й возможности. Наркес
встал, подошел к телефону и набрал номер Мурата Мукановича.
  - Это ты, Наркес? Ты уже вернулся? - обрадовался старый профессор.
  - Да, сегодня, - ответил Наркес. - В Вене я узнал о том, что Баян доказал
Великую теорему Ферма. Это правда?
  - Да. Работа срочно набирается в этом номере "Математических анналов". Это
гениальное открытие. Самое интересное в этой теореме то, что над ней ломали
голову лучшие математики четырех столетий. Да, кстати, почему ты ничего не
сказал об эксперименте, когда он вывел формулу Лиувилля?
  - Я думал, что еще рано говорить об этом...
  - Трудно найти слова, чтобы оценить твое открытие, Наркесжан...
  - Спасибо, Мурат Муканович, спасибо...
  Наркес еще немного поговорил со старым академиком и положил трубку.
  Вскоре пришла Шолпан. Супруги сдержанно поприветствовали друг друга, после
чего Шолпан приступила к расспросам о поездке. В четыре часа, задолго до
конца рабочего дня, Наркес сходил в детский садик и привел Расула, который
необыкновенно обрадовался, увидев отца. Дома Наркес извлек из дорожного
чемодана все игрушки, которые он купил в Вене для сына, и долго играл с ним.
Вечер пролетел незаметно.


6


  Утром Наркес не успел приехать на работу, как его тут же окружили
сотрудники. Все поздравляли его с открытием Баяна и расспрашивали о Вене. На
каждом этаже толпа все росла, пока, наконец, в вестибюле третьего этажа
перед своим кабинетом Наркесу не пришлось провести довольно долгую беседу.
Вопросы сыпались со всех сторон. Наркес отвечал на них, перемежая серьезное
с шутками. В коридоре то и дело слышался смех. Тут из приемной вышла Динара.
Увидев Наркеса, она сперва растерялась, потом, справившись со своим
волнением и приблизившись к нему, произнесла: "Здравствуйте, Наркес
Алданазарович... Вас вызывает министр".
  Еще немного поговорив с сотрудниками, Наркес спустился вниз и поехал в
министерство.
  В приемной министра его встретила секретарша, пожилая и немногословная
женщина. Любезно поприветствовав Наркеса, она тут же вошла в кабинет. Через
минуту вышла.
  - Вас просят зайти, - сказала она.
  Наркес вошел. Министр был один. Поднявшись навстречу Наркесу, высокий,
грузный, уже в годах, Калтай Мухамедгалиевич Файзуллаев улыбнулся.
  - Здравствуйте, Наркес Алданазарович.
  - Здравствуйте, Калтай Мухамедгалиевич.
  Они обменялись рукопожатиями.
  - Как съездили в Вену? - спросил Калтай Мухамедгалиевич. - Как прошел
юбилей Университета?
  - Интересный был юбилей... - медленно ответил Наркес, глядя в сторону
окна.
  - Мы слышали о вашем открытии, Наркес Алданазарович. Давно вы провели этот
эксперимент?
  - Пятого марта.
  - В списке экспериментальных работ Института за первый квартал он не
значился, говорят? Верно это или нет?
  - Да, я хотел подождать... - ответил Наркес.
  - С чем, с результатом? - добродушно улыбнулся Калтай Мухамедгалиевич. -
Поздравляю вас, Наркес Алданазарович, с открытием. - Министр остановился и
снова продолжал: - Такое открытие не запланируешь... Откровенно говоря,
иногда один ученый может сделать больше, чем несколько специализированных
институтов, что, конечно, не умаляет их роли, - добавил Калтай
Мухамедгалиевич. Он был в очень хорошем расположении духа.
  - Мы вас вызвали вот по какому поводу, Наркес Алданазарович. Как вы
знаете, в изучении проблемы формирования математических способностей у детей
дошкольного возраста в последнее время достигнуты новые результаты. В связи
с новыми исследованиями в этой области возникла необходимость заново
пересмотреть всю методологию обучения детей в школах и в первую очередь в
специализированных школах: математических и т.д. Нужно составить новое
руководство по психогигиене умственного труда для детей школьного возраста,
с тем, чтобы добиться более высокого уровня их подготовки по сравнению с
настоящим временем. Не возьметесь ли вы за это дело? Если вы согласны, то
позднее, на коллегии, мы конкретнее поговорили бы по этому вопросу.
  - Хорошо, я подумаю над этим.
  - Подумайте, пожалуйста. Нам кажется, что в этом есть немалое рациональное
зерно.
  Наркес тепло простился с Калтаем Мухамедгалиевичем и вышел.
  Вечером приехал Баян. Он очень обрадовался, увидев старшего друга,
расспрашивал его о Вене, о юбилее Венского Университета, рассказывал о
последних своих новостях. Пробыв у Наркеса до вечера, он уехал.


