ях, которые провел мистер Мэйкли. Цифры роились у меня в мозгу, и
в конце концов темнота вокруг оказалась усеянной  знаками  доллара,  прямо
как Млечный Путь звездами. Я... Ой! Господи, да что же это такое?  Вот  же
паршивцы!
   Испуг миссис Мэйкли быстро сменился истерическим  смехом,  когда  кучер
ловко осадил лошадей, и шайка босоногих ребятишек, возившихся  в  дорожной
пыли, рассыпалась во все стороны, ища укрытия в придорожных кустах, совсем
как стая вспугнутых куропаток. У меня создалось впечатление, что детей  не
меньше дюжины, причем все они одного роста. На деле же их оказалось  всего
пять-шесть, во всяком случае, судя по количеству  видневшихся  в  зарослях
кустарника блестящих зубов и  глаз,  сияющих  восторгом  при  виде  паники
заезжей барыни.
   - Вы что, не понимаете, что лошади могли вас задавить, - спросила она с
суровостью, свойственной добрым женщинам,  когда  они  говорят  с  людьми,
только что спасшимися от смерти. -  Но  до  чего  они  очаровательны,  эти
замарашки, - прибавила она, вновь охваченная волнением.  Один  шестилетний
храбрец вышел из кустов, и, обратившись к нему, она спросила: -  Разве  ты
не знаешь, что нельзя играть посреди  дороги,  где  то  и  дело  проезжают
экипажи? Это что, все твои братья и сестры?
   Оставив без ответа первый вопрос, он сказал:
   - А вот он - мой сродный братец.
   Я вытащил из кармана несколько медяков и протянул ему:
   - Каждому по одной денежке. Хватит?
   Простая арифметическая задачка была в один момент решена.  Только  одна
маленькая девочка оказалась обделенной и тут же начала реветь от страха  и
страстного  желания  получить  свою  долю.  Я  кинул  ей  монетку,  однако
выскочившая откуда-то жирная собачонка поймала ее на лету ртом.
   - Вот те на! - воскликнул я веселым, насмешливым тоном - как я умею.  -
Уж не конфет ли она собирается купить на эти деньги?
   Шутка моя имела большой  успех,  и  дети  долго  смеялись,  исполненные
благодарности, которую пробуждает малейший знак внимания.
   - Приведи сюда свою сестренку, - сказал я самому бойкому мальчугану, и,
когда тот подошел, ведя за руку маленькую барышню, я вложил ей  в  ручонку
еще одну монетку. - Смотри, чтобы жадная собачонка не отняла ее у тебя,  -
сказал я, и мое остроумие снова было встречено аплодисментами.  -  Где  вы
живете?  -  спросил  я,   мне   вдруг,   неизвестно   почему,   захотелось
продемонстрировать альтрурцу добросердечность, отмечающую отношения  наших
высших и низших классов.
   - А вон там. - Проследив движение его головы, я увидел на самой  опушке
леса деревянный домик. Он был только что построен, и  его  еще  не  успели
даже обшить  досками.  Я  привстал  на  козлах  и  рассмотрел,  что  домик
полутораэтажный и что в нем, по всей видимости, комнат  четыре  или  пять.
Окна с некрашенными рамами были уже  застеклены,  хотя  и  без  занавесок,
однако входная дверь была, очевидно, еще не навешена. Хозяева тем не менее
явно собирались зимовать здесь: бревенчатый фундамент был обложен  землей,
из крыши маленькой пристройки торчала печная труба.  Пока  я  рассматривал
домик, в дверях его появилась  молодая  на  вид  женщина  -  наверное,  ее
привлек наш разговор с детьми. Она спрыгнула с  порога  вниз  на  землю  -
крыльцо все еще было делом будущего - и не спеша направилась к  нам.  Дети
бросились ей навстречу, показывая монетки, и вместе с  ней  снова  подошли
поближе.
   - Я надеюсь, вы не испугались, - воскликнула миссис Мэйкли,  не  успела
женщина приблизиться. - Никто из них не пострадал.
   - Нет, я не испугалась, - ответила молодая женщина, - здесь, в деревне,
растить детей вполне безопасно, и я никогда не беспокоюсь за них.
   - Да, конечно, пока они не попадут под лошадь, - сказала миссис Мэйкли,
удачно скрашивая шуткой нравоучение. - Они что, все ваши?
   -  Моих  только  пятеро,  -  ответила  она  и  прибавила,  указывая  на
приблудную овцу в своем стаде. - Племянник мой. Они тут неподалеку живут.
