лывать  беседку.  Потом  занимался
стиркой, вымыл полы в  доме  и  посидел  немного  за  столом,  перечитывая
Библию.
     Особенно он любил книгу Судей Израилевых о жизни Самсона.  "И  сказал
Самсон: умри, душа моя, с филистимлянами! И уперся всею силою, и обрушился
дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было  умерших,  которых
умертвил Самсон при смерти своей, более,  нежели  сколько  умертвил  он  в
жизни своей".
     Вот так. Павел бережно закрыл книгу - страницы были протерты чуть  ли
не до дыр, отдельные слова уже невозможно было разобрать, но  он  знал  их
наизусть, - задумчиво посмотрел в  окно,  где  за  изгородью  и  неширокой
полосой бледно-желтой травы стояли кривые тонкие сосны Умирающего Леса.  А
мог бы совершить такое хоть  кто-нибудь  из  знакомых  парней?  Даже  Лука
Громила? Даже Виктор Медведь из отцовской бригады? Очень сомнительно. Сели
бы с этими филистимлянами в карты играть, да пиво  попивать,  вот  и  все.
Ничем, ну ничем не расшевелить...
     Он опять заглянул к родителям  -  там  уже  никого  не  было,  одеяло
валялось на полу у кровати. Отец, пользуясь выходным, несомненно,  ушел  в
питейку. Павел застелил отцовскую кровать и пошел по  тихим  улочкам  мимо
пустых домов, здороваясь с теми, кто попадался навстречу  или  возился  во
дворах; кивнул  полицейскому,  прохлаждающемуся  в  теньке  у  колодца,  и
обсудил перспективы облавы на волков, повадившихся на лесоповал,  с  Лысым
Михеем, который вез от пристани глиняные кувшины.
     У Иордана было не так жарко, как в городе, но так  же  сонно.  Лениво
копошились на отмели два мальчугана, из  Тихой  Долины  на  том  берегу  к
бледно-голубому небу поднимался редкий дымок - видно,  кто-то  отдыхал  на
мягкой высокой траве, кипятил веселящий  напиток;  со  стороны  Иорданских
Людей шла по течению одинокая  шестивеселка  -  рыжий  парус  обвис,  люди
лежали на тюках, белокурый бородач у руля курил, подставляя солнцу широкую
загорелую спину.
     Павел спустился к воде, к лодке, поднял и опустил,  проверяя,  парус,
придирчиво осмотрел весла, простукал борта. До Иорданских Людей было сорок
семь километров, да до Устья - еще шестьдесят, да  вверх  по  Ховару  мимо
Заброшенного Поля еще полсотни, а дальше кто знает? И все на веслах, ну, и
если повезет с ветром - под парусом. Зато в обратный путь понесет  течение
и можно будет лежать и смотреть в небо, и думать  о  чем  угодно.  Сил  на
путешествие хватит - Павел присел, уперся руками  в  изогнутый  деревянный
нос лодки и без особого напряжения поднял  над  водой  переднюю  часть  ее
тяжелого корпуса. А за месяц можно многое разузнать и  все-таки  добраться
до истоков Ховара. Городов там нет, а если и есть - о  них  никому  ничего
неизвестно. После  его  путешествия  незнание  станет  знанием.  Пусть  не
суждено ему, как апостолу Павлу, чьим именем назвала его мама, нести слово
Господне в другие края, пусть даже это  знание  и  не  интересует  никого,
кроме него самого - но, вернувшись, он все-таки расскажет. Сделает подарок
Совету. Исправленные карты Лесной Страны - это  более  достоверные  карты.
Может быть, когда-нибудь кому-нибудь и пригодятся  его  путешествия,  хотя
вряд ли...
     А еще одно знание он даст им завтра, в воскресенье,  перед  тем,  как
отправиться в путь. Пусть Черный  Страж  от  злости  хоть  повесится,  как
Безумная Лариса, или прыгнет с обрыва в Иордан, как Ванда Флоринска  (хотя
Ванда, возможно, просто оступилась с перепоя) - он,  Павел,  завтра  же  в
Восточном храме скажет слово о Земле. Если этого будет  мало  -  повторит,
вернувшись с Ховара, в Западном храме, и в Северном, и в Южном.  В  Эдеме,
Капернауме, Холмах и у Плясунов. Создателю от этого хуже не  будет,  да  и
где он, Создатель? Давно уже и думать не думает о Лесной Стране...
     Вернувшись домой, Павел начал собираться в дорогу -  укладывал  вещи,
точил нож, штопал куртку - а вечером сел почитать за столом и читал до тех
пор, пока не зазвенели, разбиваясь, стекла и не полезли в  дверь  парни  с
перекошенными физиономиями, размахивая палками и автоматами...