7


  Через три дня состоялось общее собрание Академии. На повестке дня его
стояли два вопроса: сообщение Алиманова о поездке в Вену на юбилей Венского
Университета и открытие формулы гениальности.
  Сразу же после обеденного перерыва Наркес поехал в Академию. Перед началом
собрания он хотел повидать Аскара Джубановича. Он шел по длинному и очень
светлому коридору второго этажа, устланному красными ковровыми дорожками,
направляясь в приемную президента, когда дверь кабинета Сартаева, мимо
которого он проходил, открылась, и из нее вышли Карим Мухамеджанович и
Ахметов. Карим Мухамеджанович что-то с улыбкой говорил Капану Кастековичу.
Увидев перед собой Наркеса, оба замолкли. Улыбка сошла с лица Сартаева и в
следующее мгновение появилась снова. Пожилой ученый сделал вид, что
необыкновенно обрадовался встрече, и протянул для приветствия руку.
  - Наркесжан, когда ты вернулся из Вены? Как прошли торжества? Как домашние
поживают?
  Задавая вопросы один за другим и не выпуская руку Наркеса из своей руки,
он еще раз крепко пожал ее.
  - Поздравляю тебя с открытием! Мы узнали о нем, когда ты был в Вене. Ты
еще раз поднял престиж нации на мировой арене. Еще раз поздравляю от всей
души! Это самый крупный мыслимый шаг, который когда-либо суждено сделать
человеку...
  - Спасибо, - сдержанно ответил Наркес.
  Капан против своего обыкновения промолчал и тоже пожал руку.
  Наркес направился дальше, размышляя о встрече. "Если бы с Баяном случилось
что-нибудь непредвиденное, он упрятал бы меня в тюрьму. А теперь я стал для
него Наркесжаном. Шитая белыми нитками "многомудрая" азиатская хитрость... А
что здесь делает Капан? Какие дела могут быть у завлабораторией Института к
академику-секретарю отделения? Очевидно, только личные... Если мой приятель
дружит с моим врагом, то надо быть осторожнее с таким приятелем". Тягостное
и неприятное чувство возникло у него. Оно рассеялось, когда он увидел
президента. Аскар Джубанович подробно расспросил о здоровье, о семье, о
поездке в Вену.
  - Ну что, Наркес Алданазарович, - Аскар Джубанович с улыбкой взглянул на
него. Большие карие глаза его мягко лучились светом, - поздравляю вас с
открытием. Нелегко вы пришли к нему, знаю. Но вы сделали большое дело для
науки, для народа...
  - Мы сделали, Аскар Джубанович... - делая ударение на первом слове,
улыбаясь, подчеркнул Наркес и взглянул на президента. Лицо его почему-то
вдруг стало серьезным. - Я очень благодарен вам, Аскар Джубанович... И люди
тоже не забудут вашей помощи мне...
  - Помочь в нужном, настоящем деле - большая честь для каждого. Правда, не
всегда это удается... - Аскар Джубанович снова улыбнулся. - В этот раз
удалось...
  Они еще поговорили о разных вещах, затем прошли в конференц-зал.
  На расширенном заседании в конференц-зале Наркес рассказал о юбилейных
торжествах Венского Университета, коротко сообщил об их церемониале и
подробно остановился на заседаниях многочисленных секций. После выступления
он ответил на все вопросы присутствующих. Затем выступили академики, давая
оценку открытию формулы гениальности. О значении Великой теоремы Ферма для
математики и о судьбе поисков ее решения математиками многих стран на
протяжении четырех столетий кратко рассказал присутствующим Мурат Муканович
Тажибаев. Среди многих ораторов выступил и Карим Мухамеджанович. Прилагая к
имени Наркеса крайне высокие эпитеты, он изощрялся в словах любви и
благодарности к "великому", как он сказал, "гению казахского и других
народов". Наркес сидел, опустив голову и стыдясь взглянуть на Карима
Мухамеджановича. Он чувствовал себя, как провинившийся школьник перед
учителем. Мучение его усугублялось мыслью о том, что думают все
присутствующие в зале, прекрасно знающие о многолетнем отношении Карима
Мухамеджановича к нему, и о том, что они сейчас с любопытством смотрят на
него, пытаясь определить по выражению его лица реакцию на слова Сартаева. Он
боялся взглянуть в зал, чтобы не встретить чьей-нибудь неосторожной улыбки.
Карима Мухамеджановича же подобные пустяки не смущали. Во время затянувшейся
панегирической речи на толстом и слишком смуглом лице его не дрогнул ни один
мускул. Было видно, что пожилой ученый не сегодня и не вчера привык к
подобным удивительным метаморфозам и что совесть его столь же необыкновенно
гибка и подвижна, как и спины некоторых людей при их встречах с начальством.
Полностью пропев свою песню любви к Наркесу, он с достоинством сошел с
трибуны. Только когда Карим Мухамеджанович кончил выступать, прошел между
рядами и сел на свое место, Наркес незаметно для сидящих рядом облегченно
вздохнул и, подняв голову, взглянул в зал.
  В эти же дни Наркес побывал на приеме у первого руководителя республики.
Как и во время предыдущих встреч, он подробно расспрашивал Алиманова о
работе, о личной жизни, о нуждах и делах Института.
  Потянулась вереница счастливых и по-особому значительных дней. Наркес
получал письма, телеграммы от ученых, деятелей искусства, трудящихся.
Продолжали поступать приветствия, отзывы и поздравления из-за рубежа.
Крупнейшие газеты многих стран откликнулись на открытие Алиманова.
Большинство из отзывов приводилось в союзной и республиканской печати.

