толстого резного стекла. Открыл створки, переступил порог и очутился в
волшебном фантастическом мире. Зеркальные стены, отражаясь одна от другой,
создавали впечатление нескончаемого множества комнат. В этой комнате,
бесконечной, как миры во Вселенной, было много фонтанов, много черных
высоких статуй и много Баянов. Разглядывая бесчисленные свои отражения,
юноша вдруг подумал: "А что если на какой-то планете в каком-то из миров во
Вселенной, в какой-то цивилизации другой Наркес уже давно совершил открытие
формулы гениальности, которое нам, землянам, кажется новым и грандиозным? И
другой Баян стоял точно в такой же зеркальной комнате и думал точно о том же
самом, о чем думаю сейчас и я? Можно категорически утверждать в этом
странном мире, что такого никогда не было и не будет, или нельзя? "И ветры
возвращаются на круги своя", - вспомнил он знаменитые слова.
  Он в задумчивости вышел из кабинета. В последнее время он любил охотиться
за мыслью, бродить в ее джунглях и, подобно бесстрашным землепроходцам,
находить в них свои тропы. Это доставляло ему огромное наслаждение. Это было
как путешествие по великой не исследованной стране. И в этой стране, в этой
Вселенной мысли, каждый находил что-то сообразно своим способностям и
интересам. Кто-то находил одну удачную мысль, и она в форме афоризма или
крылатого выражения навсегда оставалась в памяти людей. Энтузиасту более
смелому и пытливому удавалось найти сразу много хороших мыслей, как
например, Ларошфуко и Лабрюйеру. Отдельным отважным исследователям, подобно
Колумбу, удавалось находить целые материки. Это уже были Колумбы во
Вселенной мысли: Фирдоуси, Данте, Бальзак, Кеплер, Ньютон, Эйнштейн и другие
гиганты. Но, в отличие от этих беспокойных духом людей, некоторые даже и не
знали о том, что самая удивительная из всех видов охоты на земле - охота -
за мыслью.
  Баян снова прошел в свою комнату и продолжил работу. Он все больше
убеждался в том, что полное доказательство теоремы требовало создания новых
и глубоких методов в теории диофантовых уравнений, поэтому он все свои силы
перенес в область вспомогательных, но крайне необходимых поисков, Только
астрономы, математики и физики знают, какую непостижимо грандиозную
вспомогательную работу приходится выполнять иногда в течение многих десятков
лет, чтобы вывести коротенькую конечную формулу, в которой спрессуются
законы вселенной, бесчисленные соотношения материи или состояние вещества.
Только люди, связанные с математикой, могут понять, ценой каких усилий
жители маленькой, затерявшейся на окраине безмерного звездного мира планеты
проникают в тайну устройства этого великого целого, проникают с помощью
математики. Баян испробовал великое множество вариантов доказательств. Но
решение теоремы упорно ускользало. Порой ему казалось, что она лишена
всякого логического смысла и представляет собой нечто вроде "перпетуума
мобиле". "Не может быть, - думал в такие мгновения юноша, - чтобы Ферма,
отличавшийся необыкновенной сдержанностью в проявлении своих чувств, и с
радостью сообщивший об открытии Великой теоремы, мог заведомо сказать
неправду, заявив, что нашел путь решения теоремы, если бы он действительно
не нашел его. Безусловно, она имеет какое-то решение, ключ к которому пока
не удается подобрать никому". И он снова и снова яростно набрасывался на
теорему.
  Со времени отъезда Шаглан-апы Баян начал задумываться над многими вещами.
Какая-то гигантская работа подспудно и постоянно совершалась в его сознании.
Могучий дух, пробудившийся в нем, позволял ему теперь трезво оценивать
истинное или ложное достоинство других, за тончайшими дипломатическими
ухищрениями видеть реальный масштаб мысли, души и дела каждого человека. В
нем словно проснулась и теперь продолжала расти чудовищная проницательность.
Он стал с необыкновенной отчетливостью распознавать все заблуждения,
присущие обычно человеческому разуму, от самых малых до самых больших.
