рурию?
   Я так и не понял, говорит ли банкир серьезно, - временами мне казалось,
что в  его  словах  звучит  тонкая  издевка,  но  альтрурец  воспринял  их
серьезно.
   - Право, я затрудняюсь сказать. Мы как-то не думаем о богатстве. У  нас
есть все, что нам нужно, и никому не грозит нужда.
   - Все  это  хорошо.  Но  если  бы  ради  этого  нам  пришлось  навсегда
отказаться от надежды иметь больше, чем нам нужно, мы сочли бы,  что  цена
непомерно высока. - И тут банкир так весело расхохотался, что я понял - он
просто хотел вызвать альтрурца на спор, решив с этой целью сыграть на  его
патриотизме. Я вздохнул с облегчением, увидев, что он шутит, а то очень уж
это было похоже на разглашение секретов наших экономических  принципов.  -
Кого вы, в Альтрурии, почитаете за образец великого человека? - не кого-то
определенного, а отвлеченно?
   Альтрурец на минутку задумался.
   - Мы так мало стремимся выделиться в вашем понимании этого  слова,  что
мне трудно ответить на ваш вопрос. Все  же  я  скажу  -  в  общих  чертах,
конечно: это должен быть человек, который в свое время сумел  осчастливить
наибольшее количество людей, например, художник  какой-нибудь,  поэт,  или
изобретатель, или врач.
   Я был несколько удивлен тем, что банкир принял  это  нелепое  заявление
вполне серьезно, почтительно даже.
   - Что ж,  при  вашей  системе  это  вполне  понятно,  -  сказал  он  и,
обратившись к нам, спросил: - Ну а как по-вашему, - кто великий человек  в
нашем представлении?
   Ответа не последовало, и в конце концов фабрикант сказал:
   - Вы этот разговор завели - вам и карты в руки.
   - Вообще-то, это вопрос весьма любопытный, и я над ним немало думал.  Я
бы сказал, что на памяти одного поколения наш  идеал  менялся  дважды.  До
войны - я имею в виду все послереволюционное время  -  великий  человек  в
нашем  представлении  был,   несомненно,   крупный   политик,   журналист,
государственный деятель. По мере того как мы взрослели и у нас зарождалась
собственная интеллигенция, значительная доля почестей,  как  мне  кажется,
отошла к писателям;  например,  такого  человека,  как  Лонгфелло,  многие
признавали эталоном величия. Когда разразилась  война,  на  передний  план
выдвинулся воин, и на десять - пятнадцать  лет  он  стал  властелином  дум
страны.  Прошел  этот  период,  и  наступила  великая  эра  экономического
расцвета. На глазах стали расти огромные состояния, и теперь нашими  умами
завладели герои совсем иного толка. Вряд ли кто-нибудь сомневается в  том,
что сегодняшний  кумир  Америки  -  миллионер.  Не  очень-то  приятно  это
признавать даже тем, кто сам преуспел, однако  и  возразить  против  этого
трудно. Теперь пальму  первенства  в  американской  кадрили  держит  самый
богатенький.
   Альтрурец  вопросительно  посмотрел  на  меня,  и  я  стал   пространно
объяснять ему, что такое кадриль. Едва я закончил, снова заговорил банкир,
но, единственно, что он  прибавил,  подымаясь  с  кресла,  чтобы  пожелать
остальным спокойной ночи, было:
   - В любом скоплении американцев всеобщим вниманием всегда будет владеть
знаменитый миллионер в ущерб знаменитому поэту или знаменитому полководцу.
И в этом, - прибавил он, обращаясь к альтрурцу, - ключ к разгадке  многого
из того, что вы увидите, путешествуя по нашей стране.



9

   В следующий раз, когда наша маленькая компания снова собралась  вместе,
фабрикант немедленно взял банкира в оборот:
   - Думаю, нашему другу, профессору, едва ли импонирует высказанная  вами
мысль,  что  коммерция  как  таковая  не  имеет   никакого   отношения   к
формированию джентльмена. Если это страна коммерсантов и если у профессора
ничего нет в резерве по части образования, кроме того, что  для  коммерции
непригодно, наверное, он предпочел бы заняться чем-нибудь другим?
