Уильям Дин Хоуэллс.
    Гость из Альтрурии


   -----------------------------------------------------------------------
   William Dean Howells. A Traveller from Altruria (1894).
   Пер. - В.Ефанова. М., "Художественная литература", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 August 2001
   -----------------------------------------------------------------------



1

   Должен признаться, что  при  всем  желании  увидеть  воочию  настоящего
альтрурца, особого прилива радушия, когда гость  наконец  предстал  передо
мной, вслед  за  рекомендательным  письмом,  полученным  от  одного  моего
приятеля, я не ощутил.  Правда,  больших  хлопот  в  гостинице  с  ним  не
предвиделось: мне надо было всего лишь снять номер и  предупредить,  чтобы
никаких денег с него не брали под предлогом, что деньги их не имеют у  нас
хождения. Но последнее время мне особенно хорошо  работалось  -  я  жил  в
окружении своих героев, в местах,  где  разворачивалось  действие  романа,
участвовал во всех описываемых там событиях - и  мне  вовсе  не  улыбалось
вводить в наше общество своего гостя или покидать свою компанию ради него.
И тем не менее, когда он наконец приехал, сошел с поезда  и  я  пожал  его
протянутую  руку,  мне,  против  ожидания,  не  составило  большого  труда
сказать, что я рад его видеть.  Да  я  и  правда  был  рад  -  стоило  мне
взглянуть ему в лицо, и я сразу же проникся к  нему  сильнейшей  приязнью.
Узнал я его без малейшего затруднения, так непохож он был  на  сошедших  с
поезда вместе с ним американцев, распаренных, озабоченных  и  недовольных.
Был он нельзя сказать, чтобы молод, но, как говорится, в  расцвете  лет  -
возраст, когда наши соотечественники настолько поглощены  заботой  о  том,
как бы получше обеспечить свое будущее, что им, право, не  до  настоящего.
Выражение его лица, а в особенности спокойные, ласковые глаза  говорили  о
том, что альтрурец живет всецело  в  настоящем  и  что  для  него  границы
праздности навсегда отодвинуты за  дальний  горизонт;  во  всяком  случае,
такое впечатление создалось у меня при взгляде на него, почему,  повествуя
о нем, я и прибегаю невольно к несколько витиеватым выражениям.  Роста  он
был выше среднего и обладал превосходной выправкой. Лицо его  -  там,  где
оно не было скрыто бородой, - загорело, то ли на солнце, то ли на  морском
ветру, и, не  будь  мне  известно  из  письма  приятеля,  что  он  человек
образованный и в своей стране небезызвестный, я никогда не заподозрил бы в
нем кабинетного ученого;  ни  бледности,  ни  изможденности,  свойственных
людям, обремененным умственным трудом, в лице у него не  замечалось.  Взяв
мою без особого энтузиазма протянутую руку, он так ее стиснул, что я решил
избрать на  будущее  форму  ежедневных  приветствий,  не  требующую  столь
интенсивной работы мускулов.
   - Разрешите ваш саквояж, - сказал я, как мы  обычно  говорим,  встречая
кого-нибудь на вокзале, и  он  тут  же  сунул  мне  довольно-таки  тяжелый
чемодан, ласково улыбнувшись одними глазами, как  будто  это  было  с  его
стороны невесть какое одолжение.
   - У вас есть багажная квитанция? - спросил я.
   - Да, - ответил он на хорошем  английском  языке  с  небольшим,  однако
дотоле не известным мне акцентом. - Я приобрел две.
   Он вручил квитанции мне, а я в свою  очередь  передал  их  гостиничному
носильщику, который ожидал уже с  багажной  тележкой.  Затем  я  предложил
альтрурцу пройтись лугом  до  гостиницы,  находившейся  совсем  близко  от
станции. Мы пошли было, но вдруг он остановился и  посмотрел  назад  через
плечо.
   - Насчет багажа не беспокойтесь, - сказал я. - Носильщик доставит его в
гостиницу. Когда мы с вами дойдем, чемоданы уже будут в номере.
   - Но он сам грузит их на тележку, - сказал альтрурец.
   - Да. Как обычно. Он парень здоровый. Ничего с  ним  не  случится.  Вам
нечего... - Я так и не успел  сказать,  что  ему  нечего  беспокоиться  за
носильщика. Альтрурец  уже  мчался  назад,  на  станцию,  и  мне  пришлось
пережить несколько неприятных минут при виде  того,  как  он  подхватывает
один чемодан за другим за второй конец и помогает носильщику  перекидывать
их на тележку. Кладь помельче он перебрасывал сам и работал не переставая,
пока на платформе не осталось ни одного чемодана.
