Нет,  не  думаю.  У  нас  нет  преданий,  связанных  с   затоплением
континента,  и  в  подтверждение  такой  теории  существуют  лишь  обычные
свидетельства ледникового периода, которые имеются  повсюду.  Кроме  того,
наша  цивилизация  сугубо  христианская,  возникновение  ее  относится  ко
времени первых христианских  коммун,  никак  не  ранее.  У  нас  считается
историческим фактом, что член одной из таких коммун принес после того, как
их разогнали, на наш континент слово Христово. Корабль, на котором он плыл
в Британию, затонул, и его выбросило на наше восточное побережье.
   - Да, мы это знаем, - вмешался священник. - Но совершенно  непостижимо,
как  получилось,  что  человечество  продолжало  пребывать   в   неведении
относительно такого крупного острова, как Альтрурия, на  протяжении  всего
времени от Рождества Христова до  наших  дней.  Трудно  себе  представить,
чтобы со времен Колумба на поверхности мирового  океана  сохранилась  хоть
одна квадратная миля, не изборожденная килями тысяч судов.
   - Действительно трудно, - сказал доктор, -  и  я  лично  предпочел  бы,
чтобы мистер Гомос рассказал нам что-нибудь о своей  стране,  вместо  того
чтобы расспрашивать нас о нашей.
   - Вы правы, - согласился и я. - Уверен,  всем  нам  было  бы  от  этого
только легче. Мне, во всяком случае. Но  я  привел  сюда  нашего  друга  в
надежде, что  профессору  доставит  большое  удовольствие  обрушить  огонь
неумолимых фактов на беззащитного пришельца. - После  того  как  профессор
так зло поддел меня, мне очень хотелось посмотреть,  как  он  справится  с
желанием альтрурца все постичь, что лично мне пришлось не по вкусу.
   В смешном положении оказался профессор, который тут же сделал вид, что,
подобно всем остальным, очень  интересуется  Альтрурией,  и  предпочел  бы
послушать о ней.
   Альтрурец, однако, сказал:
   - Извините великодушно. Когда-нибудь в другой раз я с радостью расскажу
об Альтрурии все, что вы захотите, а если вы  приедете  к  нам,  я  с  еще
большим удовольствием покажу многое такое,  что  совершенно  непонятно  на
расстоянии. Но в Америку я приехал учиться, а не учить и, надеюсь, что  вы
снисходительно отнесетесь к моей неосведомленности. Я  начинаю  опасаться,
что она переходит все границы. У меня создалось впечатление, что мой новый
знакомец, - продолжал он с улыбкой в мою  сторону,  -  заподозрил,  что  я
далеко не так простодушен,  как  прикидываюсь,  будто,  расспрашивая  его,
норовлю исподтишка осудить и высмеять ваши порядки.
   - Ну что вы, - возразил я.  Вежливость  не  позволяла  мне  подтвердить
догадку, столь меткую. - Мы так довольны состоянием своего  общества,  что
можем лишь огорчаться, сталкиваясь с непониманием  иностранцев,  хотя  это
нисколько не умаляет нашего к ним уважения. Ведь чаще всего  нас  посещают
англичане.
   Мои друзья рассмеялись, и альтрурец продолжал:
   - Рад слышать это, а то я испытывал какую-то неловкость, находясь среди
вас. Дело не только в том, что я иностранец, все мои  понятия  и  привычки
так сильно отличаются от ваших, что мне очень трудно найти  с  вами  общий
язык. Конечно, в теории  я  отлично  знаю,  что  представляет  собой  ваше
общество, но совсем другое дело столкнуться с  этим  на  практике.  Я  так
много прочитал  об  Америке  и  так  мало  из  своего  чтения  вынес,  что
почувствовал  необходимость  ради   собственного   душевного   спокойствия
приехать сюда и увидеть все своими глазами. В  иных  случаях  противоречия
столь велики...
   - А у нас во всем размах, - сказал банкир, стряхивая  кончиком  мизинца
пепел с сигары, - мы даже гордимся своей непоследовательностью. Кое-что  о
положении дел в Альтрурии  мне  известно,  и,  откровенно  скажу,  в  моем
представлении это какой-то абсурд. Я  вообще  посчитал  бы,  что  подобные
условия немыслимы, не знай  я,  что  они  действительно  существуют,  а  я
никогда не был способен отрицать  свершившийся  факт.  Вы  в  свой  фургон
впрягли звезду, и она повезла его. Заложить фургон  -  не  шутка,  но  вот
приучить звезду к упряжке  бывает  непросто;  вы  же  свою  сумели  хорошо
объездить. Как уже мной сказано, я не строю на ваш счет  никаких  иллюзий,
но уважать вас - уважаю.