     Под куртку затекала ночная прохлада. Павел  встал,  сделал  несколько
энергичных взмахов руками, походил, разминая ноги,  с  силой  вдавливая  в
землю подошвы.
     Да, Черный Страж опередил его, нанес  еще  один  удар,  не  дожидаясь
воскресенья. Подслушивание разговоров... Так вот зачем он  посещает  новые
строения! Работающие, до сих пор работающие,  непонятные  ему,  Павлу,  но
понятные Стражу технические устройства предков-основателей... Нетерпимость
в вопросах учения о Создателе Мира... Кто он, Черный Страж?  Почему  такая
нетерпимость? Что плохого в знании о действительном существовании в давние
времена действительной, а не  сказочной  Земли?  Кому  невыгодно  подобное
знание - Совету? Но  Совет  -  это  такие  же  горожане,  возможно,  более
толковые, но такие же. Стражу невыгодно? Но почему? Непонятно,  совершенно
непонятно...
     И нападение этой перепуганной оравы, натравленной Стражем...  Хорошо,
что у него, Павла, есть свое особенное оружие, ему просто повезло, что  он
не такой, что он иной. А почему - иной?
     ...Все началось восемнадцать лет назад, в августе, спустя чуть больше
месяца после того, как пять зажженных мамой и отцом свечей в его комнате с
окном, выходящим в Умирающий Лес, отметили пятый  день  рождения  Павла  -
тридцать четвертое июня.
     До  этого  все  шло  обычным  чередом.  Павел   помнил,   как   отец,
покачиваясь, приходил домой, вытаскивал его из кровати и обнимал,  обдавая
запахами табака и пива. Отец и тогда уже работал  грузчиком  на  пристани,
делом своим был доволен  и  ни  разу  не  просил  Совет  перевести  его  в
какое-нибудь иное место,  как  зачастую  поступали  другие,  отработав  на
погрузке-разгрузке установленный месячный срок. Дома он и тогда уже  редко
бывал, предпочитая коротать время в питейке за "подкидным дураком".
     Еще Павел помнил, как мама брала его с собой на берег Иордана  или  в
Тихую Долину. Женщины разжигали костер, пели, а малышня возилась в  траве,
отнимая друг у друга игрушки.
     Их дом тогда был самым крайним в городе, сразу за изгородью начинался
Умирающий Лес, и ветви сосен лезли прямо в окно.  В  тот  день  пятилетний
Павел играл во дворе, копал ямку  куском  железа,  оторванным  от  старого
автомобиля, с незапамятных времен стоявшего возле дома. Он  задался  целью
сделать  удобную  пещеру,  выстелить  травой,  и  там,  а  не  в  комнате,
продолжать свое существование. Мама зашла в  соседний  дом  к  деду  Саше.
Павел сидел на корточках спиной к изгороди, увлеченный своим  занятием,  и
не обратил внимания на раздавшийся совсем  близко  в  соснах  треск  сухих
ветвей. Почувствовал резкую боль в спине, словно полоснули десятком ножей,
что-то схватило его, сжало, так, что затрещали кости... Он успел повернуть
голову и впился взглядом в страшную лиловокожую слюнявую морду  медведя  с
широко  расставленными  красными  глазами,  с  четырьмя  черными   кривыми
клыками, торчащими из-под  оттопыренной  лиловой  верхней  губы,  усеянной
желтыми пятнами. Медведь  тянулся  через  изгородь,  редкая  синяя  шерсть
топорщилась на его огромном теле. Помнил Павел, что закричал, ткнул  своей
железкой прямо в зубастую пасть, от которой несло тяжелым болотным запахом
- и все куда-то провалилось...
     Уже потом он узнал, что мама и дед  Саша,  ее  отец,  услышали  крик,
выбежали на крыльцо - и маме  стало  плохо,  а  дед  Саша  не  растерялся,
схватил деревянную острую пику, догнал медведя и бил, бил, бил под  ребра,
пока медведь не выпустил из лап ребенка.
     Потом городские врачи промыли и перевязали раны от когтей  на  спине,
крепко привязали к груди сломанную руку, а синяки на боках прошли  и  так.
Другого не смогли сделать врачи, хотя справлялись с вывихами, переломами и
полученными после посещения питейки ушибами, и принимали роды, и вправляли
челюсти, и откачивали залезших после водки и пива в Иордан. И все-таки они
не смогли вернуть Павлу речь и поставить на ноги.