  "Алиманов, - это чудо века, - писала "Нью-Йорк Тайме". - Много еще чудес
явится до конца века, но самым большим из них будет чудо Алиманова. Этот
юноша настолько превосходит все величайшие умы нашего времени, что одиноко
шагает далеко впереди всего человечества. Алиманов - гордость и слава
мировой цивилизации, всего прогрессивного человечества".

  "Алиманов - один из самых колоссальнейших умов, которые человечество
когда-либо выдвигало из своей среды, - писала "Дейли уоркер". - Пройдут
времена, забудутся имена всех мало-мальски известных ныне людей, забудутся
имена многих великих людей нашего века, но гигантская фигура Алиманова с
течением времени будет становиться все более и более грандиозной. Нет ни
малейшего сомнения в том, что только последующие поколения сумеют понять и
оценить во всем объеме все величие и мощь его научных идей. Для
современников он так и останется одним из многих выдающихся ученых нашего
времени. Потомки же скажут: "Алиманов - это гениальнейшая фигура всей
современной цивилизации".

  "Трудами по проблеме гениальности Алиманов внес гигантский вклад в мировую
науку, в общечеловеческую культуру, - писала "Юманите". - Открытие же
формулы гениальности, совершенное Алимановым, навсегда сохранит его
приоритет за одним из величайших достижений естествознания.
  В современной мировой науке, бесспорно, нет ни одной конгениальной
Алиманову личности. Титаническая фигура Алиманова стоит особняком даже среди
наиболее знаменитых людей нашего века. Этот непостижимый молодой человек, по
мнению крупнейших мировых научных авторитетов, является таким же великим
ученым, как и гиганты познания всех предшествующих цивилизаций".

  "Алиманов, - писала "Мундо обреро" - есть явление в мире науки
единственное, имеющее свое особое, ему одному данное назначение. Вся жизнь и
открытия Алиманова - это самый великий подвиг, когда-либо совершенный
человеком для человечества".

  "Коррьере делла сера" писала:
  "Несмотря на свой молодой возраст, Алиманов столь же большой ученый в ряду
таких титанов человеческого познания, как Аристотель, Фараби, Кеплер,
Ибн-Сина, Коперник, Ньютон, Эйнштейн".

  Подобных отзывов было множество.