   Я слушал его с восхищением, возможно, потому что слова его выражали мое
собственное  мнение  об  Альтрурии  и  были  к  тому  же  столь  точны   и
великодушны.
   - Совсем недурно, - шепнул  одобрительно  мне  на  ухо  доктор,  -  для
заевшегося биржевика.
   - Да, - шепнул я в ответ.  -  Жалею,  что  не  я  сказал  это.  Истинно
американская манера выражать свои  мысли.  Такой  ответ  сделал  бы  честь
самому Эмерсону. А ведь кто, как не он, был нашим пророком.
   - Нельзя не сделать такого  вывода,  если  вспомнить,  сколько  раз  мы
побивали его камнями, - сказал доктор с тихим смешком.
   -  А  какое  из  наших  противоречий,  -  спросил  банкир  все  так  же
добродушно, - смутило вас и нашего общего друга?
   Секунду помолчав, альтрурец ответил:
   - Собственно говоря, я не уверен, что это противоречие,  поскольку  сам
пока что не проверил то, что меня интересует. Наш друг рассказывал  мне  о
больших переменах, происшедших у вас в области труда, и о  том,  что  люди
интеллигентных профессий имеют теперь гораздо больше свободного времени; а
я спросил его, где проводят свой досуг ваши рабочие.
   Тут  он  повторил  свой  перечень  рабочих  профессий,  и  я   смущенно
понурился, уж очень слащаво и сентиментально прозвучали его слова. Но  мои
друзья восприняли их как нельзя лучше. Они не засмеялись, выслушали его  и
затем преспокойно доверились банкиру, который и ответил за всех нас:
   - Что ж, в отношении краткости я, пожалуй, могу уподобиться исландскому
историографу в его главе о змеях: досуга, который нужно где-то  проводить,
у этих людей просто нет.
   -  Кроме  тех  случаев,  когда  они  бастуют,  -  сказал  фабрикант  со
свойственным ему мрачным юмором. Надо было послушать хотя бы его рассказ о
том, как он однажды одержал победу над  "профессиональным  союзом".  -  Уж
тут-то я насмотрелся, как они коротают свой досуг сложа руки.
   -  Да  уж,  -  подхватил  доктор,  -  в  ранней  молодости,  когда  мне
волей-неволей  приходилось  лечить  людей  по  дешевке,  я  тоже,  бывало,
заставал их в периоды "временного  отстранения  от  работы".  Меня  всегда
восхищала жантильность этой формулировки. Эти слова, казалось, сводили  на
нет причиненное зло. Заслоняли от  вас  и  полуголодное  существование,  и
холод, и болезни, сопряженные с этим фактом. Быть "отстраненным  временно"
совсем не то, что потерять работу  и  оказаться  перед  лицом  голода  или
нищеты.
   - Эта публика, - сказал профессор, - никогда ничего не откладывает  про
черный день. Они, все до единого, расточительны и недальновидны,  и  жизнь
ничему их не учит, хотя они не хуже нашего  знают,  что  все  упирается  в
спрос и предложение, что в  какой-то  момент  перепроизводство  неизбежно,
вслед за чем прекратится их работа. Разве что люди,  покупающие  их  труд,
будут готовы терять деньги.
   - На что кое-кто и идет, лишь бы не закрывать  предприятие,  -  заметил
фабрикант, - причем терять безрассудно только затем, чтоб не лишать  людей
работы. И что же? Стоит обстоятельствам измениться к лучшему, как  рабочие
начинают  бастовать,  требуя  повышения  заработной  платы.  Вы  себе   не
представляете, до чего это неблагодарный народ. - Он обратил свои слова  к
священнику, словно не хотел, чтобы его сочли жестокосердным.  Впрочем,  он
действительно был человеком добрейшей души.
   - Да, - сказал священник, - это поистине один из  наиболее  трагических
аспектов существующего положения. Они  ведь  и  правда  смотрят  на  своих
хозяев как на врагов. Не представляю, чем все это кончится.
   -  Моя  бы  воля,  я  б  знал,  как  с  этим   покончить.   Прихлопнуть
профессиональные союзы, и забастовки прекратятся сами собой.