     Да, в пять лет Павел онемел и у него отнялись ноги. Он лежал в  своей
комнате и плакал, возле  кровати  сидела  мама,  в  дверях  стоял  угрюмый
отец... И  каждую  ночь  Павлу  снилась  слюнявая  красноглазая  морда,  и
откуда-то накатывался болотный запах, выворачивая наизнанку желудок. А  по
утрам за окном раздавались стук, треск и шорох ветвей  -  это  отец  валил
деревья, отгоняя лес от изгороди.
     Когда сошли синяки, и зажили раны на спине,  и  срослась  рука,  мама
понесла Павла к Колдуну. В полутемной комнате Колдуна приятно пахло сухими
травами, в углу горела единственная  свеча,  стояли  кувшины,  из  которых
выползал плотный, щекочущий ноздри дым, и ладони Колдуна с  растопыренными
и чуть согнутыми пальцами порхали над  головой  Павла,  источая  дремотное
тепло. Колдун шептал какие-то непонятные слова,  его  бородатое  сухощавое
лицо склонялось над лежащим Павлом, губы улыбались,  глаза  под  мохнатыми
бровями смотрели добро и в них трепетал огонек свечи.  Слова  сливались  в
шелест волн Иордана,  отражения  свечи  превращались  в  ласковое  солнце,
дымили костры в Тихой Долине, лодка покачивалась на воде, а потом  налетал
ветер, и дым заволакивал  теплое  небо,  и  хотелось  встать  и  побежать,
побежать по воде, и бегать вокруг костров, и шалить, и валяться в траве, и
перегнать, обязательно перегнать коротконогого Вацлава...
     И мерещилось Павлу вот еще что: он вставал, выпрямлялся во весь  рост
в лодке, поднимал руки - и струи дыма послушно  отступали  от  его  рук  и
белым облаком скользили вдаль над Иорданом, и он  поднимался  над  лодкой,
обнимал руками солнце, сжимая, сжимая, сдавливая его ладонями -  и  солнце
покорно уменьшалось, превращалось  в  маленький  яркий  комочек,  в  пламя
свечи, теплое, но не обжигающее. Он держал это пламя в руках,  подносил  к
лицу, медленно и осторожно втирал в лоб - и пламя проникало в его голову -
и слегка кололо во  лбу,  и  тело  становилось  сильным  и  послушным.  Он
поднимался все  выше  в  небо  и  сливался  с  ним,  перетекая  в  бледную
голубизну...
     Через несколько лет мама  повторила  Павлу  слова  Колдуна.  "Знаешь,
сынок, что сказал мне Колдун? Он сказал мне: "Ирена, у тебя особенный сын.
Мои руки чувствуют нечто, исходящее  от  него.  Радуйся,  он  когда-нибудь
будет моим помощником и тоже сможет давать людям исцеление".
     Мама повторяла эти слова много раз,  повторяла  и  плакала,  и  тогда
Павел подходил к ней и молча гладил по руке.  Он  подходил  -  потому  что
Колдун поставил-таки его на ноги; он утешал ее, словно говоря: "Не  плачь,
мама", - но сказать ничего не мог, потому что Колдун  не  излечил  его  от
немоты, хотя и  не  лишил  родителей  надежды,  пообещав  продолжать  свои
попытки.
     Именно тогда его развлечением стали  книги.  Он  боялся  выходить  из
комнаты, боялся гулять во дворе, даже если мама или отец  были  рядом,  он
плакал и забивался под кровать, когда мама пыталась взять его с  собой  на
Иордан или  в  Тихую  Долину.  Повсюду  мерещилась  ему  страшная  лиловая
медвежья морда, хотя к тому времени сформированный Советом  и  вооруженный
автоматами отряд горожан во главе с Лысым Михеем, который тогда еще не был
лысым, вместе с  полицейскими  прочесал  Умирающий  Лес  и  Броселианд  от
Балатона на  юге  до  самых  Холмов  Одиноких  Сосен  на  севере.  Мужчины
вернулись почти через два месяца, подцепив к поясам своих  курток  десятки
длинных черных клыков.
     Мама показала ему буквы, он быстро понял, что к чему, и к  ноябрю,  к
сезону дождей, уже не признавал никаких других игрушек, кроме  книг.  Мама
ходила по знакомым и незнакомым людям, мама выпрашивала книги у иорданцев,
в  Иерусалиме  и  Вавилоне,  оставляя  в  залог  кольцо,  которое  носила,
наверное, еще  прапрабабушка-основательница,  такое  же  древнее  янтарное
ожерелье, тяжелую коричневую пепельницу - раскрывшийся  бутон  с  надписью
"Будапешт", небольшую зажигалку в виде сказочного дракона, мечущего  искры
из разинутой пасти.
