никакого
смысла.
     Подведя итог, его преосвященство сначала  спокойно  поужинали,  потом
провели некоторое время в молитвах и благочестивых размышлениях, и  только
после начали собираться в путь.
     Надо сказать, что предшествующие выходу размышления епископа были  не
только благочестивыми, но и весьма практичными.  Прихватив  с  собой  двух
монахов покрепче, Гембицкий двинулся прямиком к лагерю князя  Лентовского,
дабы попросить у последнего гайдуков для сопровождения. А заодно  и  найти
проводника, который довел бы их до кладбища - блуждать  в  темноте  наугад
епископ никак не собирался.
     Первым нашелся проводник, нашелся сам собой  и  совершенно  случайно.
Впрочем, он был настолько пьян, что у епископа просто язык  не  повернулся
сказать, будто проводника "сам Бог послал".
     Нетвердо державшийся  на  ногах  пастух,  шумно  выпавший  из  дверей
предпоследней в селе  избы,  едва  не  налетел  на  одного  из  монахов  и
остановился, пошатываясь.
     - Ты местный? - строго поинтересовался епископ, брезгливо воротя  нос
от винного духа, которым разило от пастуха за несколько шагов.
     - Не-а, - мотнул головой тот. - Из  Замокрицев  я.  К  куму  в  гости
пришел. А тут и Божий Суд, и поминки - так мы с кумом...
     - Где здесь кладбище, знаешь? - оборвал пастуха Гембицкий, поняв, что
выпивоха может болтать еще долго.
     - А кто ж этого не знает? - удивлению гураля не было предела.  -  Все
знают, и живые, и мертвые! Вон там, за холмом, а потом...
     - Проводишь? - снова перебил его епископ, которому эти  "и  живые,  и
мертвые" не слишком пришлись по душе.
     - Ночью? На кладбище?.. -  замялся  выпивоха  и  даже  начал  немного
трезветь.
     Почувствовав   его   неуверенность,   Гембицкий    покровительственно
улыбнулся.
     - Уж не  испугался  ли  ты,  сын  мой?  Нечисти  опасаешься?  Видать,
кладбище у вас недоброе?
     - Кладбище как кладбище, - обиделся гураль. -  Все  как  у  людей.  А
порядочные люди ночью дома сидят  и  сливянку  потягивают!  Вона  с  тобой
народу сколько (похоже, в глазах у пастуха троилось), и без меня доведут!
     - Да ты хоть знаешь, кто перед тобой? - осведомился один из монахов.
     - Кто? - тут же заинтересовался пастух. - Матерь Божья?!
     - Его  преосвященство  епископ  Гембицкий!  -  торжественно  произнес
монах. - Так что не мели языком и веди, куда приказывают!
     - Ну, если и вправду его преосвященство, тогда конечно, - без  особой
охоты  согласился  гураль.  -  Проведу.  Только  зачем  вам   туда,   ваше
преосвященство? Пошли лучше, тяпнем по стаканчику во славу Господа! У кума
моего...
     - Это уж моя забота - зачем, - осадил пастуха епископ. - А твое  дело
вести и помалкивать, разговорчивый сын мой.
     - Угу, - обреченно кивнул пьяница, но тут ему в голову  пришла  новая
и, очевидно, весьма удачная на его взгляд мысль.
     - Я-то, конечно, проведу, да только в глотке у меня  пересохло,  ваше
преосвященство.  Вот  монастырское  винцо,  говорят...  всем  винам  вино!
Неплохо бы попробовать! А там - хоть на кладбище, хоть сразу на тот  свет!
В хорошей компании не боязно...
     - Грешно увлекаться хмельным зельем, сын мой, - строго начал епископ.
- Да и не собьешься ли ты с дороги? Сам понимаешь: вино  глумливо,  сикера
буйна, и человек во хмелю скоту подобен!
     - Скоту?! - искренне изумился гураль. - Да мы с кумом... ишь,  скажет
тоже - скоту! Не пойду я никуда! Прямо здесь спать стану!
     Торг продолжался еще некоторое время, пока наконец  упрямому  пастуху
не была выдана одна из предусмотрительно захваченных  с  собой  бутылей  -
монах-возница как чувствовал, что вино им понадобится.
     После чего все четверо направились к лагерю князя Лентовского.


     Время близилось к полуночи, но в лагере  все  еще  горели  костры,  и
возле одного из них епископ различил знакомую  неподвижную  фигуру  князя.
Лентовский  сидел,  задумавшись,   обхватив   руками   острые   колени   и
завернувшись в шерстяную накидку.