   -  Все  это  прекрасно,  -  сказал  адвокат  с  характерной  для   него
рассудительностью,  так  нравившейся  мне,  -  коль  скоро  дело  касается
забастовок,   однако   я   не   представляю   себе,    чтобы    ликвидация
профессиональных  союзов   могла   отразиться   на   процессе   временного
отстранения от работы, который подчиняется своим законам. Закон  спроса  и
предложения я уважаю не хуже других - на нем как бы все зиждется, однако я
возражаю  против  того,  чтобы   время   от   времени   по   его   милости
приостанавливались бы мои доходы. Думаю, что я не  так  расточителен,  как
рядовой рабочий, и тем не менее я еще не успел отложить достаточно,  чтобы
равнодушно  взирать  на  то,  поступают  мои  доходы  или  нет.  Возможно,
профессор и  успел.  -  Профессор  промолчал,  и  мы  все  позволили  себе
рассмеяться. - Я просто  не  понимаю,  как  они  все  это  выдерживают,  -
заключил адвокат.
   - Выдерживают не все, - сказал доктор, - особенно это  относится  к  их
женам и детям. Те, бывает, и мрут.
   - Интересно, - продолжал адвокат, - что  же  сталось  с  добрым  старым
законом американской жизни, согласно которому выходило, что для  тех,  кто
хочет работать, работа всегда найдется? В наши дни, как я посмотрю,  стоит
утром забастовать пяти тысячам человек, и к обеду на их место явятся те же
пять тысяч, причем не новичков каких-то, а людей, хорошо  поднаторевших  в
деле.
   - Одно из обстоятельств, подтверждающих тщетность забастовок, - тут  же
встрял профессор, желая, очевидно,  рассеять  впечатление,  будто  его  не
интересуют нужды рабочих - мало кто захочет создавать такое впечатление. -
Если бы на них можно было возлагать  хоть  какие-то  надежды,  тогда  дело
другое.
   - Безусловно, но речь-то идет не совсем о том, - сказал адвокат.
   - Да, кстати, о чем, собственно,  идет  речь?  -  спросил  я  с  мягкой
иронией, которая так удавалась мне.
   - Насколько я понял, - сказал банкир, - обсуждался вопрос, как  рабочие
классы коротают свой сладкий досуг. Однако похоже, что  речь  идет  о  чем
угодно, только не об этом.
   Его изящная манера выражаться привела всех  нас  в  восхищение,  однако
альтрурец взмолился:
   - Нет, нет! Об этом как-нибудь потом. Для меня это не столь важно.  Мне
гораздо важнее было бы узнать, каков у вас статус рабочего человека.
   - Вы хотите сказать, каков его политический статус? Совершенно тот  же,
что и у всех прочих граждан.
   - Я не об этом.  Я  полагаю,  вы  в  Америке  убедились,  как  и  мы  в
Альтрурии, что равные политические права  -  лишь  средство  к  достижению
цели. Как цель же, они не имеют ни смысла, ни реального применения. Я имел
в виду экономическое положение рабочего и его положение в обществе.
   И что мы так долго  раскачивались  перед  тем,  как  ответить  на  этот
немудреный вопрос, просто  не  понимаю.  Самому  мне  не  стоило  соваться
отвечать на него, но остальные  -  каждый  в  своем  роде  -  были  людьми
деловыми и не с чужих слов знали, как  в  действительности  обстоит  дело.
Разве что за исключением профессора, но зато  он  посвятил  этому  вопросу
немало раздумий и был, полагаю, достаточно подготовлен,  чтобы  отважиться
на ответ. Однако и он промолчал, в у меня зародилось  смутное  подозрение,
что им не очень хочется выкладывать свои познания, как  будто  бы  в  этом
было что-то неловкое или постыдное. Банкир сидел, попыхивая сигарой, потом
вдруг отбросил ее прочь.
   - Я предпочитаю не кривить душой, - сказал он  с  коротким  смешком,  -
когда могу себе  это  позволить,  и  собираюсь,  отвечая  на  ваш  вопрос,
обойтись без  обычного  американского  фарисейства.  Экономический  статус
рабочего у нас  ничем  по  существу  не  отличается  от  его  положения  в
остальном цивилизованном мире. Вы встретите здесь много людей  -  особенно
поближе к выборам, - которые станут  утверждать  обратное,  но  они  будут
говорить неправду, хотя многие из них будут уверены в справедливости своих
слов. Фактически, как мне кажется, большинство  американцев  считает,  что
раз уж в Америке республиканская форма  правления,  все  взрослые  мужчины
пользуются избирательным правом и так далее,  то  у  нас  и  экономические
условия не такие, как везде, и живется рабочему лучше,  и  статус  у  него
выше, чем у рабочих любой другой страны.  На  деле  же  все  это  не  так.
