женщины в келье повисла долгая звенящая тишина - лишь
когда снаружи донесся  приглушенный  звук  колокола,  отец  Ян  очнулся  и
тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.
     - Но это невозможно! То, что ты рассказываешь - это  даже  не  ересь!
Это чушь! Этого не может быть согласно догматов  церкви;  этого  не  может
быть с позиций здравого смысла; если у тебя нелады с  церковью  и  здравым
смыслом - этого не может быть, потому что так учил нас наш  приемный  отец
Самуил! У тебя попросту не хватило бы сил вынести наружу целую душу - если
предположить, что вообще можно украсть погибшую душу у дьявола!..
     - Этого не может быть. Но это было. Мне действительно не хватило сил,
брат мой Ян, и я серьезно надорвалась  во  время  кражи.  Сейчас  я  не  в
состоянии украсть  ничего  большего,  чем  лежащие  на  самой  поверхности
мелочи, но тогда... тогда у меня не было другого выхода, - просто ответила
Марта.
     - И ты хочешь, чтобы я помог тебе? Помог против Великого Здрайцы?
     - Когда я заблудилась в Кривом лесу, именно ты, Яносик, нашел меня  и
привел домой. Когда ты дрался с шафлярскими мальчишками, я прикладывала  к
твоим ссадинам подорожник. Теперь ты аббат, многие  считают  тебя  святым,
хоть это, наверное, и не так. И ты - наш. К кому мне было еще  идти?  Отец
стар... Если мне не поможешь ты, то больше не поможет никто.
     - Но я не знаю, чем тебе помочь! Разве что предложить  уехать  в  Рим
или постричься в монахини... вместе с  тем,  кто  носит  украденную  тобой
душу. Марта, я сделаю все, что смогу - хотя и сомневаюсь, что кто-либо  из
людей способен помочь тебе, даже Его Святейшество. Но для начала я  должен
хотя бы узнать, как это произошло!
     - Хорошо, отец Ян. Я все тебе расскажу. Ты принимал много исповедей -
прими и эту.



                                    2

     Баронесса  Лаура  Айсендорф,  супруга  Вильгельма   фон   Айсендорфа,
чертовски  нравилась  мужчинам.  Этого  отрицать  не  мог  никто,  и  сама
баронесса прекрасно это знала; к тому  же  Лаура  была  неглупа  -  редкое
сочетание! - и вертела мужем, как хотела, на словах во всем  соглашаясь  с
суровым  бароном.  Но  людей,  как  правило,   обуревают   желания,   лишь
разрастающиеся по мере их удовлетворения, и в первую очередь это относится
к красивым женщинам. Лаура Айсендорф была натурой исключительно  страстной
и любвеобильной, пылких чувств ее с лихвой  хватало  помимо  мужа  еще  на
двух-трех достойных кавалеров, которых баронесса  частенько  меняла.  Что,
естественно, не могло укрыться  от  охочего  до  сплетен  венского  света.
Впрочем, рассказывать о похождениях гулящей  Лауры  ее  законному  супругу
опасались, зная вспыльчивый характер  барона  и  его  репутацию  записного
дуэлянта.  Так  что  некоторое  время  после  свадьбы  барон  пребывал   в
счастливом неведении относительно "причуд"  своей  супруги,  а  баронесса,
уверовав в собственную безнаказанность, окончательно потеряла чувство меры
и пустилась во все тяжкие, нередко уединяясь  с  очередным  избранником  в
укромной комнате прямо во время бала или приема.
     Долго так продолжаться не могло по вполне  понятным  причинам,  и  во
время одного из приемов в Хофбурге все  открылось.  Барон  был  вне  себя,
поздно спохватившаяся баронесса - в ужасе  от  предстоящего,  незадачливый
любовник - в  преддверии  надвигающейся  дуэли,  гости  -  в  предвкушении
грандиозного скандала... Но на  людях  фон  Айсендорф,  последний  отпрыск
славного рода,  нашел  в  себе  силы  сдержаться,  решив  дома  дать  волю
праведному гневу. Они  с  баронессой  уже  направлялись  к  выходу,  когда
какая-то случайно оказавшаяся на приеме девица - судя по одежде и манерам,
дочь провинциального и не слишком богатого  дворянина  -  шепнула  на  ухо
проходившей мимо баронессе: "Не беспокойтесь, ваша милость,  ваш  муж  уже
все забыл. Но впредь умоляю - будьте осторожнее..." От Лауры не  укрылось,
что девица невзначай коснулась руки Вильгельма - и барон вдруг запнулся  в
дверях, удивленно посмотрел на супругу, оглянулся на покидаемый  ими  зал;
затем, похоже, собрался вернуться, но  передумал  -  и  супруги  Айсендорф
отбыли в своей карете.