     - Добрый вечер, ваше преосвященство, - проговорил князь, не  поднимая
головы, но безошибочно определив, кто подошел к  костру  в  столь  поздний
час. - Что, и вам не спится?
     - Не спится, сын мой. Долг пастыря не  велит  мне  сегодня  спать.  А
потому явился я к тебе со смиренной просьбой - не  выделишь  ли  двух-трех
верных людей мне в сопровождение?
     - Куда ж это вы собрались посреди  ночи,  святой  отец?  -  удивленно
приподнял бровь Лентовский. - И кто может угрожать вам,  если  вы  просите
сопровождающих? Разумеется, я не против, но...
     - Да вот, решил до кладбища пройти,  посмотреть,  что  там  творится.
Ежели все в порядке - помолюсь за душу покойного да обратно  пойду;  ну  а
если... сам понимаешь, сын мой. А провожатых у тебя прошу, поскольку  горы
эти  кишат  разбойниками,  которые  не  испытывают  должного  почтения   к
смиренным слугам Божьим; однако же ваших озброенных людей,  скорее  всего,
поостерегутся.
     - Тут вы правы, ваше преосвященство, - кивнул Лентовский, вставая.  -
Сейчас я людей кликну. Да и сам с вами пройдусь - а то не  спится  что-то.
Не возражаете?
     -  Ну  разумеется,  сын  мой,  ну  разумеется!  -  всплеснул   руками
провинциал и чуть заметно улыбнулся.
     "Если что не так, то придется, скорее всего, усмирять этого  выскочку
Райцежа, - подумалось епископу. - И тут Лентовский с его  людьми  окажется
как нельзя кстати!"
     Занятый этими мыслями, Гембицкий  не  заметил,  как  в  свете  костра
недобро блеснули глаза старого князя.


     ...Время от времени пастух прямо на ходу прикладывался  к  полученной
бутыли,  восхищенно  крякал,  останавливался,  тщательно  затыкал   бутыль
пробкой и прятал обратно за пазуху, после чего шел дальше.
     Пьяница-гураль утверждал, что ходу до кладбища  не  больше  получаса,
однако они шли уже значительно  дольше,  и  ничего  похожего  на  цель  их
путешествия пока видно не было.
     - Уж не сбился ли ты  с  дороги,  сын  мой?  -  не  выдержал  наконец
Гембицкий, которому начало казаться, что подлец-проводник  просто-напросто
морочит им голову и водит по кругу; и вообще, все они тут, в этих  забытых
Богом горах, еретики, язычники и разбойники, все друг с другом в  сговоре,
так что следовало бы...
     - Ни в коем случае, святой отец! - уверенно заявил гураль. - То  есть
поначалу, конечно, сбился, как не сбиться на трезвую-то  голову,  но  зато
теперь уж точно знаю, куда идти. Скоро придем, вы не беспокойтесь!
     - И куда же нам, по-твоему, идти? - насмешливо бросил князь, которого
это ночная прогулка с плутанием по горам и пьяным проводником не то  чтобы
раздражала, а скорее забавляла.
     - Туда, - проводник уверенно махнул рукой  куда-то  в  темноту  и,  в
подтверждение, двинулся в противоположном направлении.
     Некоторое время все снова шли молча, пока епископ, уже  не  в  первый
раз за сегодняшнюю сумбурную ночь, не  обратил  внимание  на  раздражающее
мельтешение над головой. Что-то с писком и хлопаньем  носилось  над  ними:
нетопыри - не нетопыри, тени - не тени...  Его  преосвященство  на  всякий
случай перекрестился и быстро зашептал молитву, но на странных тварей  это
не произвело никакого впечатления. Тогда Гембицкий, чуть  ускорив  шаги  и
тут же пару раз споткнувшись, догнал шедшего впереди проводника  и  тронул
его за плечо.
     - А скажи-ка, сын мой, - ласковый тон его преосвященства не предвещал
ничего хорошего, - не знаешь ли ты, что это такое над нами мельтешит?
     Гураль мельком посмотрел вверх, бесшабашно взъерошил волосы пятерней,
но, взглянув на строгое лицо провинциала, наскоро перекрестился.
     - Конечно знаю, святой отец. Чего уж тут не знать? Бухруны это.
     - Кто? - не понял епископ.
     - Бухруны, говорю!
     - И кто они, эти... бухруны? Нечисть?
     - Вряд ли. Под луной аж лоснятся - выходит, чистые!
     - Может, зверье какое? - предположил Гембицкий. - Вроде нетопырей?