   Банкир молча переадресовал вопрос профессору, который со своей холодной
усмешечкой, которая меня просто в ярость приводит, сказал:
   - Может, давайте подождем, чтобы  коммерция  очистилась  от  скверны  и
начала  праведную  жизнь.  Вот  тогда   ей   понадобятся   джентльмены   с
интеллектуальным багажом.
   - Вижу, что задел вас обоих за живое,  хотя  такого  намерения  у  меня
отнюдь не было. Я не берусь предсказывать, кто перестроится, применяясь  к
нуждам  другого,  -  образование  ли  к  коммерции  или  наоборот.   Будем
надеяться,  что  последуют  взаимные  уступки.  Есть  пессимисты,  которые
утверждают, что методы коммерсантов - особенно  если  говорить  о  крупных
масштабах трестов и  синдикатов  -  становятся  хуже,  вместо  того  чтобы
становиться лучше, но, возможно, это всего лишь так называемый "переходный
период". Гамлету, прежде чем стать добрым, приходится проявить жестокость;
предрассветный час всегда бывает самым темным, ну и так далее. Быть может,
когда дух наживы проникнет во все области жизни  и  окончательно  подчинит
себе республику - в чем нас уже и сейчас  обвиняют  недруги,  -  тут-то  и
начнется процесс очищения от скверны, и заживут все  праведной  жизнью.  Я
знавал немало людей, которые  на  заре  жизни  были  настоящими  жуликами,
однако впоследствии, почувствовав почву под ногами и уверившись, что могут
позволить себе роскошь  быть  честными,  становились  таковыми.  Не  вижу,
отчего такому не случиться и в большом масштабе. Нельзя  забывать,  что  в
известном смысле мы все еще чудо, хотя в некоторых отношениях созревали  с
такой быстротой, что уже сейчас можем считать, что мы - факт свершившийся.
Правда, теперь уж не такая невидаль, как были сорок лет тому назад,  после
войны, когда у нас произошли поистине огромные перемены.
   До войны некоторые вещи мы принимали как нечто само собой разумеющееся.
Если человек терял работу, он брался  за  новую,  если  прогорал,  начинал
новое дело; в том и  другом  случае,  если  ему  не  на  что  было  больше
рассчитывать,   он   уезжал   на   Запад,   обзаводился   хорошим   ломтем
государственной земли и начинал расти вместе с краем. А  теперь  край  уже
вырос, государственной земли больше не осталось, протиснуться сквозь  ряды
предпринимателей почти невозможно, и, берясь  за  другую  работу,  человек
обнаруживает, что утратил былую сноровку. Борьба за жизнь видоизменилась -
стихийная драка  уступила  место  столкновениям  вымуштрованных  войск,  и
уцелевшие драчуны перемалываются в  порошок,  очутившись  между  жерновами
организованного труда и организованного капитала. Бесспорно, мы  находимся
в переходном периоде, и если высшее образование постарается приспособиться
к потребностям коммерции, существует вероятность, что оно принесет себя  в
жертву без всякой  пользы  для  коммерсантов.  В  конце  концов  много  ли
образования  надо  для  того;  чтобы  заправлять  делами?  Разве  огромные
состояния страны  делались  образованными  людьми,  людьми,  учившимися  в
университете? Не знаю, может, те молодые люди и правы.
   - Все это так, - вставил я,  -  вот  только  кажется  мне,  что  своими
обобщениями вы создаете у мистера Гомоса неправильное впечатление о  нашей
экономической жизни. Как-никак вы ведь сами выпускник Гарварда?
   - Да. И к тому же небогатый. Какие-нибудь два-три миллиона - разве  это
деньги? Так вот, с самого начала я не перестаю мучиться мыслью, как должен
вести себя в том или ином случае джентльмен,  наделенный  интеллектуальным
багажом? У людей, не получивших такого образования, подобных  вопросов  не
возникает, они берутся за дело и добиваются успеха.
   - Следовательно,  вы  признаете,  -  сказал  профессор,  -  что  высшее
образование повышает моральный уровень делового человека.
   - Безусловно! Это один из главных недостатков высшего образования, - со
смехом ответил банкир.