   Дети сбились вокруг нее, и она ласково поглаживала  их  по  головенкам,
продолжая разговаривать с нами:
   - У сестры их девять, только остальные сегодня пошли с ней в церковь.
   - У вас выговор какой-то не американский, - заметила миссис Мэйкли.
   - А мы англичане. Наши  мужья  работают  в  каменоломне.  А  это  _мои_
хоромы. - Женщина кивнула в сторону домика.
   - Наверное, со временем будет премилый домик, - сказала миссис  Мэйкли.
Гордость, с какой женщина говорила о  своем  жилище,  не  прошла  для  нее
незамеченной.
   - Да, если  мы  когда-нибудь  наскребем  денег,  чтобы  достроить  его.
Спасибо вам за детей.
   - Благодарите вот этого господина, - сказала миссис Мэйкли, указывая на
меня, и я скромно потупился в знак согласия.
   - В таком случае благодарю вас, сударь, -  сказала  молодая  женщина  и
снова спросила миссис Мэйкли: - А вы не из здешних мест, сударыня?
   - О нет, мы живем в гостинице.
   - В гостинице? Должно быть, дорого получается?
   - Да, недешево, - сказала  миссис  Мэйкли  с  оттенком  самодовольства,
которое невольно испытывает каждый из нас, ухлопав солидную сумму денег.
   - Ну, наверное, вы себе это можете позволить, - сказала женщина,  жадно
рассматривая очаровательный туалет миссис Мэйкли. -  Одни  богаты,  другие
бедны. Так уж устроен мир.
   - Совершенно верно, -  очень  сухо  ответила  миссис  Мэйкли,  на  этом
разговор заглох, так что кучер счел, что пора трогать. Когда  мы  отъехали
достаточно далеко, она сказала: - Я сразу поняла по ее акценту, что она не
американка,  ну  и  потом  эти  иностранцы   совершенно   лишены   чувства
собственного достоинства. Довольно-таки нахальный намек насчет  того,  что
хорошо бы помочь ей достроить ее "хоромы". Хорошо, что  вы  ничего  ей  не
дали, мистер Твельфмо. Я боялась, что она сумеет разжалобить вас.
   - Ну что вы! - ответил я. - Достаточно уж бед я с детьми натворил.
   Альтрурец, который уже давно  не  задавал  никаких  вопросов  и  только
прислушивался  с  большим  интересом  ко  всему,  что  творилось   вокруг,
улыбнулся и спросил:
   - Будьте так добры, объясните мне, так ли уж было бы плохо, если бы  вы
предложили  этой  женщине  немного  денег,  чтобы  помочь   ей   завершить
постройку?
   Я не дал миссис Мэйкли  ответить  на  этот  вопрос.  Мне  не  терпелось
обнародовать собственные взгляды на политическую экономию.
   - Плохо, и даже очень. Тем самым я низвел бы ее до состояния нищеты. Вы
даже не представляете себе, как быстро такие подачки развращают их.  Стоит
им получить какую-то помощь, и они тотчас ждут еще; начинают  рассчитывать
на подаяние и строят на этом бюджет. Вид медяков, которые я  дал  детям  -
скорей шутки ради, а не из благотворительности, - оказал  на  эту  женщину
пагубное воздействие. Она приняла нас за богачей и решила,  что  мы  можем
помочь ей выстроить дом. С такими нужно всегда быть начеку.
   - Мне кажется, что американка никогда  не  позволила  бы  себе  сделать
такой намек.
   - Да, я уверен, что ни американка, ни американец ничего подобного  себе
не позволили бы. Чаевые они принимают, но чтобы попрошайничать  -  нет!  -
Какое-то время  мы  повосторгались  благородной  независимостью,  присущей
американцам всех классов. Нашим адресатом был альтрурец, но он,  казалось,
не слышал нас. Наконец он спросил с легким вздохом:
   - Значит, у вас  ни  в  коем  случае  не  следует  поддаваться  благому
побуждению  помочь  кому-то,  так  как  это  может  привести  к   пагубным
последствиям?
   - Вот именно, - сказал я, - теперь вы видите, с какими трудностями  нам
приходится сталкиваться при попытках разрешить проблему  бедности.  Мы  не
можем допустить, чтобы люди страдали - ибо  это  было  бы  жестоко,  но  и
облегчить их нужду мы не можем без того, чтобы дать им почувствовать  себя
нищими.
   - Вот оно что? - сказал он. - Положение действительно затруднительное.
   - Интересно было бы знать,  -  спросила  миссис  Мэйкли,  -  как  вы  в
Альтрурии справляетесь со своими бедными?