     -  Ну  вы  скажете!  -  уверенно  опроверг   предположение   епископа
проводник. - Бухруны, и невроде топырей! Смех и только!
     - И что же  твои  бухруны  делают?  -  поинтересовался  провинциал  с
язвительной усмешкой.
     - Мои - ничего. А эти летают!
     - Это я и сам вижу! - епископ начал понемногу  выходить  из  себя.  -
Вред от них какой-нибудь быть может?
     - Понятное дело! - с уверенностью заявил пастух. - Заморочить  могут,
потом вовсе извести... Хотя могут и навести.
     - Кого навести? - его преосвященство явно был сбит с толку обилием  в
этих горах неизвестных  ему  дотоле  существ:  Веснянки,  Зарницы,  Майки,
Полуденницы, а теперь вот еще  и  бухруны,  которых  к  тому  же  довелось
увидеть собственными глазами.
     - Да кого угодно! - беззаботно  ответил  гураль.  -  Сейчас  вот  нас
наводят.
     - Нас?! -  до  его  преосвященства  не  сразу  дошло,  что  это  его,
ставленника  Ватикана,  епископа  Гембицкого,   непонятно   куда   наводят
неведомые бухруны!
     А когда наконец дошло, и  разъяренный  епископ  уже  набрал  в  грудь
воздуха, чтобы выразить свое  мнение  по  поводу  проводника,  бухрунов  и
вообще здешних порядков, то выяснилось, что пастух был абсолютно  прав,  и
бухруны их-таки навели, причем именно туда, куда надо: впереди из темноты,
на фоне звездного неба, проступили  близкие  силуэты  крестов  шафлярского
кладбища.


     Шесть темных призраков застыли  на  краю  холма,  вцепившись  друг  в
друга, и епископ не сразу понял,  что  там  происходит.  А  когда  наконец
разглядел,  то  невольно  перекрестился  и  зашептал  молитву:  пятеро  из
последних сил держали шестого,  а  этот  шестой  вырывался,  нечеловечески
извиваясь и дергаясь, как припадочный, и  было  в  его  конвульсиях  нечто
жуткое, противоестественное. Руки-ноги человека изгибались под  совершенно
немыслимыми углами, отчаянный стон  время  от  времени  прорывался  сквозь
плотно стиснутые в судороге губы, на которых  выступила  пена.  И  носился
вокруг, подвывая, большой пегий пес, не решаясь приблизиться к  сплетенным
в одно целое людям.
     - Дьявол!  Это  сам  дьявол,  святой  отец!  -  шептал  рядом  гайдук
Лентовского, истово крестясь  и  указывая  другой  рукой  на  извивающуюся
фигуру в чудом удерживающемся на голове берете с петушиным пером.
     И еще мерещилось провинциалу, будто какие-то призрачные тени одна  за
другой выскальзывают из круга сцепившихся тел и исчезают в ночи со  стоном
облегчения, словно вырвавшиеся наконец на свободу души грешников...
     А  потом  тот,  которого   перепуганный   гайдук   назвал   дьяволом,
невероятным усилием освободился от державших его рук, рванулся в  сторону,
сбив кого-то с ног - и замер, дико озираясь по сторонам. Остальные люди на
холме тоже окаменели в изнеможении - и тут все увидели, как тело  существа
в берете, лишь внешне похожего на человека, засветилось  изнутри  холодным
зеленоватым светом, каким светятся  гнилушки  в  ночном  лесу.  Свет  этот
разгорался, становился ярче, вот уже языки зеленого пламени пляшут  вокруг
зловещей фигуры порождения Тьмы, осветив  изможденные  лица  глядевших  на
него людей. И, словно отвечая на неслышный зов, таким  же  зеленым  светом
засветился стоявший неподалеку старый тарантас вместе с запряженной в него
лошадью; свет становился нестерпимым, он слепил глаза, словно и человек, и
тарантас, и лошадь постепенно раскалялись изнутри, наливаясь  огнем  самой
Преисподней - и вдруг с негромким хлопком  человек  (?!)  исчез  в  облаке
серного дыма, вместе с ним исчез и тарантас, и  лошадь,  сразу  навалилась
темнота,  а  епископ,  старый  князь,  монахи  с  гайдуками  и   мгновенно
протрезвевшим пастухом стояли и смотрели  на  то  место,  где  только  что
находился посланец ада, и точно так же смотрели туда  измученные  люди  на
краю холма...
     Первым зашевелился, приходя в себя, настоятель  тынецкого  монастыря.