   -  Прекрасно,  -  сказал  я  с  должной  почтительностью  к   человеку,
владеющему какими-нибудь двумя-тремя миллионами. - Вам такие вещи говорить
не возбраняется. Но если  дела  обстоят  не  лучше  с  людьми,  создавшими
огромные  состояния  -  я  имею  в  виду  коммерсантов,  не   обремененных
университетским образованием, -  то,  пожалуй,  вам  стоило  бы  объяснить
мистеру  Гомосу,  почему  каждый   раз,   когда   возникают   чрезвычайные
обстоятельства,  мы  непроизвольно  обращаемся  к  здравому  смыслу  наших
деловых   людей,   словно   это   кладезь   мудрости,   неподкупности    и
беспристрастности. Допустим, что возник какой-то жизненно важный вопрос  -
не обязательно  финансового,  а  скорее  политического  или  нравственного
порядка, а то и общественного,  -  что  нужно  делать  в  первую  очередь?
Разослать  приглашения  на  собрание,  под  которыми  стояли  бы   подписи
известных в  городе  деловых  людей,  потому  что  только  тогда  на  него
отзовутся приглашенные. Выпустите воззвание, подписанное всеми писателями,
художниками, священниками, адвокатами и врачами штата, оно  не  произведет
на широкую публику и десятой доли того впечатления, какое произведет такое
же  воззвание,  но   подписанное   несколькими   крупными   коммерсантами,
директорами  банков,  железнодорожными  магнатами  и  доверенными   лицами
крупных концернов. Чем это объяснить? Странно как-то, что  мне  приходится
просить вас защищаться от самого себя.
   - Сделайте одолжение, голубчик, сделайте одолжение, - ответил банкир со
своим располагающим bonhomie [добродушие (фр.)]. -  Заранее  предупреждаю,
что мои объяснения вряд ли полностью удовлетворят  вас.  Тем  не  менее  я
попытаюсь - в меру своих сил.
   Он повернулся к альтрурцу и продолжал:
   - Как я сказал тогда вечером, Америка  -  страна  предпринимателей.  Мы
просто коммерсанты, на первом плане у нас безоговорочно  стоят  деньги,  и
коммерция, которая является средством заработать как можно  больше  денег,
представляет собой американский идеал. Вы можете, если хотите, назвать  ее
американским кумиром, я и сам не прочь называть  ее  так.  Тот  факт,  что
коммерция является нашим идеалом, или нашим кумиром, объясняет всенародную
веру в коммерсантов, которые образуют ее жречество, ее высшую инстанцию. Я
не  знаю  другой  причины  считать  коммерсантов  заслуживающими  большего
уважения, чем писателей, или художников, или священников, не говоря уж  об
адвокатах или докторах. Считается, что они наделены прозорливостью,  но  в
девяноста пяти случаях  из  ста  это  не  так.  Считается,  что  им  можно
доверять, но почему-то именно коммерсанты норовят улизнуть в Канаду,  пока
государственный ревизор занимается проверкой их книг, а самые  прозорливцы
как раз и попадают ему на крючок. Нет, коммерсант почитается превыше  всех
других смертных просто потому, что коммерция - наш национальный  идеал.  В
странах,  где  власть  принадлежит   аристократии,   затеяв   какое-нибудь
общественно-полезное дело, вы прежде всего  должны  заручиться  поддержкой
высшего и среднего дворянства; в странах же плутократических одобрить вашу
затею должны коммерсанты. Как мне кажется, средний американец убежден, что
они никогда не одобрят того, что не внушает им  доверия,  а  ведь  средний
американец не любит ничего  сомнительного  -  он  осторожен.  На  деле  же
коммерсанты постоянно рискуют,  да  и  сама  коммерция  в  некотором  роде
азартная игра. Я достаточно вразумительно выражаюсь?
   -  Вполне,  -  сказал  альтрурец.  Очевидно,   он   был   действительно
удовлетворен полностью, так что даже воздержался от дальнейших вопросов.
   Остальные молчали. Банкир раскурил сигару и снова начал с  того  места,
где я прервал его, отважившись замолвить слово за  его  же  класс.  Должен
сказать, однако, что меня он нисколько  не  убедил.  Я  и  сейчас  охотнее
поверил бы ему в любом вопросе, имеющем серьезное  практическое  значение,
нежели всем известным мне писателям, вместе взятым. Но я решил  промолчать
и воздержаться от дальнейших попыток восстановить  его  уважение  к  себе.
Похоже  было,  что  он  и  так  прекрасно  обходится;  или  же   на   него
распространялись таинственные флюиды альтрурца, о существовании которых  я
и раньше подозревал. Вольно или невольно, но банкир продолжал  подкидывать
альтрурцу все новые сведения относительно нашей цивилизации.