   Я стоял, держа на весу его саквояж, и смущенно наблюдал  это  необычное
зрелище, свидетелем которого был не только я,  но  и  остальные  пассажиры
поезда и все встречавшие их друзья. Кое-кто из них проследовал мимо меня в
большой карете, запряженной четвериком, и одна дама, к которой приехал  на
воскресенье муж, приведя ее тем  самым  в  прекрасное  настроение,  весело
крикнула мне из окна:
   - А ваш приятель, кажется, большой любитель физических упражнений!
   - Да, - ответил я сухо. Блещущего остроумием ответа, увы,  мне  на  сей
раз в голову не пришло.
   Но рассердиться на альтрурца, когда он после суеты с багажом как  ни  в
чем не бывало вернулся, сияя улыбкой, ко мне, было просто невозможно.
   - А знаете, - сказал он. - Мне показалось, что этот славный  малый  был
несколько смущен моей помощью.  Надеюсь,  это  не  уронило  его  в  глазах
окружающих? И как я об этом не подумал!
   - Ну, думаю, мы это с ним уладим. Мне  лично  кажется,  что  он  скорее
удивился, чем смутился. Однако давайте поторапливаться, а то поезд  и  так
опоздал на полчаса, и, если мы не  доберемся  до  гостиницы  в  кратчайший
срок, у нас останется немного шансов получить ужин.
   - Да? - сказал альтрурец. - А почему?
   - Знаете, - ответил я уклончиво, - кто опоздает, тот воду хлебает.  Это
в природе вещей.
   - Разве? - отозвался он и  взглянул  на  меня  искоса,  словно  был  не
уверен, шучу я или говорю серьезно.
   - А разве нет? - спросил я не  без  раздражения,  но  тут  же  поспешил
добавить: - И, кроме того, мне хочется, чтобы у нас осталось  после  ужина
время немного погулять и осмотреть окрестности. Я думаю, вам это  доставит
удовольствие.
   Я знал, что пароход, на котором он ехал, пришел в Бостон этим утром,  и
решил, что пора спросить его: "Ну, как вам  Америка?"  Собственно  говоря,
следовало задать этот вопрос, как только он сошел с поезда.
   - О, все, что я вижу, чрезвычайно интересно.  -  Однако  мне  почему-то
показалось, что он говорит не совсем то, что думает. - Мне всегда хотелось
побывать здесь - как-никак Америка самая передовая страна своего времени.
   На последней фразе я вновь воспрял духом, а то настроение у меня совсем
было упало. Слегка приосанившись, я сказал:
   - Не правда  ли,  до  чего  хороша  наша  система  контроля  багажа?  -
Похваляясь перед иностранцами, мы обычно  указываем  на  это  новшество  в
числе первых, и фраза сказалась почти автоматически.  -  Между  прочим,  -
окончательно  расхрабрился  я,  -  вы,  наверное,  хотели   сказать,   что
_привезли_ две квитанции, а не то, что приобрели их.
   - Но так оно и было, - ответил альтрурец. -  За  каждую  я  заплатил  в
Бостоне пятьдесят центов. Все так  делали,  -  объяснил  он,  заметив  мое
удивление. - Я думал, у вас так принято?
   - На большинстве железных дорог, слава Богу,  такого  обычая  еще  нет.
Люди просто дают на чай носильщику, желая быть уверенными, что он  вовремя
зарегистрирует их багаж и погрузит его на поезд. Мне и самому пришлось так
поступить, когда я ехал сюда, иначе мои чемоданы могли не появиться  здесь
и завтра. Тем не менее система действует отлично.
   - У бедняги вид был совсем замотанный, - сказал альтрурец. - И  я  рад,
что дал ему что-то. У него, по-моему, скопилось для отправки несколько сот
мест багажа, и он, не в пример здешнему носильщику,  ничуть  не  смутился,
когда я помог ему погрузить свои чемоданы в вагон. Должен  признаться,  на
меня произвели довольно-таки  скверное  впечатление  убогий  вид  вокзала,
ветхое оборудование, неприглядные залы ожидания и царившие там  теснота  и
неразбериха.