   - А у нас их нет, - ответил он.
   - Ну, скажем, относительно бедными - ведь есть же у вас  люди,  которые
богаче других.
   - Нет, нету! Мы сочли бы это худшей формой инсивизма.
   - А это что такое?
   - Неумение или нежелание быть гражданином, - пояснил я.
   - Простите меня, мистер Гомос, - сказала она, -  по-моему,  это  просто
невозможно. В стране должны быть и богатые и бедные.  Так  всегда  было  и
всегда будет. Та женщина выразила это очень точно. Разве не  сказал  Иисус
Христос: "Бедные всегда с вами?"



7

   Альтрурец взглянул на миссис Мэйкли с удивлением, заметно возросшим при
виде самодовольного выражения,  с  каким  она  произнесла  это  загадочное
изречение.
   - Неужели вы правда думаете, что  этим  речением  Иисус  Христос  хотел
сказать, что бедные всегда должны быть с нами? - спросил он.
   - Ну, конечно, - ответила она победоносно.  -  А  как  бы  иначе  могло
развиваться чувство сострадания у  богатых?  Богатство  одних  и  бедность
других - разве не на этом зиждутся человеческие взаимоотношения?  Если  бы
все мы были довольны жизнью или все получали равную долю  жизненных  благ,
разве мог бы идти разговор о  какой-то  благотворительности?  А  ведь  еще
апостол Павел сказал: "И нет  ничего  выше  творения  блага".  Кажется,  в
новейшей редакции Библии "благотворительность" заменена  словом  "любовь",
но, в общем, это одно и то же.
   Альтрурец от изумления впал в молчание, которое не нарушил, пока  вдали
не показалась ферма Кэмпов. Она стояла на вершине холма, начинавшегося  от
самой дороги, выходила окнами  на  очаровательную  долину,  залитую  ярким
праздничным светом и,  должно  быть,  простиравшуюся  до  горных  гряд  на
горизонте, таких далеких, что трудно было решить, размыты  ли  их  контуры
светом или набежавшей тенью. С виду ферма, без сомнения, была ладная,  как
говорят в деревне. Старый дом, когда-то давно покрашенный красной краской,
словно вжался в землю; сзади к нему примыкали пристройка, дровяной сарай и
каретник, а дальше все под той же крышей конюшня и коровник.  Вдоль  стены
дома, обращенной к  улице,  был  расположен  небольшой  цветник.  По  одну
сторону двери  столпилось  несколько  испанских  ив,  по  другую  -  росла
старомодная вьющаяся роза, оплетавшая  вход.  Старая  собака,  лежавшая  у
порога, поднялась на негибкие ноги  при  нашем  приближении  и  заскулила;
куры, клевавшие что-то на дорожке среди щебня, лениво посторонились, давая
нам дорогу, и лишь только гравий перестал  хрустеть  под  колесами  нашего
экипажа, послышались торопливые шаги,  и  из-за  дома  вышел  Рубен  Кэмп,
подоспевший как раз вовремя, чтобы подать руку миссис Мэйкли и  помочь  ей
спрыгнуть на землю, что она исполнила с завидной легкостью: ее на редкость
живой ум вызывал ответную живость во всем теле, и в тридцать пять лет  она
обладала грацией и гибкостью восемнадцатилетней девушки.
   - Ах, Рубен, - со вздохом сказала она, обращаясь к нему по имени,  и  в
голосе ее прозвучало волнение, ставшее понятным из последующих слов. -  До
чего же я завидую вам! Что за прелестный старый дом, такой уютный и  милый
сердцу! Каждый раз, приезжая сюда,  я  вспоминаю  ферму  моего  дедушки  в
Массачусетсе, где в раннем детстве проводила  каждое  лето.  Будь  у  меня
такая усадьба, я бы ни за что с ней не рассталась.
   - Что ж, миссис Мэйкли, если у вас действительно есть такое желание, вы
могли бы иметь эту ферму задешево. Да и не только ее,  а  любую  другую  в
наших окрестностях.
   - Не говорите так, - возразила  она,  -  послушать  вас,  так  начинает
казаться, будто зашатались и  готовы  рухнуть  самые  основы.  Я  не  могу
сказать точно, что  кроется  в  ваших  словах,  но  мне  кажется,  что  вы
противник прогресса и зовете нас отказаться от Декларации прав.  Нет,  мне
решительно не нравятся такие речи.
   Кэмп как будто справился со своим дурным настроением и  ответил  вполне
любезно:
   - Против Декларации прав как таковой я ничего не имею, однако  в  нашей
конкуренции с фермами на Западе толку от нее немного.