8


  Когда улегся шквал поздравлений и приветствий со всех концов земли и изо
всех уголков Родины, всевозможных заседаний, приемов и банкетов, Наркес стал
готовиться к новой большой работе - монографии, посвященной открытию. Как и
все самые большие гении, он был рожден не для парадных сторон жизни, не для
радостных и счастливых отдельных ее моментов, а для изнурительного, ни с чем
не соизмеримого грандиозного труда в познании мира. По приблизительным
расчетам Наркеса, работа над монографией должна была занять немало времени,
включая подготовительный период по сбору огромного количества материалов и
их обработке. Сюда же должны были войти и результаты его многолетних
экспериментов с приматами, от обнародования которых он воздержался в свое
время. С особым нетерпением он ждал обычно пятницу. Это был творческий день
Наркеса. В этот день он занимался своими делами: редактировал и готовил к
изданию свои старые и новые научные работы, писал статьи, знакомился с
трудами по смежным областям медицины, которые присылали ему для отзыва
ученые из разных стран, или отвечал на письма зарубежных коллег.
  Вот и сегодня с утра Наркес решил основательно поработать, когда раздался
телефонный звонок. Звонила Динара.
  - Здравствуйте, Наркес Алданазарович, - послышался в трубке нежный и
красивый голос девушки. - Извините, что я побеспокоила вас. Сейчас сообщили,
что в десять часов наш Институт должна посетить делегация сотрудников
нейрохирургического Института из Кейптауна.
  - Хорошо. Я сейчас приеду, - ответил Наркес.
  Быстро собравшись, он поехал на работу. Провел с зарубежными гостями около
двух часов, знакомя их с работой многочисленных лабораторий Института, с
новейшей отечественной аппаратурой, с новыми достижениями и будущими планами
в научно-исследовательской деятельности коллектива. Подробно ознакомившись с
Институтом, гости поехали на встречу в Академию.
  Близилось время обеда. Наркес уже собрался уходить домой, когда в кабинет
вошла Динара.
  - Наркес Алданазарович, вы не забыли, что завтра, в субботу, наш коллектив
решил съездить на загородную прогулку, устроить пикник...
  - Нет, не забыл. Динара.
  - Вы, конечно, поедете, Наркес Алданазарович? - очаровательно улыбнулась
девушка. - От коллектива нельзя отставать, - по-детски лукаво и доверчиво
улыбнулась она.
  Ах, эта доверчивость... Он всегда чувствовал себя беспомощным перед
доверием и добротой... Наркес молча смотрел на девушку.

   "Пока достанет сил, пойду я за тобой,
   Но если упаду, идя твоей тропой,
   То, втайне от тебя мечтая о тебе,
   Я сяду, - загрущу тогда я о тебе", -