   - Знаю, - согласился я. - Настоящее позорище, хуже  вокзала  нет  ни  в
одном городе.
   - Очевидно, - сказал альтрурец, - у  этой  дороги  нет  средств  нанять
побольше носильщиков и построить новые вокзалы; все, что я видел  по  пути
сюда, находится в большом упадке.
   - Да нет, - нехотя объяснил я. - Это одна из богатейших дорог в стране.
Их акции стоят около ста восьмидесяти долларов  каждая.  Однако  нам  надо
поторапливаться, а то еще и правда опоздаем к ужину, - перебил я сам себя,
хотя меня вполне устроило бы прийти в гостиницу после того, как  носильщик
доставит багаж в комнату. Я содрогался при мысли о  возможности  очередных
попыток принять энергичное участие в этом деле со стороны моего  странного
спутника. Я и  сам  нередко  испытывал  чувство  жалости  по  отношению  к
гостиничным носильщикам, но  мне  и  в  голову  не  приходило,  что  можно
предложить свою помощь, когда они волокут тяжелые чемоданы.
   Альтрурец пришел в восторг при виде гостиницы: она и  правда  выглядела
прелестно со своими  затейливыми  многочисленными  верандами,  на  которых
толпились хорошо одетые люди, и зелеными лужайками с резвящимися детьми. Я
повел его в  смежный  с  моим  номер,  который  снял  заранее.  Номер  был
обставлен скромно, но циновка на полу, свежие холщовые чехлы на  диване  и
креслах и белые стены придавали комнате известное очарование. Я  раздвинул
шторы, чтобы он мог взглянуть на  горы,  багровеющие  в  лучах  заката,  и
озеро, тонущее в густой зелени берегов.
   - Великолепно! Великолепно! - вздохнул он.
   - Да, - скромно согласился я. - Нам кажется, что здесь весьма  недурно.
- Он стоял перед окном как  зачарованный,  и  я  решил  ему  напомнить:  -
Времени на то, чтобы отряхнуть пыль  странствий,  у  вас  осталось  совсем
мало. Двери столовой закрываются в восемь, и нам надо торопиться.
   - Я мигом, - сказал он, снимая пиджак.
   Я стоял у подножия лестницы, стараясь не  выказывать  нетерпения  и  не
замечать вопросов, таившихся в глазах моих знакомых и готовых сорваться  с
их  губ.  Видимо,  мой  компаньон  своим  поведением  на   вокзале   успел
прославиться на всю округу, и все желали знать, откуда он такой. Я отвечал
просто, что это гость из Альтрурии, а в некоторых случаях заходил  немного
дальше и объяснял, что альтрурцы сильно отличаются от всех прочих людей.
   Мой гость отыскал меня гораздо скорее, чем можно было  предположить,  и
тут мне немного воздалось за те мучения, которые я ради него претерпел.  Я
заметил, что, какие бы слухи ни ходили о нем, люди,  встретившись  с  ним,
тотчас же,  подобно  мне,  подпадали  под  его  таинственное  обаяние.  Он
произвел какие-то изменения в своей одежде,  и  я  видел,  что  женщин  он
привлекает не только красотой, но и элегантностью. На всем пути в столовую
они провожали его глазами, и я был горд тем, что нахожусь в его  обществе,
как будто в том, что он так хорош собой, была и моя заслуга. На самого  же
альтрурца наибольшее впечатление произвел, по всей видимости,  метрдотель,
который проводил нас к нашему  столику;  пока  мы  дожидались,  чтобы  нам
подали ужин, я улучил минуту и объяснил своему  гостю,  что  это  студент,
изучающий богословие в одном из провинциальных колледжей, и что приехал он
сюда  на  летние  каникулы  на  заработки.  Это,   как   мне   показалось,
заинтересовало его настолько, что я  решил  поведать  ему,  что  и  многие
официантки,  стоявшее  поодаль  в  ожидании  заказов  посетителей,   зимой
преподают в сельских школах.
   - Так и должно быть. Я был вполне готов к тому, что встречу  в  Америке
нечто подобное.
   -  Еще  бы,  -  поднял  я  голову;  слова  его  приятно  щекотнули  мою
национальную гордость. - Если  в  Америке  есть  что-то  ценное,  так  это
повсеместное уважение к труду и признание личных  заслуг.  Я  надеюсь,  вы
долго пробудете у нас. Мы любим, когда к  нам  приезжают  люди,  способные
понять дух наших законов, а не только их букву. Как правило, европейцы  не
совсем разделяют наши взгляды. Например, многие из этих  официанток  ни  в
чем не уступят любой  леди  в  истинном  смысле  этого  слова:  они  умны,
обладают   чувством   собственного   достоинства,   утонченны,    достойны
уважения...