Материальное положение у него лучше, и зарабатывает он больше, но это лишь
вопрос времени: не пройдет  и  нескольких  десятилетий,  а  то  и  лет,  и
материальное положение и заработок его и европейского рабочего сравняются.
При наших обстоятельствах это неизбежно.
   - Как я понял из слов нашего  общего  знакомого,  -  сказал  альтрурец,
кивнув в мою сторону, -  после  революции  вы  покончили  у  себя  лишь  с
политическими традициями, сложившимися в Европе; он же разъяснил мне,  что
не всякий труд у вас одинаково почетен, но...
   - А какой труд, по его мнению, мы почитаем? - спросил банкир.
   - Ну, насколько я понял, он считает, что если  есть  в  Америке  что-то
ценное, то это именно уважение к труду, однако есть труд и труд, и не  все
формы его у вас в почете, например, обязанности слуги или уход за кем-то.
   Банкир снова рассмеялся.
   - Ах, значит, границу он провел там? Что ж, всем нам приходится  где-то
ее проводить. Друг наш - беллетрист, и я скажу вам строго по секрету,  что
граница, проведенная им, существует лишь в воображении. Любой труд мы чтим
не больше, чем все другие народы.  Если  какой-нибудь  парень  выбьется  в
люди, газеты непременно начинают трубить, что прежде  он  был  дровосеком,
или ткачом, или кем-то в том же роде, только я сомневаюсь, что  бы  самому
ему это очень нравилось, уверен, что нет,  если  у  него  есть  голова  на
плечах.  Всем  нам,  остальным,  это  кажется  infra  dig   [ниже   своего
достоинства (лат.)], и мы только надеемся, никто никогда не дознается, что
нам когда-то приходилось зарабатывать себе на жизнь физическим  трудом.  Я
не остановлюсь на этом, - сказал банкир бесшабашно, - и  предлагаю  любому
из вас опровергнуть меня, основываясь на собственном опыте или наблюдении.
Как проявляется уважение? Как можно показать кому-то, что вы считаете  его
человеком достойным?
   - Пригласить его на обед, - сказал адвокат.
   - Совершенно верно. Мы приглашаем этого человека принять участие в  том
или ином светском развлечении.  Итак,  стоит  кому-то  подняться  -  если,
конечно, он поднимется достаточно высоко,  -  мы  тут  же  приглашаем  его
присоединиться к нашей светской жизни, при условии, однако, что он  бросит
своими руками зарабатывать себе на жизнь. Мы готовы простить что угодно из
его прошлого в угоду настоящему. Но позволю себе с  уверенностью  сказать,
что, изъездив Соединенные Штаты вдоль и поперек, вы не найдете ни в  одном
большом или малом городе и даже селе рабочего, который  был  бы  принят  в
общество,  если  он  продолжает  заниматься  своим  ремеслом.  Причем   не
допускается он не только в высший свет, но и в общество людей,  получивших
среднее образование и не достигших высот культуры. Я не хочу сказать,  что
ему там место, но будь он хоть семи пядей во лбу и  к  тому  же  человеком
приятнейшим - а некоторые из них на удивление умны, приятны в обращении  и
имеют  такой  оригинальный  взгляд  на  вещи,  что  я   получаю   истинное
удовольствие от разговора с  ними,  -  значения  это  не  имеет:  незримые
преграды плотно отгородят его от нас.
   Священник сказал:
   - Мне не вполне ясно, естественна ли  такая  отчужденность?  В  детском
обществе, как мне кажется, такого рода преград не существует.
   - Едва ли  разумно  за  советами  относительно  общественной  структуры
обращаться к детям.
   - Да, действительно, - кротко согласился священник. - И все же где-то в
душе у нас гнездится протест против этих  произвольных  разделений,  и  мы
невольно подвергаем сомнению их правильность. Мы знаем,  что  без  них  не
обойдешься, они всегда были и будут, а вот, подите же, не дает мне  что-то
покоя, когда я сталкиваюсь с подобным расчленением общества.