     К великому изумлению и радости баронессы, дома муж был с ней ласков и
ничего  не  помнил  о  случившемся  на  приеме.  Слова  девицы   полностью
подтвердились.
     Поэтому когда на  очередном  балу  Лаура  увидела  мелькнувшее  среди
гостей смуглое лицо, запомнившееся ей в связи с памятным случаем, она  тут
же направилась к спасительнице. К концу бала Лаура души не чаяла в  Марте,
и последняя  на  следующий  же  день  переехала  в  поместье  Айсендорфов,
сделавшись в  одночасье  компаньонкой  и  доверенной  подругой  баронессы.
Возникшие поначалу сомнения в  происхождении  Марты,  сказавшейся  младшей
дочерью захудалого силезского шляхтича,  как-то  сами  собой  улетучились,
равно как и недоумение по поводу того, почему это девушка из хорошей семьи
путешествует одна, без сопровождающих; барон, пытавшийся что-то  возразить
жене, вскоре махнул рукой на ее очередную прихоть - и молодая Марта прочно
обосновалась в имении Айсендорфов.
     Надо сказать, что баронесса, при  всем  своем  расположении  к  новой
компаньонке, немного побаивалась Марту, хотя не признавалась в  этом  даже
самой себе. Не даром же разъяренный Вильгельм фон Айсендорф, прознавший об
очередном романе своей  супруги,  в  присутствии  Марты  мигом  становился
кротким, как ягненок, мгновенно забывая как о своей недавней ярости, так и
о ее причине, спеша извиниться перед баронессой за то, что ворвался к  ней
столь нелепым образом, сгоряча и непонятно зачем!
     "Ведьма!" - думала временами  Лаура  о  своей  компаньонке,  и  гнев,
мелькавший в глазах Марты в моменты усмирения барона, только способствовал
укреплению баронессы в этом мнении.
     Но баронесса была женщиной  решительной  и  не  слишком  набожной,  и
ведьма, которая верно служит ей, Лауре, исправно отводя от нее гнев  мужа,
баронессу более чем устраивала.
     Так что Марта регулярно получала в подарок новые платья, а иногда - и
жемчужное ожерелье, пользовалась полной свободой и не  слишком  обременяла
себя какими бы то ни было  обязанностями,  попросту  сопровождая  супругов
Айсендорф на все балы и званые вечера. Быстро освоившись в высшем  венском
свете, с легкостью перенимая или воруя аристократические манеры,  она  без
особых сложностей научилась носить любые наряды с  достоинством  королевы,
вести светские беседы и быть в курсе всех сплетен (ну,  как  раз  это  для
подгальской воровки оказалось легче всего!). О такой жизни  приемная  дочь
Самуила-бацы из Шафляр могла только мечтать. И Марта с головой окунулась в
сверкающий  водоворот  балов,  карнавалов,  чопорных  выездов   и   тайных
страстей,   кипевших    за    фасадом    внешней    респектабельности    и
благопристойности.
     Зная скромные достоинства своей внешности, еще более тускнеющие рядом
с ослепительной баронессой Айсендорф, Марта была удивлена, когда и  вокруг
нее начали увиваться молодые люди, в том  числе  и  один  виконт.  Выгодно
выскочить замуж было весьма заманчиво, но Марта с этим не  спешила,  да  и
молодых людей  интересовала  пока  что  отнюдь  не  свадьба.  Благосклонно
принимая   ухаживания    и    дорогостоящие    знаки    внимания,    Марта
предусмотрительно держала  своих  кавалеров  на  расстоянии,  периодически
извлекая из голов слишком рьяных заранее заготовленную фразу или память  о
вчерашнем разговоре - и кавалеры смущались, краснели и на время  оставляли
Марту в покое.
     Женить на себе одного из этих самоуверенных хлыщей  Марта  могла  без
труда, но образ жизни баронессы Айсендорф ее отнюдь не  вдохновлял,  да  и
никто из ухажеров не нравился Марте настолько, чтобы  решиться  связать  с
ним свою дальнейшую жизнь.
     Как часто бывает, все решил случай; и  случай  этот  звался  Джозефом
Воложем.