   Меня прервал грохот стула, который резко отодвинул мой  гость,  вставая
из-за стола.
   - В чем дело? - спросил я. - Я надеюсь, вам не стало плохо?
   Но он меня  не  слышал.  Он  выбежал  на  середину  столовой  навстречу
тоненькой барышне, которая несла нам ужин. Заказывая  его,  я  был  широк,
поскольку гость мой признался, что обладает хорошим аппетитом, да и сам  я
проголодался, дожидаясь его, так что поднос,  который  барышня  держала  в
руках, был заставлен блюдами и, очевидно, тяжел. К моему ужасу, я увидел -
услышать с такого расстояния было довольно трудно, - что альтрурец вежливо
препирается с ней насчет чего-то, затем,  словно  одной  лишь  силой  воли
преодолев все ее сомнения, он завладел подносом и двинулся с ним в сторону
нашего стола.  Бедная  девочка,  красная  до  ушей,  последовала  за  ним;
метрдотель  издали  беспомощно  наблюдал  за   происходящим;   посетители,
которых, к счастью, в этот поздний  час  оказалось  немного,  были  просто
ошеломлены, созерцая столь возмутительную сцену. Один  альтрурец  находил,
по-видимому, что в его поведении нет ничего из  ряда  вон  выходящего.  Он
опустил поднос на столик для посуды, стоявший поблизости, и,  невзирая  на
протесты нашей официантки, сам поставил перед нашими приборами мисочки для
ополаскивания пальцев. Затем он наконец уселся на свое место,  и  барышня,
пунцовая от волнения, ретировалась из столовой, чтобы, как я, естественно,
заподозрил,  вволю  наплакаться  в  кухне.  Она  больше  не  вернулась,  и
метрдотель, вероятно побоявшийся прислать вместо нее другую, взял на  себя
нехитрую обязанность прислуживать за нашим столиком. Он  зорко  следил  за
моим приятелем, будто считал его не вполне благонадежным, однако альтрурец
возобновил прерванную беседу так же легко и непринужденно, как в тот  раз,
когда помог носильщику с багажом. Я счел  момент  неподходящим  для  того,
чтобы отчитать его за эту выходку, - я вообще сомневался, что это входит в
обязанности хозяина; одним словом, вести разговор я предоставил ему.
   - Что за прелестное существо! - начал он. -  И  как  восхитительно  она
отказывалась от моей  помощи  -  без  тени  кокетства  или  жеманства.  Вы
совершенно правы: ее воспитанность, такт,  мягкость  не  позволяют  желать
лучшего. Она делает честь своей профессии и, уверен, выйдет с достоинством
из любого жизненного испытания. Именно такими я рисовал себе  американских
девушек и теперь, наблюдая ее, ясно вижу,  каков  должен  быть  дух  вашей
страны.
   Я  хотел  было  объяснить  ему,   что,   хотя   сельская   учительница,
прислуживающая летом в курортной гостинице, и заслуживает  в  своем  кругу
всяческого уважения,  она  не  внушает  благоговения  -  чувства,  которое
вызывают  у  нас  некоторые  другие  женщины.  Но   мне   показалось   это
затруднительным, особенно после всего, что я наговорил о  почете,  которым
пользуется у нас труд, и, пока я раздумывал, как бы  получше  вывернуться,
мой гость продолжал:
   - Мне очень понравилась Англия, и англичане мне понравились, но я никак
не  мог  найти  ничего  хорошего  в   основах   их   цивилизации   или   в
аристократическом   устройстве   их   общества.   Оно    показалось    мне
несправедливым, ведь мы  находим,  что  в  конечном  счете  неравенство  и
несправедливость - одно и то же.
   Тут наконец нашелся и я:
   -  Безусловно.  Есть  что-то  отталкивающее,  что-то  возмутительное  в
неприкрытой и грубой жестокости, с какой англичане настаивают, будто  люди
по существу  неравны.  Утверждение,  что  люди  по  существу  равны,  было
отправной точкой, когда мы решили отделиться от них.
   - Знаю, - сказал альтрурец. - Как  великолепно  это  выражено  в  вашей
славной Декларации.