   - Но ведь вы же  согласны,  что  каждый  человек  родится  свободным  и
равноправным, разве нет? - спросила миссис Мэйкли.
   - С этим-то я согласен, но...
   - Тогда почему вы возражаете против  свободной  конкуренции  на  равных
началах?
   Молодой человек рассмеялся и распахнул перед нами дверь.
   - Проходите прямо в залу,  пожалуйста.  Мама  сейчас  будет  готова,  -
сказал он и прибавил: - Мне  кажется,  она  решила  принарядиться  в  вашу
честь, мистер Гомос, надевает  самый  лучший  чепец.  Ваш  визит  для  нее
огромное событие. Да и для всех нас. Мы очень рады вам.
   - И я очень рад, что пришел, - сказал альтрурец так же просто. Он обвел
взглядом лучшую комнату дома, которая так никогда  и  не  приноровилась  к
вкусам и потребностям дачника. Она отпугивала его всем, чем  могла:  своим
чопорным убранством, грубошерстной обивкой жестких  стульев,  старомодными
темно-коричневыми обоями с тусклым цветочным рисунком.  Окна  были  плотно
закрыты, и хозяин не предложил открыть их. Две-три мухи влетели за нами  в
переднюю, но не осмелились проникнуть  во  внутреннее  помещение,  где  мы
сидели в таком густом мраке, что семейные фотографии,  высоко  висящие  на
стенах, были едва различимы. Я все это взял на  заметку:  мне  показалось,
что эта комната отлично подошла бы для  сцены  сельских  похорон,  и  я  с
удовольствием отметил, что миссис  Мэйкли  перешла  на  какой-то  траурный
шепот, когда осведомилась:
   - Надеюсь, ваша матушка чувствует себя сегодня не хуже, чем обычно?
   В такой комнате волей-неволей зашепчешь, подумал я.
   - О да! - ответил Кэмп, и в этот момент дверь из комнаты,  выходящей  в
переднюю, отворилась и из нее вышла его сестра, принеся  с  собой  немного
света в мрак, обступавший нас. Она поздоровалась за руку с миссис  Мэйкли,
которая познакомила меня с ней, а затем представила ей альтрурца.  Девушка
поклонилась мне очень вежливо,  но  несколько  натянуто,  что  свойственно
деревенским жителям, которые при встрече с незнакомыми людьми  пуще  всего
боятся, как бы не уронить свое достоинство. Мне показалось это прелестным,
и я тут же  решил,  что  обязательно  использую  эту  черту  при  создании
чьего-то характера, и даже не пожалел о том, что с альтрурцем она обошлась
несколько иначе - теплее, что ли.
   - Мама будет так рада видеть  вас,  -  сказала  она  ему  и  прибавила,
обращаясь ко всем нам: - Проходите, пожалуйста, вот сюда.
   Мы последовали за ней и оказались в большой солнечной комнате с  низким
потолком, которая когда-то, без сомнения, была гостиной, но которую теперь
предоставили прикованной к постели больной. Одна дверь вела в  кухню,  где
уже был накрыт стол, - тарелки, по деревенскому обычаю,  были  перевернуты
вверх дном, а поверх блюд накинута кисея, защищавшая их от мух.
   Миссис  Мэйкли  рванулась  к   кровати,   излучая   бодрую,   несколько
покровительственную жизнерадостность:
   - Ах, миссис Кэмп, вы так хорошо  сегодня  выглядите,  просто  смотреть
приятно. Я уже несколько дней собиралась навестить вас, да  все  не  могла
выкроить времени, но, я знаю, вы не против воскресных визитов.
   Она взяла руку больной в свои и, всем  видом  показывая,  как  мало  ее
тревожит различие в их общественном  положении,  склонилась  и  поцеловала
миссис Кэмп, сидевшую в подушках.
   У нее было крупное благообразное лицо несколько мужского склада, так  и
светившееся в то же время материнской  лаской.  Миссис  Мэйкли  продолжала
щебетать, и все остальные терпеливо слушали, пока наконец она не повернула
голову в сторону альтрурца и не сказала:
   - Я осмелилась привезти с собой моего друга мистера Гомоса. Он  приехал
из Альтрурии.
   Затем повернулась ко мне:
   - Мистер Твельфмо уже знаком вам по своим прелестным романам.