     Джозеф  Волож  был  карманником.  Ловким,  удачливым,  веселым  -  но
карманником. Из тех, кому тесно в собственной шкуре,  кто  походя  украдет
увесистый  кошелек,  набитый  золотом,  не  забыв  вместо  него  подсунуть
разине-владельцу столь же увесистый камень, завернутый в  платок,  который
пострадавший с изумлением и негодованием обнаружит, лишь придя  домой;  из
тех,  кто  половину  добычи  легкомысленно  раздаст  нищим  пропойцам,  на
остальное щедро угостит своих приятелей - а к утру вновь  останется  ни  с
чем и, весело насвистывая, отправится на промысел.
     Воровать Джозеф предпочитал у  богатых.  О,  отнюдь  не  потому,  что
совесть не позволяла ему обкрадывать бедных  -  если  нужда  припечет,  то
очень даже позволяла! Покладистую совесть в данном случае заменял  простой
и верный расчет: у богатых людей денег больше.  Значит,  украв  один  раз,
можно безбедно жить некоторое время, прежде чем придется снова  прибегнуть
к своему ремеслу. А если щипать кошели слишком часто, да еще в одном и том
же городе - возрастает риск попасться. Джозеф не хотел уезжать.  Вена  ему
нравилась. Он с удовольствием ходил в оперу - и не только "работать" -  он
любовался венской архитектурой,  ему  были  по  душе  здешние  трактиры  и
здешние женщины...
     Джозеф жил в Вене уже больше года и намеревался пожить еще -  сколько
сможет.
     Но Джозеф был карманником. Всего  лишь  карманником.  И  очень  скоро
выяснил, что карманники с точки зрения венского "дна" -  отнюдь  не  самый
привилегированный слой воровской гильдии.
     В Вене испокон веку ценились домушники. Именно  они  считались  здесь
воровской элитой, хотя Джозеф  так  и  не  смог  понять  -  почему?  Такое
положение вещей задевало  его  профессиональную  гордость,  и  как-то  раз
Джозеф сгоряча бросил своеобразный вызов Арчибальду Шварцу по кличке Грыжа
- признанному авторитету среди венских домушников.
     - А слабо кошелек срезать, Грыжа?! По особнячкам-то,  особенно  когда
хозяев дома нету, а прислуга по кабакам гуляет, всякий шастать сумеет!
     Как ни странно, Грыжа не обиделся, не стал хвататься за нож, а  всего
лишь нехорошо усмехнулся в пышные прокуренные усы.
     - Отчего же, приятель? И  по  домам  шастать  несложно;  и  кошель  у
раззявы смастырить не бог весть какое искусство! Срезал,  распотрошил  его
за  углом,  пересчитал  скудное  звонилово,  поплакал  над  судьбой  своей
горемычной - и просадил все за  вечерок!  Что,  не  так?!  В  особнячке-то
подломленном одним кошелем не обойдется!
     - В ином кошельке добра поболе, чем в твоем доме! - в тон  Арчибальду
возразил Джозеф, за свой длинный язык носивший в  воровской  среде  кличку
Джош-Молчальник. - А пальчики карманника, дружище Шварц, это тебе не  твоя
тупая отмычка!
     - Значит, договорились, - еще раз усмехнулся Грыжа, допивая пиво. - Я
кошелек срезаю - а ты дом чистишь. Оба чисто работаем, в  полную  силу.  И
посмотрим, кто в чужом ремесле больше смыслит и  добычу  ценней  принесет.
Три дня сроку.
     - Дом? - опешил Джош-Молчальник, не ожидавший такого оборота дела.  -
Я?!
     - Дом, - весело подтвердил Грыжа, и всякий, хорошо знающий Арчибальда
Шварца, понял бы, что шутки кончились. - И именно  ты.  А  ты  как  думал,
трепач?! Ты мне, понимаешь, по чести моей воровской ногами топчешься, а  я
- сопли утри и слушай?! Нет уж, голубь залетный - баш на баш.  Ну,  а  кто
проиграет - тот в этом же трактире на четвертый день при  всех  наших  под
стол залазит и публично  отлаивается:  дескать,  сбрехал,  как  собака,  и
прощения прошу. Ну как, согласен?!
     В хитрых глазах Молчальника-Джоша зажглись шальные искорки.
     - Согласен! Через три дня здесь, -  и  он  протянул  руку  Арчибальду
Шварцу.
     - Смотри, пупок  не  надорви!  -  насмешливо  бросил  Грыжа  в  спину
Джозефу, когда тот выходил из трактира.