мысленно произнес он про себя строки Джами и вслух сказал:
  - Я, наверное, не смогу поехать, Динара. Родственники ко мне приехали
вчера из аула... Пожилые люди...
  Гостей не было. Он просто бежал от своей любви.
  Девушка промолчала.
  Весь вечер Наркес думал о Динаре. Видя его замкнутое и задумчивое лицо,
Шолпан пошутила за чаем: "О чем ты так грустишь и страдаешь? Жена у тебя
умерла, что ли?"
  Наркес промолчал.
  На следующий день он остался дома один. Шолпан ушла на лекции. Дома был и
Расул: садик в субботу не работал. Оставшись наедине с собой, Наркес, как
это часто с ним случалось в последнее время, стал снова думать о Динаре. Он
долго ходил в раздумье по кабинету, потом подошел к окну и, пытаясь отвлечь
себя от мыслей о девушке, стал смотреть во двор. Во дворе играли маленькие
ребята. По тротуару на соседней улице проходили юноши и девушки. Неторопливо
шли пожилые люди. Бесшумно сновали легковые автомашины. Но Наркес словно не
замечал ничего. Он думал о Динаре.
  В комнату вбежал Расул.
  - Папа, а, пап, а где мама? - спросил он.
  - Мама на работе, сына, - ответил Наркес, стараясь подавить боль в себе
при виде Расула.
  Он притянул сына, прижал его к себе и несколько раз с чувством не
осознаваемой еще полностью вины перед ним погладил по головке.
  - Ты любишь меня? - спросил он.
  - Любу, - ответил Расул.
  На глазах у Наркеса выступили слезы.
  - Па-па, а что ты пла-ачешь? - медленно и нараспев спросил Расул.
  - Я тебя тоже люблю... - сказал Наркес. - Ну, иди, поиграй...
  Мальчик с готовностью побежал в соседнюю комнату, к своим игрушкам. Глядя
ему вслед, Наркес думал: "Мой сын, мой Расул. Чем виноват он передо мной или
перед ней, Шолпан, перед нашей многолетней семейной драмой? Ни одна, пусть
даже самая золотая женщина в мире не заменит ему родную мать, единственную
мать... Она всегда будет для него самой близкой и самой лучшей, какой бы она
ни была для меня... А кто заменит ему меня, родного отца, как и мне его,
моего Расула?
  Самое главное на этом свете - любить не себя, а других, любить человека. И
если надо, то уметь принести себя в жертву другим..." От этой мысли ему
стало спокойнее. Он отошел от окна и стал медленно ходить по комнате, весь
во власти светлого, возвышенного и грустного чувства.
  Чтобы мечтать о большой любви, надо быть достойным ее. Чтобы встретить ее,
нужно носить ее в себе самом. Любовь, как и чудо. Когда веришь в нее, то
рано или поздно она приходит. Любовь, собственно, и есть чудо. Она лежит в
основе любого чуда, которое только способен сотворить человек... Любовь...
Любовь... Сколько о ней сложено легенд и песен? И сколько сложат еще?
Стареет мир, приходят все новые и новые поколения людей и каждый раз человек
открывает это чувство для себя заново. Открывает, как и всякое таинство,
трудно и мучительно, ибо не бывает легкой большой любви.
  Школу он окончил в двенадцать лет. Сразу поступил в институт. Потом долгие
годы болел, непостижимо много работал, В эти мучительно трудные годы
формировались его способности, рождались и окончательно возмужали его идеи,
которым было суждено в будущем совершить революцию в науке. В эти годы он
встретил Шолпан. Жизнь у них сложилась нелегкой и долго как-то не могла
войти в колею. Шолпан судила о способностях мужа только по факторам
материального благополучия в семье и по его продвижению по служебной
лестнице, о котором Наркес, занятый изнурительным умственным трудом, не
помышлял и минуты. Непонимание ею своего мужа в те годы достигло гротескных
и уродливых форм. Со временем все стало сглаживаться, терять свою остроту.
Но все эти долгие годы сердце мучительно тосковало по огромному, непонятному
чувству. Билось, путалось, надеялось, звало кого-то... И когда все было
безнадежно потеряно, пришла Динара, чистая, как слеза святого... Но слишком
поздно она пришла... В жесточайших страданиях личной жизни, в громадных, ни
с чем не сравнимых трудностях на пути к своим открытиям, растерял он великую
неугасимую свою мечту о семейном счастье, потерял веру в то, что сможет
когда-либо достичь его. Быть может, он действительно всю жизнь мечтал о
несбыточной химере, стремился к иллюзорному миражу, неумолимо возникавшему
перед ним и манившему его все эти годы? В самом деле, можно ли, перешагнув
рубеж, разделяющий его бытие на две половины, в полдень своей судьбы, начать
жизнь сначала, как неопытный желторотый юнец? Имеет ли это смысл? И не
впадет ли он в ошибку, которую совершали до него многие пожилые знаменитые
люди, женившиеся на молодых девушках и оставшиеся в конце концов
обесславленными перед людьми, как и король из знаменитой андерсеновской
сказки? Кто или что может гарантировать, что жизнь, начатая сначала в
тридцать два года, будет более благополучной, чем прежняя? Мировая слава,
его состояние или его научный гений? Разве не Наркес лучше, чем кто-либо,
знал, что все это не имеет никакого отношения к семейному счастью? Он должен
смириться с мыслью, что счастье в этом главном своем проявлении потеряно для
него навсегда. Единственный смысл его семейной жизни теперь - это Расул,
который безмерно любит отца. Но сын всегда будет с ним и будет принадлежать
ему, с кем бы он ни был. Быть может, получится все-таки то, что не удалось в
первый раз, в юности? - теплилась в душе робкая надежда. Правду говорят, что
надежда умирает только с самим человеком. - Ведь любила же восторженно Анна
Григорьевна Достоевского, вторая жена - Кеплера и третья жена - Рубенса? Как
отчаянно он хотел быть счастливым! Он отдал бы взамен за это всю свою славу,