Принято, например, считать, думал он, что человек с большими знаниями, с
огромной эрудицией и есть человек богатой, редкой души. А ведь это совсем не
так. Сила разума еще не означает совершенства души. Можно даже сказать более
определенно: сила разума и совершенство души - понятия абсолютно разных
категорий, две разные субстанции человеческого духа. Можно быть великим
человеком и иметь далеко не совершенную душу. Таким, как величайший мастер
  закулисных межгосударственных переговоров, непревзойденный подлец и
лицемер Талейран, или гений и изобретатель шантажа Аретини, или гигант аферы
Казанова. А можно ли назвать совершенными души величайших завоевателей,
таких, как Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон и
  других, патологическая жестокость которых была равна только их
маниакальному стремлению завоевать весь мир, походы которых унесли с собой
миллионы жизней и не раз топили в крови все человечество? Не железному ли
хромцу Тамерлану принадлежат слова: "Вся вселенная недостойна того, чтобы
иметь двух повелителей"? Совершенными их души никак не назовешь, хотя у них
и не отнять гениальности. Значит, сильный разум и нравственная сила души
далеко не одно и то же. Стремление совершенствовать только разум при полном
забвении сил души всегда приводит не только к однобоким, но и печальным
последствиям. Разве не погибли многие народы древности, подобно народам
Вавилона и Греции, достигшие высочайшего развития своих цивилизаций, только
потому, что полностью потеряли элементарные устои нравственности, жизненно
необходимые как в судьбе отдельного человека, так и в судьбах государств? -
думал юноша. Эти размышления о нравственности, порой очень мучительные, все
чаще и чаще приводили его к удивительным и необыкновенным выводам.
  В последние дни он много думал о Наркесе. Он привык его видеть отзывчивым,
добрым, простым. А кем, в сущности, был для своего народа этот блистательный
молодой человек, почти юноша? Человек, в котором с равновеликой силой
сочетались гениальность разума и гениальность души? Некогда Чингиз Айтматов
хорошо назвал Мухтара Ауэзова "глазами нации". Наркеса Алиманова он, Баян,
назвал бы гением нации, высочайшей вершиной, которую когда-либо удастся
достичь национальному духу. Вместе с тем Наркес - высочайшее напряжение
нравственной мысли современного цивилизованного мира. "Он поднял
человеческий разум, как титан Атлант землю, - думал юноша. - Как Аристотель
есть Греция, Коперник - Польша, Кеплер - Германия, Ньютон - Англия, Эйнштейн
- Америка, Алиманов есть Казахстан".
  Изредка, на короткие мгновения отрываясь от своей работы, он думал и о
значении Великой теоремы Ферма для математики и для всей науки в целом. Он
понимал, что открытие, над которым он работал, необычайно нужно людям.
"Нужно людям... - ловил себя на мысли Баян. - Что-то очень-очень знакомое...
Ах, да, это от Наркеса. Все в его стихах, рассказах, легендах и афоризмах
кричит о великой любви к людям. Откуда у него все это? Видно, долгие годы он
был обделен любовью людей. Но как это могло произойти? Быть может, их
отталкивала его напускная гордость, которой одною он прикрывал все беды и
напасти своей жизни? Ткни пальцем в этот ложный панцирь - и сразу обнажится
самое искреннее и самое чистое сердце, которое только можно встретить. Или,
быть может, окружающим не нравилась его безмерная вера в себя, в свои силы -
единственное оружие гения, с которым он борется против величайшего множества
трудностей на великом пути своем и которое одно только и помогает ему
совершить подвиг ради людей? Он не может спрятать эту чудовищную веру в себя
и в свою миссию ни перед кем, даже если бы он очень хотел этого. Ибо эта ни
с чем не соизмеримая вера - это он сам, а себя никуда не спрячешь. Или, быть
может, их отталкивали его уникальные способности? Но этого не может быть,
это слишком невероятно, хотя ему тоже порой кажется, что ни одно из самых
высоких достоинств человека не мешает ему иметь искренних и настоящих друзей
так, как гениальность. Как бы там ни было, только для него у них не
находилось помощи, только для него у них не находилось хороших слов. Были и
такие, которые мешали ему, ибо не всегда то, что нужно народу, бывает нужным
отдельным людям. Он и сам как-то обмолвился об этом: "А сколько сородичей с
завидным упорством цеплялось за полы моего костюма, боясь, что труды мои
выйдут на мировую арену. Люди, для которых слава нации - это пустой звук и
для которых собственное крохотное благополучие заслоняет собой все
человечество. Если бы не эти подлецы, я совершил бы открытие формулы гения
на десять лет раньше". Чувствовалось, что эти несколько соплеменников
основательно "удружили" ему. Еще не зная их имен, юноша уже ненавидел их.
"Мыркымбаи мои, мыркымбаи", - несколько раз невольно и с горечью повторил он
про себя. Но он все равно верил, что настанет день, когда народ,
проникнувшись его великой любовью к нему, тоже полюбит его и опрокинет этих
нескольких жалких людей. И навсегда сохранит в своей неумолимой памяти их
имена, подобно тому, как он сохранил в своей памяти имена врагов всех
великих людей. Смешно было бы и думать иначе...