   - И все же я не считаю, что высшее образование так  же  непригодно  для
деловой  карьеры,  как  начальное  -  для  трудовой  жизни.   Я   полагаю,
архипридирчивый наблюдатель может сказать,  что  в  цивилизации,  насквозь
коммерческой вроде нашей, деловому человеку всего лишь нужно уметь читать,
писать и считать, а рабочему и того не надо. И если взглянуть  на  дело  с
практической точки зрения, то в пользу такого мнения можно  сказать  очень
много.  Высшее  образование  неотделимо  от  идеала  общества  -   идеала,
пришедшего к нам из прошлого - из Европы. Оно  -  залог  беспечной  жизни,
жизни аристократа, доступной среди людей нашего поколения только женщинам.
Дамам нашим интеллектуальный багаж джентльмена весьма кстати, мужчинам  же
он не нужен. Ну, как для обобщения - сойдет? - спросил банкир меня.
   - Безусловно, - согласился я со  смехом.  -  Я  придерживаюсь  того  же
мнения. Этот аспект нашей цивилизации всегда удивлял меня.
   - Хорошо, - продолжал банкир, - возьмем теперь  начальное  образование.
Это одна из основ идеального гражданского устройства, мечта  о  котором  -
надеюсь, мне будет позволено так сказать - родилась в глубине нашей  души,
когда мы думали о том, каким должен быть американский  гражданин.  В  него
входит обучение письму, чтению, четырем  правилам  арифметики,  ну  и  еще
кое-чему. Обучение предоставляется  государством  бесплатно,  и  никто  не
может отрицать, что, как по замыслу, так и по осуществлению, оно  отвечает
принципам социализма.
   -  Бесспорно!  -  сказал  профессор.  -  Теперь,   когда   и   учебники
предоставляются государством, нам остается только начать ежедневно  давать
ученикам сытные горячие завтраки, как это делается в Париже.
   - Ну что ж,  -  ответил  банкир,  -  не  вижу,  какие  тут  могут  быть
возражения. Разумная  мера,  вполне  соответствующая  всему  остальному  в
системе образования, которое мы навязываем рабочему классу. Они-то,  не  в
пример нам, прекрасно сознают, что начальным образованием не  сделаешь  из
детей лучших механиков или рабочих и что, если борьба за кусок хлеба будет
продолжаться из поколения в поколение, у них вряд ли появится досуг, чтобы
заняться самоусовершенствованием, хотя  бы  на  основе  скудных  познаний,
приобретенных в бесплатных школах. А  тем  временем  мы  лишаем  родителей
помощников, вообразив почему-то, что,  поучившись  немного  в  школе,  они
вырастут  более  сознательными  гражданами.  Я  лично  не  берусь  решать,
возможно ли  это.  Мы  не  предлагаем  родителям  никакой  компенсации  за
потраченное их детьми время, я же  считаю,  что  нам  следует  им  спасибо
сказать за то, что они не берут с нас денег, давая разрешение создавать из
их отпрысков образцовых граждан.
   - А знаете, - сказал профессор, - кое-кто из их  лидеров  уже  об  этом
поговаривал.
   - Нет, правда? Какая прелесть! - Банкир откинул назад голову  и  громко
захохотал, вместе с ним засмеялись и мы. Когда все немного успокоились, он
сказал: - Я полагаю, что,  выжав  из  своего  начального  образования  всю
возможную пользу, рабочий становится коммерсантом, и тогда высшее ему  уже
не нужно. Мне кажется, профессор, что,  при  нашей  системе,  вы,  как  ни
крути, остаетесь с носом.
   - Ну это как сказать, - ответил профессор. - Закон спроса и предложения
- палка о двух  концах.  Если  первым  возникнет  предложение,  оно  может
породить  спрос;  давая  сыновьям   коммерсантов   приличное   джентльмену
образование, мы можем пробудить у них тяготение к нему. Вот вам  и  готова
новая порода делового человека.
   -  Порода,  которая  не  сумеет  делать  деньги   или   при   известных
обстоятельствах не захочет? - осведомился банкир. - Что ж, может,  в  этом
направлении нам и стоит искать пути к спасению нашей демократии.  Когда  в
процессе образования вы доведете своего нового коммерсанта до того, что он
откажется богатеть за чужой счет, вы  вернете  его  назад  туда,  где  ему
придется зарабатывать себе на жизнь физическим  трудом.  Он  погрузится  в
рабочую массу и  таким  образом  даст  возможность  человеку  с  начальным
образованием вылезти наверх. Причем тот, без сомнения,  этой  возможностью
воспользуется. Может, конечно, вы и правы, профессор.