     Книги стали его миром. Приходил сезон дождей, и за окном лило,  лило,
лило с серого неба, и уныло дрожали ветвями сосны, и тихо пела  за  стеной
мама - и уходил сезон дождей, и солнце вытягивало из земли высокую жесткую
траву, и расцветали во дворе крупные синие маки - а он все  читал,  читал,
временами впадая в странное оцепенение. Вместе с  Иисусом  тосковал  он  в
Гефсимании, вместе с Тарзаном побеждал грозного Керчака,  держал  в  руках
череп Йорика, пробивался в страну Снежной  Королевы,  умирал  от  жажды  в
песках Сахары, брел по мокрым улицам Лондона, спасал Железного  Дровосека,
не сводил глаз с сидящего  на  бюсте  Паллады  Ворона,  пытался  разгадать
загадку исчезновения Лунного камня...
     Многих слов он не понимал, ни мама, ни отец, ни  дед  Саша  не  могли
сказать, что такое "самолет", "верблюд", "гастроном", но это не мешало ему
читать,  читать  и  перечитывать  эти  удивительные   прекрасные   сказки,
придуманные теми, кого Создатель сотворил в Лесной Стране много-много  лет
назад и кто превратился теперь в поросшие  цветами  холмики  на  городском
кладбище за Лесным ручьем и на кладбищах других городов.
     Родителей тревожило его  оцепенение,  когда  он  сидел  над  книгами,
глядя, не отрываясь, в одну точку, и ни на что не реагировал. Он словно бы
выпадал из жизни, сам не  ведая  того,  и  только  с  удивлением  отмечал,
приходя в себя, что за окном слишком быстро стемнело. И тут Колдун не  мог
ничем помочь.
     Он читал и читал, но книг было мало, слишком мало. К восьми годам  он
прочитал все, что смогла достать мама, многое знал наизусть, а Библию  мог
бы пересказать, начиная хоть с Иова, хоть с Песни песней Соломона, если бы
вновь обрел способность говорить. Почти все другие  книги  существовали  в
единственном экземпляре, но Библию имели многие, и почему так получилось -
не знал никто. Может быть, она была главной книгой предков?
     Перечитав все книги, он начал задумываться об окружающем мире. Почему
солнце всегда по утрам поднимается над Броселиандским лесом, а  опускается
за Иорданом, а не наоборот? Почему каждый год наступает  сезон  дождей,  и
именно в ноябре, только в ноябре, а не в январе или мае? Почему  в  каждом
месяце именно тридцать  пять  дней?  Откуда  и  куда  течет  Иордан?  Куда
подевались собаки и драконы из книг - или это  выдумки?  Почему  не  могут
больше  ездить  танки  и  автомобили?  Почему  солнце  большое,  а  звезды
маленькие? Где находится завтрашний день? Из чего Создатель сотворил  мир,
людей, животных и рыб? Где он теперь, почему никогда  не  разговаривает  с
людьми?..
     Вопросов было множество. Павел приставал к маме, пытаясь объяснить ей
что-то на пальцах, злился и плакал, видя, что мама не понимает его, а мама
утомленно садилась на табурет и со вздохом говорила  отцу,  если  тот  был
дома: "Сережа, я больше не могу, он меня  замучил...  Я  больше  не  могу,
Сережа..."
     Посвященные в храме говорили о  Создателе  и  кое-что  проясняли,  но
говорили мало и как-то путано. Мир казался тайной, и часто по ночам  Павел
не мог уснуть и смотрел в темноту широко открытыми глазами, чувствуя,  как
где-то в глубине рождаются тени-образы, как в звездной дали  слабо  светит
маленькое солнце, и что-то старается, старается взлететь, распахнув черные
драконьи крылья, старается - и обессиленно погружается в черноту, как рыбы
под высоким берегом Иордана.
     И гудели, гудели в голове, печально звенели в  ночи  чеканные  слова,
заставляя беззвучно шевелиться пересохшие губы...
     "Я человек, испытавший горе от жезла гнева Его...  Он  повел  меня  и
ввел во тьму, а не во  свет...  Измождил  плоть  мою...  Огородил  меня  и
обложил горечью и тяготою...  Посадил  меня  в  темное  место,  как  давно
умерших... Окружил меня стеною, чтобы я не вышел,  отяготил  оковы  мои...
Извратил пути мои и растерзал меня, привел меня в ничто..."