  За работой и размышлениями медленно и однообразно текли дни. В один из
таких дней Баян засиделся допоздна. Еще раньше он почувствовал, что нащупал
наконец верный путь решения теоремы и, увлеченный работой, не заметил, как
быстро пролетело время. Когда он очнулся и оторвал голову от бумаг, была уже
глубокая ночь. Движение на улице, необычайно интенсивное днем, сейчас
заметно ослабло. Было, вероятно, около трех-четырех часов ночи. Решив
немного остудить лицо и лоб холодной водой, Баян вышел в коридор. Проходя в
темноте мимо зала, он вдруг услышал серебристый звон колокольчика. Звуки
были необычно оживленными. Они то торопливо набегали друг на друга, словно
захлебываясь в своем перезвоне, то неожиданно рассыпались и исчезали.
Казалось, что невидимые духи, спустившись на землю, вели сейчас между собой
беседу, понятную только им самим. В то же время в ночной таинственности
звуков было что-то пугающее и потустороннее. Наскоро освежив в ванной лицо
холодной водой и осушив его полотенцем, Баян, не останавливаясь, прошел мимо
зала и вошел в свою комнату. Раскладывая постель на тахте, он невольно
подумал: "Не так ли и красота? При ярком свете дня она кажется людям
полезной и нужной, а при черных красках судьбы становится трагической".
  Всю ночь он слышал во сне дивные волшебные звуки.
  Утром за чаем Наркес обратился к юноше:
  - Ну что, дружок. Я думаю, настало нам время расстаться. Здоровье у тебя
наладилось. Можешь теперь жить дома. Не забывай только аккуратно вести
записи. - Он с улыбкой взглянул на юношу. Простившись с уходившей на работу
Шолпан, Баян быстро собрал свои нехитрые пожитки и, в последний раз
оглянувшись по сторонам, вышел из квартиры вместе с Наркесом. Наркес
подбросил его на машине к дому и, сказав: "Передай привет от меня домашним",
- поехал на работу.
  Приехав в Институт и поднявшись к себе, он проглядел от начала до конца
все документы о ходе текущих экспериментальных работ, которые приготовил
вчера, и вместе с ними поехал в Академию, к Сартаеву.


  Четыре дня Баян не давал о себе знать. На пятый день позвонил прямо в
кабинет Наркеса.
  - Наркес-ага! - восторженно кричал в трубку юноша. - Я только что прочитал
в "Математических анналах" свою работу. Рядом с ней даны и комментарии
ученых. Наркес-ага! - от избытка чувств восклицал он, - Если вы разрешите,
то я сейчас приеду к вам.
  - Давай, - коротко ответил Наркес.
  Он понимал Баяна. Это была первая и большая победа юноши, и трудно было
скрыть в его возрасте такую радость.
  Через некоторое время приехал Баян, сияющий, радостный, с толстым журналом
в руках. После того, как Наркес проглядел в журнале статью и прочел
комментарии ученых, юноша неловко и робко обратился к нему:
  - Наркес-ага... Вы простите меня за то беспокойство, которое я доставил
вам во время кризиса... И маму мою простите... - глухо добавил он, виновато
опустив глаза.
  - Я и не обижался на нее... - взглянул почему-то в сторону Наркес. - Я
знал, что будет очень трудно... Она и не виновата ни в чем. Просто ей в тот
день позвонил индуктор... индуктор, которого я никак не могу установить...
  Помолчав некоторое время, он произнес:
  - Да, еще вот что. Не зови меня так почтительно "ага". Зови, как прежде,
на "ты". Хорошо, старик? - весело улыбаясь, спросил Наркес.
  - Хорошо, - с готовностью подхватил юноша.
  Домой он уехал поздно вечером.
  Наркес продолжал размышлять о публикации. Он часто встречал в последнее
время отзывы об открытии Баяна на страницах республиканской - и союзной
печати. Его неоднократно поздравляли по поводу этих сообщений многочисленные
друзья и знакомые из Академии, творческих Союзов республики и других
организаций. Наркес радовался открытию не меньше, если не больше Баяна,
потому что в первом большом успехе юноши он видел зародыш его будущих
грандиозных побед на научном поприще. Умение видеть в слабых еще ростках
каждого явления весь его будущий масштаб и значение являлось резко
выраженной индивидуальной чертой Наркеса, одним из свойств его научного и -
шире - интеллектуального ясновидения.
  "Ну что ж, - сказал он мысленно самому себе.
  - Весь первоначальный этап эксперимента уже полностью пройден. В
кратчайший мыслимый срок Баян поднялся до уровня великих ученых. В
кратчайшее же ближайшее время он обойдет их всех. Впереди теперь -
апогей!!!"


  Через неделю Наркес вылетел в Москву, где проходил сбор членов делегации,
которой предстояло принять участие в юбилее Венского Университета. Кроме
Наркеса, в состав советской делегации вошли крупнейшие академики страны: Н.
И. Добронравов, А. X. Юнусов, Б. Т. Бейшеналиев и Э. П. Марцинкявичус.