     Богатую усадьбу на окраине Вены Джозеф присмотрел еще в  первый  день
отпущенного ему срока. Массивная чугунная ограда с  золочеными  львами  на
верхушках полированных  гранитных  столбиков,  широкие  узорчатые  ворота,
посыпанные  крупным   гравием   идеально   прямые   дорожки,   рассекающие
начинавшийся за оградой парк  на  правильные  четырехугольники,  ухоженные
клумбы с яркими цветами - и  трехэтажный  дом  со  стрельчатыми  окнами  и
колоннами у входа, множеством флигелей и пристроек, с двумя конюшнями...
     Здесь явно было чем поживиться и утереть нос самодовольному Грыже.
     Без  особого  труда  пробравшись   на   чердак   особняка   победнее,
расположенного   как   раз   напротив   заинтересовавшей   его    усадьбы,
Джош-Молчальник извлек предусмотрительно купленную утром  подзорную  трубу
и, устроившись поудобнее у слухового окна, занялся наблюдением.
     До ужина он успел выяснить, где находятся кухня и помещения для слуг,
достаточно точно определил месторасположение черного хода (хотя сама дверь
была ему не видна) -  и  решив,  что  для  начала  достаточно,  отправился
подкреплять свои силы  добрым  стаканом  вина  и  изрядной  порцией  столь
любимого им бараньего жаркого.
     Подходящий трактир  нашелся  неподалеку,  и  тут  Джозефу  неожиданно
улыбнулась удача: в одном из посетителей он безошибочно признал  виденного
утром садовника из выбранного для показательного грабежа поместья.
     Садовник, рыжеволосый крепыш со здоровым румянцем на щеках и  крупной
родинкой под левым глазом, отчего казалось, что он  все  время  щурится  и
хитро подмигивает, с пользой проводил время: перед ним на столе стояли два
здоровенных кувшина с вином, один из которых был уже наполовину пуст.
     Излишне  уточнять,   за   какой   именно   стол   поспешил   присесть
Джош-Молчальник.
     Садовник попался не слишком разговорчивый, да и открыто приставать  к
нему с вопросами было опасно, но когда во втором  из  кувшинов  показалось
дно, язык у садовника наконец развязался. Так что вскоре Джозеф узнал и  о
скандальных похождениях Лауры  Айсендорф,  и  о  ее  странной  компаньонке
Марте, жившей в поместье уже не первый год, и о необъяснимой  забывчивости
самого барона - но только тс-с-с, кто ж будет господину напоминать, да еще
о ТАКОМ!.. себе дороже...
     Особенно заинтересовало Джоша упоминание о коллекции старинных ваз со
всех концов света, которую собрал еще  покойный  отец  барона  Вильгельма.
Впрочем, о вазах садовник упомянул мимоходом и, потребовав  еще  вина  для
себя и для своего нового друга, начал  заплетающимся  языком  рассказывать
Джозефу  о  хитростях  подрезки  яблонь,  времени  высадки  роз  и  прочих
премудростях садовничьего ремесла. Джош терпеливо слушал, понимающе  кивал
и время от времени пытался вернуть разговор в интересующее его  русло,  но
это ему никак не удавалось - садовник прочно сел  на  любимого  конька,  и
свернуть его мысли из накатанной колеи не представлялось возможным.
     Наконец садовник - которого, как под конец их  содержательной  беседы
выяснил Джозеф, звали Альбертом, - решил, что  пора  идти  домой.  Но  тут
стало  очевидным,  что  на  ногах  Альберт  стоит   весьма   нетвердо,   а
передвигаться может, лишь держась за что-нибудь, а лучше - за кого-нибудь.
Естественно, этим "кем-нибудь" с радостью вызвался  быть  его  новый  друг
Джозеф. Благо и идти до поместья было - всего ничего.
     - Н-нет, через в-ворота м-мы не пойдем!  -  заявил  пьяный,  но  явно
опытный в похождениях подобного рода Альберт. - Тут есть кх-кхалитка,  так
я через н-нее завсегда, когда это... как сейчас... - и он  плевком  указал
Джошу, куда его следует тащить.
     Калитка оказалась заперта на хлипкую щеколду, которую  несложно  было
открыть с любой стороны, и даже не скрипнула,  когда  качнувшийся  Альберт
навалился на нее всем своим грузным телом. Видимо, слуги, после  очередной
попойки нередко возвращавшиеся в поместье этим путем,  исправно  смазывали
петли.
     - А собаки нас не порвут? - с беспокойством поинтересовался Джозеф.