Он оглянулся, скорее угадал, чем увидел темные  фигуры  людей  у  подножия
кладбищенского  холма,  каким-то  шестым  чувством  узнал  епископа  и   с
запоздалыми словами: "Apage, satanas!" воздел к небу руки.


     - ...Искренне поздравляю вас, отец  настоятель!  -  это  были  первые
слова взобравшегося на холм, но не до конца пришедшего в себя епископа.
     А что еще мог он сказать?!
     -  Своими  глазами  видел  я,  как  боролись  вы   вместе   с   этими
благочестивыми людьми с врагом рода человеческого, и как с позором бежал в
Геенну посрамленный дьявол, изгнанный вами! Теперь  убедился  я:  клевета,
ложь и клевета все, что мне о вас рассказывали! Только истинно верующий  в
Господа нашего и чистый душой человек способен на такое!  Теперь  я  лично
буду писать в Рим и ходатайствовать перед  Его  Святейшеством,  чтоб  ваши
заслуги перед Богом и Церковью были оценены по достоинству!..
     Епископ говорил еще что-то, а за его спиной шептались  гайдуки  князя
Лентовского:
     - Живьем, живьем хотел дьявола взять! Эх, жаль, не удержал!
     - А, может, оно и к лучшему? В аду ему место, проклятому, а не здесь,
вот тынецкий настоятель его туда и отправил!
     - Никак святой он, братцы, этот аббат! Его преосвященство  вон  и  за
крест хватался, и молитву читал - а Сатане все нипочем! Не то что аббат  -
врукопашную...
     Разумеется, его  преосвященству,  который  прекрасно  слышал,  о  чем
шепчутся за его спиной гайдуки, подобные разговоры  отнюдь  не  доставляли
удовольствия. Но поделать он ничего не мог: свидетелей  было  больше,  чем
достаточно, и видели все не только его монахи, но и гайдуки, пьяный пастух
и сам Лентовский, а уж в княжеских словах вряд ли кто станет  сомневаться!
Много разного водилось за старым князем, но во лжи его еще  никто  уличить
не посмел... да и повода не было.
     - Благодарю вас, ваше преосвященство, - устало  улыбнулся  аббат  Ян,
скромно склоняя голову. -  Но  я  всего  лишь  исполнял  свой  долг  перед
Господом нашим и святой Церковью. И не один я встал на дороге у врага рода
человеческого.  Помогла  мне  искренняя  вера  этих  честных  христиан,  -
настоятель кивнул на сгрудившихся у него за спиной Михала, Марту, Терезу и
Мардулу, - иначе и не знаю, совладал бы я в одиночку с Нечистым!
     - Скромность всегда была вашей добродетелью, отец настоятель, -  сухо
заметил Гембицкий. - А теперь  давайте  возблагодарим  Господа  нашего  за
счастливое избавление и за то, что даровал вам и этим "честным христианам"
силы для борьбы с дьяволом.
     Спорить с епископом никто не стал, и все присутствующие опустились на
колени.
     - Теперь же - не  пора  ли  нам  идти,  отец  настоятель?  -  заметил
Гембицкий, закончив молитву и поднимаясь с колен.
     - Благодарю, ваше преосвященство, но я обещал отцу,  что  пробуду  на
его могиле до восхода. А  я  привык  исполнять  свои  обещания,  -  твердо
ответил отец Ян.
     - Ну что ж, - пожал плечами провинциал. - Да хранит вас Господь.
     Он неторопливо перекрестил  остающихся  и  начал  спускаться  вниз  в
сопровождении доминиканцев.
     Однако  Лентовский  и  гайдуки  не   спешили   последовать   за   его
преосвященством. Старый князь стоял,  подбоченясь,  и  сверлил  Михала,  в
изнеможении  опершегося  о  могильный  крест,  ненавидящим  взором  своего
единственного глаза.
     В этом взгляде ясно читалось все, о чем думает сейчас  старый  князь.
Убийца его сына должен умереть, несмотря ни на что, и ни Бог, ни дьявол не
остановят князя. Солтыс  Ясица  Кулах  сказал:  "Вызывай  его  на  честный
бой..." Вот и пришло время для этого  самого  "честного  боя",  в  котором
Михалу  не  выстоять  и  минуты  -  с  обожженными  руками,  едва  живому,
вымотанному до предела схваткой с Сатаной... Но бой будет честным, один на
один, при видоках, и ни солтыс Кулах,  ни  кто  другой  не  посмеет  после
пенять князю за эту смерть и чинить ему препоны в здешних горах. Все будет
честно. И убитый Янош будет отомщен...