Делегацию возглавил президент Академии наук СССР, лауреат Нобелевской премии
А. В. Мстиславский.
  После короткого сбора советские ученые вылетели в Вену.


4


  Вена встретила гостей радушно. Весь аэропорт был украшен красочными
транспарантами. Гремела маршевая музыка. Тысячи венцев с улыбками и цветами
встречали участников предстоящего юбилея. Один за другим в венском аэропорту
приземлялись лайнеры, в которых прибывали делегации зарубежных ученых. .Во
всеобщем ликовании, в радостных встречах и знакомствах, в торжественности
коротких митингов и речей - во всем этом чувствовалось начало огромного
национального праздника. После митингов каждую из вновь прибывших делегаций
представители Университета сопровождали в город и устраивали в роскошных
отелях. Советскую делегацию разместили в фешенебельных номерах отеля
"Альпы", расположившегося, как и весь город, у подножья Альп. До конца дня
советские ученые решили отдохнуть. С завтрашнего дня начинался юбилей
Университета.
  Юбилейные торжества, славившиеся всегда своим грандиозным размахом, в этом
году обещали быть особенно пышными. Число зарубежных гостей превышало
четыреста человек. Среди них были президенты Академий наук многих стран,
ректоры и многочисленные представители крупнейших университетов большинства
стран Европы, США, Азии и Африки, многие видные ученые.


  С утра предстояло возложение венков на гробницу основателя Университета
герцога Рудольфа.
  В начале десятого советская делегация была в полном сборе и на присланных
машинах направилась к Университету. Однако, еще задолго до него оказалось,
что все окрестные улицы и площади запружены народом. Жители Вены, нарядно
одетые, с утра вышли на улицы, как на праздник. Проехать среди этих огромных
масс народа представлялось немыслимым, и только полицейские, длинной
цепочкой выстроившиеся вдоль всех соседних улиц, обеспечивали движение машин
с зарубежными делегациями.
  Не доезжая до Университета, советские ученые, как и все гости, вышли из
машин и заняли свои места в колонне, которой не было видно конца. Все с
интересом ждали начала торжественной процессии. Наконец в десять часов
процессия тронулась. Впереди ее шли два кардинала - австрийский и
специальный делегат Ватикана. Им предстояло совершить богослужение с
возложением венка.
  Длинной колонной шли профессора Университета. Они были в ярких
многоцветных мантиях и в головных уборах. За ними следовали колонны
зарубежных гостей. За гостями шли бесчисленные ряды студентов с горящими
факелами. Вся эта процессия, растянувшаяся более чем на полтора километра,
двигалась от Университета к собору Святого Стефана через центральную часть
города. На всем ее пути были выстроены цепи почетного караула из студентов,
облаченных в старинные университетские униформы. За этой цепочкой сплошной
стеной стояли огромные толпы горожан, криками и восклицаниями
приветствовавшие процессию. Наркес впервые видел такое грандиозное зрелище,
напоминавшее знаменитые средневековые церемонии. Идя в процессии и видя по
сторонам возбужденные лица, горящие глаза и высоко вскинутые в радостных
приветствиях руки, Наркес подумал о том, что вот так же среди огромных толп
ликующего народа ехала по улицам Турели, Орлеана, Жаржо, Божанси, Труа,
Шалона, Реймса его Жанна д'Арк... Теперь, спустя более пяти столетий, по
улицам, запруженным народом, шел он, Наркес. Ибо он так же, как и безмерно
любимая им Жанна д'Арк, был нужен людям. Ибо он так же, как и Жанна д'Арк,
сквозь слезы и страдания шел к своей цели и верил, что достигнет ее. Ибо он
так же, как и Жанна д'Арк, состоял не из плоти, бренной и легко ранимой, а
из бесконечной, не имевшей никаких границ веры в свою миссию. Ибо он так же,
как и Жанна д'Арк, совершил свою миссию на этой земле.
  Он думал о чуде.
  О чуде, которое совершил он, мальчик из Ассы, маленького казахского аула.
Ценой величайших жертв и усилий достигший самых больших высот человеческого
духа, совершивший открытие, которое мировая научная общественность
единодушно признала самым великим открытием за всю историю человечества.
Несмотря на то, что были такие корифеи, как Птолемей, Аристотель, Коперник,
Галилеи, Кеплер, Ньютон, Эйнштейн - десятки и сотни величайших научных
гениев, органов, созданных природой для познания самой себя. Если бы в самом
начале пути, когда в школе он тщательно изучал и штудировал биографии этих
гениев, кто-нибудь сказал бы ему, что он превзойдет их всех, он счел бы
этого человека сумасшедшим. Позже, уже осознав свою цель и стремясь к ней,
сколько лишений перенес он, чтобы утвердить себя, преодолеть сопротивление
всякого рода дельцов от науки, глухую зависть высо