   - Вопрос, правильно это или неправильно,  -  сказал  банкир,  -  ничего
общего с этим не имеет. Я не стану утверждать, что это правильно. И вообще
этого вопроса не касаюсь, хотя, разумеется,  я  не  за  то,  чтобы  рушить
преграды, напротив, буду бороться до  конца  за  их  сохранность.  Я  лишь
настаиваю,  что  встретить  рабочего  в  американском  обществе   так   же
маловероятно, как негра. А теперь судите сами, - закончил он, обращаясь  к
альтрурцу, - насколько мы почитаем труд. Надеюсь  также,  что  косвенно  я
удовлетворил ваше любопытство относительно общественного статуса  рабочего
человека в нашей стране.
   Мы все молчали. Возможно, остальные - подобно мне  -  просто  старались
припомнить  случай,  когда  они  встречались  в  обществе  с  каким-нибудь
рабочим, и, возможно, все мы безмолвствовали потому, что ничего такого нам
на память не приходило.
   Наконец заговорил альтрурец:
   -  Вы  объяснили  все  так  подробно  и  так  ясно,  что  приставать  с
дальнейшими расспросами как-то неуместно. Но мне все-таки  очень  хотелось
бы знать, как ваши рабочие терпят подобное положение?
   - Вот этого я вам сказать не могу, - ответил  банкир.  -  Как  правило,
человек не слишком стремится в общество, пока ему нечего  есть,  а  именно
эта проблема стоит у рабочего человека на первом месте.
   - Но вам самому это не понравилось бы?
   - Нет, конечно, мне самому это не понравилось бы. Я не стал бы роптать,
что меня не приглашают в гости - да и рабочие не ропщут, это не принято, -
но для меня это, безусловно,  было  бы  потерей.  Мы  можем  смеяться  над
светской мишурой или делать  вид,  что  свет  нам  осточертел,  однако  не
подлежит сомнению, что высшее общество - это цвет цивилизации и  оказаться
за его пределами -  значит  лишиться  главной  привилегии  цивилизованного
человека. Я не говорю уж о светских дамах - все мы  их  встречали,  -  чьи
изысканные манеры и утонченная  внешность  имеют  ценность  ни  с  чем  не
соизмеримую. Чтобы попасть в свет, одного образования  мало,  даже  самого
разностороннего, и для рабочего он  так  же  недоступен,  как...  не  могу
подыскать  сравнения,  слишком  уж  нелепой   представляется   мне   такая
возможность. Самая мысль об этом кажется мне оскорбительной.
   Опять мы помолчали.
   - Понятия не имею, - продолжал банкир, - откуда взялась легенда о нашем
социальном  равенстве.  Думаю,  однако,  что  в  основу  ее  легли  чаяния
чужеземцев,  введенных  в  заблуждение  существующим  у  нас  политическим
равенством. В сущности же, его никогда и нигде не  существовало,  если  не
считать общин беднейших и примитивнейших поселенцев на  Западе  да  еще  в
Калифорнии, среди золотоискателей. В нашем колониальном обществе об этом и
мысли не было - ни в Вирджинии, ни в Пенсильвании, ни в  Нью-Йорке,  ни  в
Массачусетсе, и отцы республики, в  большинстве  своем  рабовладельцы,  не
уступали в высокомерии аристократам  любой  другой  страны  того  времени.
Просто у нас нет политической аристократии, вот  и  вся  разница;  что  же
касается непреодолимых преград между различными слоями общества и взаимной
неприязни, то они  те  же,  что  и  на  всем  земном  шаре.  Разрыв  между
человеком, который  должен  собственными  руками  добывать  себе  хлеб,  и
человеком, который собственными  руками  добывать  себе  хлеб  не  должен,
окончателен и, по-видимому,  бесповоротен.  Во  всяком  случае  никто  уже
другого положения себе не представляет, даже в беллетристике. Или как  там
у вас, писателей? - обратился он ко мне. - Все еще  продолжаете  совать  в
свои книги смышленого, мужественного и красивого  мастерового,  пленяющего
миллионерскую дочку? Помню, мне он там попадался.
   - Вы все еще  можете  встретить  его  в  бульварных  еженедельниках,  -
вынужден был я признаться, - однако у моих читателей успеха  он  иметь  не
будет. Но даже в  бульварных  журнальчиках  ему  приходится  бросать  свою
работу, лишь т