     Похоже, не только Михал прочел все это во взгляде Лентовского. И  без
того бледная Марта вдруг  побледнела  еще  больше  и,  схватив  за  локоть
стоявшую рядом ничего  не  понимающую  Терезу,  лихорадочно  зашептала  ей
что-то в ухо.
     Бабий шепот не интересовал князя. Лентовский  медленно  направился  к
Михалу, продолжая  жечь  того  взглядом.  Он  не  видел,  как  женщины  на
мгновение обнялись, глядя друг на друга остановившимися глазами,  а  потом
Марта змеей скользнула в ноги князю, норовя поцеловать его ладонь.
     - Князь, пощади  воеводу  Райцежа!  Помилуй,  не  заставляй  с  тобой
рубиться! Сына твоего он в честном бою убил - все  видели!  Не  пятнай  же
княжеские руки кровью, а княжескую честь - позором!
     Лентовский вздрогнул, как от  удара,  хотел  было  отпихнуть  сапогом
сумасшедшую  бабу,  но  почему-то  передумал,  осторожно  высвободился   и
остановился перед Михалом в раздумье. Что-то  происходило  сейчас  в  душе
Лентовского, что-то, невидимое со стороны, но тем не менее отражавшееся на
лице старого князя, моргавшего единственным глазом так, словно тот у  него
чесался.
     Минуту, другую стоял князь перед убийцей сына  своего,  и  постепенно
угасал раскаленный уголь в его глазнице, разглаживались морщины на челе...
     А потом поникли плечи грозного князя Лентовского. Со  вздохом  шагнув
вперед, он тяжело хлопнул воеводу по спине, отчего Михал едва удержался на
ногах, повернулся и пошел прочь, так и не  сказав  ни  слова.  Оторопевшие
пахолки табунком двинулись вслед за князем,  изумленно  переглядываясь  на
ходу, но не решаясь заговорить.
     - Чего это с ним? - удивленно осведомился Мардула, когда Лентовский и
его люди скрылись в подступившем к холму предрассветном  тумане.  -  Я  уж
приладился его ножом в спину, а он...
     - Совесть взыграла, - хихикнула, не удержавшись, Тереза.
     - У князя Лентовского - совесть?!  -  искренне  изумился  Мардула.  -
Отродясь ее у него не было!
     - А теперь - есть, - усмехнулась Марта. - Тереза-то  у  мужа  своего,
купца  краковского,  совесть  потихоньку  таскала,  когда   ее   многовато
набиралось; вот и дела у него шли  удачно,  потому  как  купцу  от  лишней
совести - одно разорение. А сама совесть  никуда  не  девалась,  у  Терезы
оседала. Вот я сейчас и взяла у сестры малую толику, да  старому  князю  и
подкинула! Может, опомнится после, но уж поздно будет!
     Тут Михал, до которого наконец дошло, кому и, главное, чему он обязан
жизнью,  с  хохотом  бросился  обнимать  своих  сестер,  вопя  от  боли  в
обожженных ладонях, аббат Ян с Мардулой тоже не  удержались  от  смеха,  и
вскоре на кладбище звучал совсем уж неуместный  здесь  многоголосый  хохот
вперемешку с заливистым собачьим лаем - дети вора Самуила  давали  наконец
выход напряжению этой кошмарной ночи.
     А  когда  все  отсмеялись,  и  извечная  тишина  снова  вернулась  на
шафлярское кладбище, отец  Ян  оправил  складки  своей  сутаны,  пригладил
волосы, после чего, обернувшись к остальным, негромко сказал:
     - Пора нам. Пойдемте, помянем батьку-Самуила.
     И они тихо спустились с кладбищенского холма.
     Светало.



                                  ЭПИЛОГ

                                                  То было что-то выше нас,
                                                  То было выше всех.
                                                                И.Бродский

     Бывают такие минуты между ночью и утром, когда первая еще не убралась
восвояси, а последнее еще не вступило в свои права, и  в  невозможные  эти
минуты возможно все, скрытое для света и утерянное для тьмы.
     Есть такие минуты...
     Старик, сидевший на могильном холме, протянул костистую руку  и  взял
лежащий рядом каравай хлеба. Разломил пополам, запустил пальцы в  мякиш...
вырвал кусок хлебной  плоти.  Смял  в  кулаке,  подумал  о  чем-то  своем,
раздувая трепещущие ноздри гордого орлиного  носа,  и  принялся  увлеченно
лепить мякиш, как делают это шафлярские ребятишки, оглядываясь по сторонам
- не смотрит ли