     Он тихо плакал в темноте, а за стеной вздыхала мама.


     Смерть деда Саши потрясла Павла. Уже потом он  узнал,  что  дед  умер
легко, словно заснул, как вообще умирали люди Лесной Страны, но умер всего
лишь в сто семь лет, намного не дотянув до положенного человеку Создателем
срока.
     Гроб стоял посредине Восточного храма, горело много  свечей,  хотя  в
узкие окна под высоким деревянным потолком светило утреннее  солнце.  Люди
вокруг крестились и что-то шептали, и слезы текли по бледному и  красивому
маминому лицу, и опустил глаза отец,  подергивая  свои  рыжеватые  усы,  и
Посвященные в белых накидках с  золотистыми  крестами  на  груди  и  спине
ходили друг за другом вокруг гроба и  славили  Создателя,  а  у  стены,  в
отдалении от всех, стояла неподвижная фигура в черном, с низко  надвинутым
на лоб капюшоном. Павел впервые увидел Черного Стража и испугался его.
     Когда гроб выносили из храма - лицо деда  Саши  при  этом  продолжало
оставаться безучастным и спокойным, - Павел вырвал свою ладонь из  маминой
руки, побежал за гробом и вдруг упал в оцепенении - и очнулся только  дома
от прикосновения ко лбу влажного холодного полотенца.
     Смерть деда заставила его задуматься о том, зачем живут  люди.  Зачем
Создатель дает людям жизнь и зачем отнимает  ее,  и  куда  уходит  человек
после смерти? "Редеет облако, и уходит; так  нисшедший  в  преисподнюю  не
выйдет, не возвратится более в дом свой", - утверждал сказочный библейский
Иов, но так  ли  это  на  самом  деле?  Не  восстанут  ли  в  определенный
Создателем час все умершие со дня создания мира, не соберутся ли на берегу
Иордана и не будут ли жить вечно в Лесной Стране?
     Вопросы, вопросы...


     Однажды, после  Октября  Свирепых  Волков,  когда  Павлу  исполнилось
двенадцать лет, мама опять, как и каждый  месяц,  повела  его  к  Колдуну.
Вновь и вновь Колдун водил  ладонями  над  его  головой,  вновь,  как  уже
десятки раз ранее, призывал заговорить, но все  попытки  были  напрасными.
Павел молчал, только вздрагивал и  издавал  горлом  какие-то  кашляющие  и
стонущие звуки. Язык не хотел слушаться его.
     Они уже собирались домой, Колдун  вздыхая,  заливал  водой  дымящиеся
травы в кувшинах, когда к воротам подъехала телега и два  врача  осторожно
внесли на носилках бледного Йожефа Игрока. Длинные костлявые  руки  Йожефа
беспомощно свисали с носилок, на белой ткани,  обмотанной  вокруг  головы,
проступило засохшее кровавое пятно.
     Врачи рассказали Колдуну  о  том,  что  произошло.  Йожеф  работал  у
пристани в бригаде, укреплявшей набережную накануне сезона дождей.  Кто-то
из стоявших наверху, на высоком берегу Иордана, нечаянно выпустил  из  рук
тяжелый камень, тот полетел вниз и угодил в голову подходившему к лестнице
Йожефу. Его быстро привезли к врачам, те  сделали,  что  могли  -  промыли
рану, извлекли осколки черепа, прижгли настойкой огонь-травы, перевязали и
обеспечили полный покой. Но прошло уже три дня, а Йожеф никак не  приходил
в сознание, и пульс становился все реже и реже. Пробовали взбодрить Йожефа
водкой, вдували в ноздри растолченные зерна болотных ягод, окуривали едким
дымом горящих лесных роз, но никакие усилия не  помогали.  Йожеф  холодел,
едва дышал и чувствовалось, что он не собирается возвращаться из-за черты.
     Колдун задавал короткие быстрые вопросы, разматывая повязку на голове
Йожефа, жена Йожефа, Светлана, стояла в углу,  обхватив  лицо  ладонями  и
раскачиваясь  из  стороны  в  сторону,  врачи  сначала  виновато  пожимали
плечами, а потом вышли за дверь и закурили в коридоре,  а  Павел  с  мамой
тихо сидели у стены, глядя на заострившееся лицо Йожефа.
     Колдун напрягся, провел ладонями, будто глядя, над  головой  парня  -
раз, другой... Помассировал пальцы, потом словно вынул что-то из воздуха и
резко бросил в рану, еще и еще раз провел ладонями. Закрыл глаза,  на  его
морщинистом лбу выступили капли  пота.  Вновь  поймал  что-то  в  в