   Адвокат до сих пор хранил молчание. Теперь вступил в разговор и он:
   - Выходит, роль моста  через  пропасть,  разделяющую  классы  и  массы,
сыграет все-таки образование, хотя едва ли  в  скором  времени.  Когда-то,
кажется, мы возлагали эту надежду на религию.
   - Кто знает, может, она и по сию пору этим занимается, - сказал банкир.
- А что скажете вы? - обратился он к священнику. - С таким приходом как  у
вас вы, наверное, могли бы сообщить  кое-какие  статистические  данные  на
этот счет. Ведь ни один проповедник в  вашем  городе  не  собирает  такого
количества слушателей, как вы.
   Банкир назвал один  из  крупнейших  городов  на  Востоке,  и  священник
ответил со скромным достоинством:
   - Насчет этого я не уверен, -  но  приход  у  нас  действительно  очень
большой.
   - И сколько же в нем людей из низших классов...  людей,  зарабатывающих
на жизнь физическим трудом?
   Священник смущенно заерзал в кресле и наконец сказал с явной неохотой:
   - У них... как мне кажется... есть свои церкви. Я  никогда  не  одобрял
такого разграничения классов. Мне хотелось бы,  чтобы  креп  дух  братства
между  нашими  бедными  и  богатыми   прихожанами,   и   у   меня   немало
единомышленников, среди которых я мог бы  назвать  людей  самого  хорошего
общества. Но пока что...
   Он умолк.
   - Вы хотите сказать, - не отставал банкир, - что среди  ваших  прихожан
вовсе нет рабочих?
   - Я не припомню ни одного,  -  ответил  священник  с  таким  несчастным
видом, что банкир от дальнейших расспросов воздержался.
   Последовавшую неловкую паузу нарушил адвокат:
   - Утверждают, что ни в одной стране мира нет столь  резкого  разделения
классов, как у нас. Я как-то  слышал  от  одного  русского  революционера,
который, будучи в изгнании, побывал во всех странах Европы, что  он  нигде
не встречал такого недостатка доброты и взаимопонимания между  богатыми  и
бедными, какой ему приходилось наблюдать в  Америке.  Я  усомнился  в  его
правоте. Но он был уверен, что, если когда-нибудь дело  у  нас  дойдет  до
промышленной революции, борьба по жестокости  превзойдет  все,  что  видел
дотоле свет. В Америке, говорил он, те, кто снизу, не  почитают  тех,  кто
наверху, а  те,  кто  сверху,  не  пекутся  о  тех,  кто  внизу,  как  это
наблюдается в странах с традициями и уходящими в глубь веков связями.
   - Что ж, - сказал банкир, - в этом есть доля истины. Ясно, что, раз  уж
две эти силы пришли в столкновение, ни у одной стороны не может возникнуть
желание "обратить его в бой цветов". Да что там  говорить,  безжалостность
тех, кто только что выкарабкался, по отношению к тем, кто все  еще  внизу,
просто ошеломляет. А ведь и лучшие среди нас пребывают наверху всего  лишь
одно поколение - два от силы, - и для тех, кто внизу, это не секрет.
   - А как по-вашему, - чем кончится столкновение этих сил? -  спросил  я,
испытывая двоякое чувство: с одной стороны, страшновато, с другой - больно
уж хорош материал! Я быстро набросал в  уме  план  захватывающей  повести,
предвосхищающей и борьбу и ее исход, - что-то вроде Доркингской битвы.
   - Выиграем мы, - сказал банкир, стряхивая мизинцем пепел с сигары, и  я
тотчас же в  моем  "Крушении  республики"  отвел  ему  с  его  иронической
невозмутимостью  роль  знатного  патриция,  вставшего  во  главе   войска.
Безусловно, я слегка замаскирую его, заменю светский  bonhomie  грубоватым
sangfroid [хладнокровие (фр.)]. Мне это раз плюнуть.
   - Почему вы считаете, что выиграем  мы?  -  спросил  фабрикант  не  без
любопытства.
   - Для этого имеются все основания ура-патриотическо