   Однако,  хотя  она  и  отпустила  мне  поверхностный  комплимент,  было
совершенно очевидно,  что  по  мнению  этой  лицемерной  особы  выдающийся
иностранец был куда более важной персоной,  чем  выдающийся  писатель.  Не
знаю, догадалась ли миссис Кэмп по выражению моего  лица,  что  я  заметил
это, но она, очевидно, решила, что в ее отношении ко мне я  ничего  такого
не замечу. Она протянула руки  мне  первому  и  сказала,  что  я  даже  не
догадываюсь,  как  много  тяжких  часов  помог  ей  скоротать.  Затем  она
повернулась к альтрурцу и протянула руку ему.
   - Ах, - сказала она с таким глубоким и протяжным вздохом, как будто это
был решающий момент в ее жизни. - Неужели вы правда из Альтрурии? Даже  не
верится.
   Ее благоговейный взгляд и серьезный тон сообщили этим банальным  словам
качество, вовсе им не присущее, но миссис  Мэйкли  приняла  их  за  чистую
монету.
   - Не правда ли? - сказала она поспешно,  не  успел  альтрурец  раскрыть
рот. - И у нас у всех такое же чувство, миссис Кэмп. Уверяю вас, что, если
бы не статьи в газетах и не постоянные  разговоры,  я  бы  ни  за  что  не
поверила, что может существовать такая страна, как Альтрурия; если  бы  не
мистер Твельфмо, который как заведено, должен сохранять все  свои  выдумки
для романов, - я, право,  заподозрила  бы,  что  они  с  мистером  Гомосом
_разыгрывают_ нас, по выражению моего мужа.
   Альтрурец улыбнулся вежливо, но как-то  неуверенно,  словно  не  вполне
уловил смысла ее слов, и за нас обоих ответил я:
   - Если бы вы могли понять то особенное душевное  состояние,  в  которое
привело меня знакомство с мистером Гомосом, я уверен, вы,  миссис  Мэйкли,
никогда  не  заподозрили  бы,  что  у  нас  с  ним  могут  быть   какие-то
расхождения. Так же, как и вам, мне он кажется ни с кем  не  сравнимым.  А
временами   представляется   исключительно   плодом   моего   воображения,
неосязаемым и смутным, как укор совести.
   - Вот именно! - воскликнула миссис Мэйкли  и  рассмеялась,  восхищенная
удачным сравнением.
   Альтрурец,  по-видимому,  догадался,  что  мы  шутим,  хотя  все  Кэмпы
сохраняли невозмутимое молчание.
   - Надеюсь, дело обстоит не так уж плохо, - сказал он, - хотя  я  и  сам
замечал, что внушаю вам некоторое недоверие. Не понимаю, почему, и был  бы
рад, если бы мог рассеять его.
   Миссис  Мэйкли  тут   же   решила   использовать   представившуюся   ей
возможность.
   - Ну, так вот. Во-первых, мы с  мужем  долго  говорили  обо  всем  этом
вчера, после того как расстались с вами, - собственно, отчасти из-за этого
мы и не спали, на деньги разговор перешел позднее.  Поражает  даже  не  то
обстоятельство,  что  огромный  континент,  не   уступающий   по   размеру
Австралии, так долго оставался неоткрытым, а, главным образом, положение в
вашей стране - я имею в виду то, как вы живете: один для всех, а не каждый
для себя. Мой муж уверяет, что это сущий вздор, такого никогда не  было  и
быть  не  может;  это   противоречит   человеческой   натуре,   парализует
инициативу,  в  корне  душит   предприимчивость,   стремление   преуспеть.
Чего-чего только он не говорил по этому поводу - всего не упомнишь, но, во
всяком случае, он сказал, что для американцев это неприемлемо.
   Альтрурец молчал, только грустная  улыбка  появилась  на  его  лице,  и
миссис Мэйкли продолжала обворожительно, как она умела:
   - Я надеюсь, что, передавая высказывания своего мужа, я не оскорбила ни
ваших личных чувств, ни национальных. Я знаю,  что  мой  муж  неисправимый
мещанин - хоть _человек_ он добрейший, - и я ни в коем случае не  разделяю
его взглядов, но мне так _хотелось  бы_  услышать,  что  по  этому  поводу
думаете вы. Вся беда, миссис Кэмп, - сказала она, поворачиваясь к больной,
-  что  мистер  Гомос  невозможно  скрытен  во  всем,  что  касается   его
собственной страны, а я просто пропадаю  от  желания  услышать  о  ней  из
первых рук, и потому мне  кажется,  что  для  того,  чтобы  заставить  его
пооткровенничать немного, все средства хороши.
   - Я не нахожу ничего обидного в словах мистера  Мэйкли,  -  ответил  ей
альтрурец