   - Так, значит, вы читали нашу Декларацию независимости?
   - Ее читали все альтрурцы без исключения.
   - Так вот, - продолжал я не моргнув, рассчитывая, что сумею, не  обидев
его, дать понять, что он только что допустил  по  отношению  к  официантке
маленькую бестактность. - Само собой разумеется, что мы ее не воспринимаем
буквально.
   - Не понимаю вас, - сказал он.
   - Ну, вы же знаете, что, восстав против англичан, мы скорее порывали  с
их политическими традициями, чем с общественными.
   - То есть как это? - удивился он. - Разве вы не покончили с монархией и
аристократией, с чинами и классами?
   - Да, со всем этим мы покончили.
   - Но я обнаружил, что они прочно входят в общественную, равно как  и  в
политическую,  структуру  Англии.  Здесь  у  вас  нет   ни   королей,   ни
аристократов. А как насчет классов и чинов?
   - Видите ли, разумеется, у нас все это имеет  несколько  иной  оттенок.
Существующие в Америке классы и чины создались, так сказать, добровольно.
   - А, понимаю. Надо полагать, время от времени кто-то  начинает  ощущать
потребность в служении людям, и ему приходится испрашивать  у  федеральных
властей разрешение полностью посвятить себя нуждам штата и выполнять в нем
самые что  ни  на  есть  неприятные  обязанности.  Такие  люди,  вероятно,
пользуются особым уважением. Правильно я себе это представляю?
   - Пожалуй, что нет. Не могу сказать, чтобы это было так. И вообще,  мне
кажется, вам лучше положиться на собственные наблюдения.
   - Но я уверен, - сказал альтрурец с простодушием столь прелестным,  что
я далеко не сразу поверил в его искренность, - что с вашей  помощью  сумею
разобраться во  всем  куда  лучше.  Вы  говорите,  что  ваши  общественные
разграничения добровольны. Но означает ли это, что  те,  кто  находится  в
услужении, идут на это против своего желания?
   - Говоря откровенно, я не думаю, что они пошли бы в  прислуги,  будь  у
них иной выход, - ответил я.
   - Надеюсь, вы не хотите сказать, - воскликнул альтрурец, с ужасом глядя
на меня, - что они рабы?
   - Нет, что вы! - ответил я. - Гражданская война положила  этому  конец.
Мы все теперь свободны - и белые и черные.
   - Но если им не хочется быть прислугой, и  это  занятие  не  пользуется
особенным почетом...
   - Я вижу, что вас ввело в заблуждение слово "добровольно", - перебил я.
- Собственно, оно не совсем точно передает мою  мысль.  Разделение  нашего
общества скорее всего результат естественного отбора. Лучше  ознакомившись
с тем, как функционируют наши институты, вы  поймете,  что  это  вовсе  не
произвольное разграничение. Общественное  положение  каждого  определяется
тем, насколько данная работа подходит человеку и насколько данный  человек
соответствует своей работе.
   - Но это же прекрасно! - воскликнул альтрурец, так и просияв. - Значит,
просвещенная молодежь, которая преподает в школах зимой и  прислуживает  в
ресторанах летом, просто выжидает, пока в процессе естественного отбора не
определится, станут они учителями или прислугой.
   - Да, это можно сформулировать приблизительно так, - согласился я, хотя
и не без колебаний. Мне показалось, что я  не  вполне  откровенен  с  этим
предельно откровенным  человеком.  И  прибавил:  -  Знаете,  мы  здесь,  в
Америке, в какой-то мере фаталисты. Мы ярые сторонники теории, что в конце
концов все так или иначе устраивается.
   - Ну, это неудивительно, - сказал альтрурец, - если, как  вы  говорите,
процесс естественного отбора действительно срабатывает у вас  без  осечки.
Боюсь, однако, мне все еще  непонятно,  как  у  вас  тут  обстоят  дела  с
домашней прислугой. Насколько я помню, вы говорили, что любой честный труд
почетен в Америке. Из этого следует,  что  пренебрежительное  отношение  к
слугам у вас исключено?
   -  Ну,  это  не   совсем   так.   На   деле   в   обществе   существует
пренебрежительное отношение к слугам, и это одна из причин, почему мне  не
особенно нравится, когда студенты прислуживают в ресторанах. Это останется
для них неприятным воспоминанием в дальнейшей жизни, да  и  дл