     - Не-а! - уверенно мотнул головой Альберт. - Их майн либер Гельмут за
восточным флигелем д-держит, где конюшни. И на привязи. Чтоб,  значит,  ни
гугу... Когда м-мы, как сегодня...
     Джозеф проводил садовника до дверей  пристройки,  служившей  Альберту
жильем, подождал снаружи, пока тот захрапит, и быстро огляделся.
     Луна светила ярко, и Джош почти сразу разглядел дверь  черного  хода,
расположение которой установил еще днем, наблюдая за  перемещениями  слуг.
Бесшумно скользнув в тень нависавшего над ним дома, Джозеф тронул холодную
бронзовую ручку и легонько потянул ее на себя. Дверь слегка поддалась,  но
окончательно открываться не захотела.
     "Крючок. Изнутри, - догадался Джош-Молчальник. - Ножом  поддеть  -  и
всех дел. А замка или нет, или им не пользуются. Ну, Грыжа..."
     Он довольно усмехнулся и направился к калитке.  Был  немалый  соблазн
забраться в дом прямо сейчас, но Джозеф давно уже не был новичком.
     Торопливость - удел дураков.


     Еще один день Джош потратил на изучение  распорядка  дня  в  доме,  а
вечером, наблюдая за освещенными окнами, пытался определить:  в  какой  из
комнат может находиться заинтересовавшая его коллекция? Джозефу  казалось,
что это ему почти удалось; во всяком случае, нужная комната  располагалась
явно в северном крыле дома и, скорее всего, на втором этаже. Для себя Джош
отметил  несколько  подходящих  окон  и  прикинул,  куда  ему  надо  будет
двигаться.
     Большего за столь короткое время узнать  было  невозможно,  и  Джозеф
решил положиться на удачу и  собственную  ловкость.  Вряд  ли  спящий  дом
обчистить сложнее, чем карманы прохожего.
     Калитка, как и в прошлый раз, открылась без скрипа, и Джош  неслышной
тенью скользнул к черному ходу. У самой двери замер, прислушался. Все было
спокойно, ночь стояла прозрачная и тихая,  как  скромно  потупившая  глаза
невеста у алтаря, втайне ждущая, когда останется с женихом наедине, и  тот
наконец сможет взять ее.
     Пришедшее на ум сравнение очень понравилось Молчальнику.  Он  глубоко
вздохнул, одним движением извлек легко выскользнувший из рукава узкий нож,
аккуратно подцепил им крючок и, не вынимая лезвия из щели, тихонько  повел
руку вниз - чтобы крючок не звякнул.
     Не звякнул.
     Дверь чуть слышно скрипнула, открываясь, и Джош плавно прикрыл ее  за
собой. Постоял немного, привыкая к темноте. Он прихватил с собой  потайную
лампу, но пользоваться ею без особой нужды  не  хотел.  Нащупал  откинутый
крючок и бесшумно поставил его на место - если кто-нибудь  вздумает  среди
ночи проверить запоры, то ничего не заподозрит.
     Лестницу он успел мельком разглядеть, еще  когда  открывал  дверь,  и
теперь направился к ней, при каждом шаге  ощупывая  пол  впереди  ногой  в
мягком замшевом сапоге.
     Вот и ступеньки.
     Вверх.
     Площадка. Промежуточная. Еще вверх.
     Второй этаж.
     Теперь - направо.
     Ручка следующей двери с негромким щелчком поддалась, и Джош  оказался
в  огромном  коридоре.  Здесь  было  значительно  светлее  -  из   высоких
стрельчатых окон падал призрачный лунный свет,  после  чернильной  темноты
лестницы показавшийся Джошу едва ли не ослепительным.
     Он быстро прошел в конец коридора, миновав несколько боковых анфилад,
ведущих в покои барона, баронессы и той странной  компаньонки,  о  которой
упоминал Альберт.
     Интересующая его дверь тоже поддалась легко; здесь снова было  темно,
и лишь узенькая полоска лунного света выбивалась из-под задернутой шторы.
     "Если коллекция тут, то в такой темени недолго и разгрохать половину,
а заодно и весь дом перебудить!" - с тревогой подумал Джош-Молчальник,  но
зажечь лампу все же не решился. Вместо этого он ощупью  двинулся  к  окну,
намереваясь раздвинуть шторы и  воспользоваться  естественным  освещением,
которого ему наверняка будет вполне достаточно.
     Неожиданно рука его наткнулась на что-то гладкое и выпуклое;  предмет
качнулся, но Джош в последний момент успел подхватить его и  поставить  на
место. Ваза! - дошло до вора, и он  с  двойным