олове  бродит  бригада  плотников  и
стучит, стучит, с  размаху  стучит  по  костям  увесистыми  молотками.  Он
обнаружил, что лежит на боку, связанный по рукам и ногам. Глаза  закрывала
тугая повязка. Усилием воли он приглушил боль, собрал ее в узкое  русло  и
заставил вытекать в наспех придуманное черное холодное пространство.  Боль
подчинилась и медленно отпустила, и в мерно звенящей  тишине  стал  слышен
голос.
     - ...ни в жизнь никто оттуда не приходил. - Голос  был  надтреснутым,
дребезжащим, Павел  сразу  узнал  его.  Говорил  тот  встреченный  недавно
бородач из селения. - Вижу, дальше пошли, а  у  меня  просто  из  рук  все
валится. Ну, я бегом сюда, к господину офицеру безопасности,  прямо  через
овраг.
     - Что, не зря я настаивал на люке в потолке?  -  перебил  его  чей-то
уверенный самодовольный бас. - Внезапность во многом  способствует  успеху
операции.
     - Благодарю, господа офицеры, - прозвучал бесцветный голос Стража.  -
Благодарю,  Федор  Карелин.  Вы  спасли  Десятиградье  от  очень   большой
опасности. Он  не  простой  человек,  он  орудие  сатаны  и  мог  принести
неисчислимые несчастья. Веревки и повязку не снимать - он способен на злые
чудеса. Надеюсь, бюро примет правильное решение.
     -  Без  всякого  сомнения,  -  прогудел  бас.  -  И  да  упокоится  в
Иордане-реке...
     Стучали  каблуками,  прохаживаясь   по   комнате,   переговаривались,
смеялись. Затянутые на совесть веревки больно  вгрызались  в  тело.  Павел
почувствовал, что его странствиям, судя по всему, пришел конец. "Джуди!  -
кольнуло в сердце. - Что будет с ней?.."
     -  Медлить  нельзя,  -  сказал  Страж.  -  Господин  офицер  Синицын,
распорядись  прямо  сейчас  послать  за  моими  братьями.  Думаю,  они  не
откажутся присутствовать. Скажи, что на рассвете.
     - Я бы  девчонку  приласкал,  -  просительно  задребезжал  бдительный
бородач Федор Карелин. - Мне бы за девчоночку подержаться...
     Захохотали нестройным хором.
     - Уж больно кусачая, - проговорил кто-то сквозь хохот. - И  господину
Синицыну лоб расцарапала; слава Богу, - не что-нибудь другое...
     - Девчонка обыкновенная, -  размеренно  сказал  Страж,  обрывая  смех
вокруг. - Я уточню у братьев, откуда она  и  как  попала  к  этому  орудию
сатаны, а пока пусть побудет в гостях у тихих матерей. Но под замком.
     Павел, напрягая шею, вжался щекой в пол, осторожно провел головой  по
доскам, пытаясь хотя бы приподнять повязку. Лишь бы удалось  открыть  хоть
один глаз, лишь бы удалось взглянуть - и разметать,  расшвырять  взглядом,
разбить головы о стены, задушить это чудовище, эту нелюдь, принявшую облик
человеческий...
     - Ага, очнулся, - пробасил офицер.
     - Успокой его, - распорядился Страж.
     Павел слышал и чувствовал, как, прогибая доски, приближается  к  нему
кто-то тяжелый, внутренне сжался, осознавая полнейшую свою беспомощность и
беззащитность, застонал от неожиданного резкого удара ногой по лицу, а  от
второго удара в затылок вновь потерял сознание.


     В стране теней было тоскливо  и  неуютно.  По  сырому  полу  длинного
полутемного сарая метались сквозняки, через щели в дощатых стенах затекала
черная густая  жижа,  превращаясь  в  застывшие  студенистые  серо-лиловые
лужицы. Пространство под крышей казалось вязким,  медленно  пробирались  к
стенам серые тени, цеплялись пальцами за доски, раздвигали их и  беззвучно
вываливались в темноту. Между лужицами  бродили  Стражи  в  серых  плащах,
сближались, скупыми заученными движениями молча отрывали друг другу головы
вместе с капюшонами, бросали на пол, но головы  тут  же  вырастали  вновь.
Сарай был переполнен пульсирующей болью.
     Он дополз до стены,  с  усилием  оторвал  доску  и  выпустил  боль  в
наружную  темноту.  Темнота  всосала  боль,  хлынула  в  сарай,   поглощая
несчастные  немые  тени  с  туманными  пятнами  на  месте  лиц,   поглощая
ненавистные серые плащи. Темнота застыла перед глазами, спеленала по рукам
и ногам, не давая пошевелиться. Павел вновь ощутил тугую повязку на  лице,
а еще через несколько мгновений убедился, что руки  его  тесно  прижаты  к
бокам, а ноги упираются во что-то твердое. К  лицу  прикасалась  ворсистая
грубая материя. Ему стало ясно, что он лежит в зашитом мешке, перевязанном
веревкой снаружи, и в ногах у него большой гладкий  камень.  О  назначении
камня можно было догадаться  без  особого  труда,  даже  если  не  слышать
разговора насчет Иордана-реки в комнате Стража...
     Когда первый яростный и  бесполезный  порыв  немедленно  освободиться
угас,  столкнувшись  с  неумолимой  прочностью  веревки,  Павел   перестал
метаться, не расставаясь, однако, с надеждой на лучшее будущее.  Хотя  для
такой надежды не было ровным счетом никаких  оснований.  Его,  связанного,
просто сбросят с какого-нибудь  обрыва  или  моста  после  приличествующей
случаю церемонии - и оружие  сатаны  навсегда  погрузится  на  черное  дно
здешнего Иордана, избавив мир от опасности.
     Он проиграл, он был слишком самоуверен, слишком рассчитывал  на  свои
силы  и   недооценивал   возможностей   других,   этих   господ   офицеров
безопасности, он не имел опыта подобной  борьбы,  а  теперь  приобретенный
опыт ему уже вряд ли понадобится...
     Мысль пришла, вонзилась - острая, как пика: именно Стражи, именно эти
чудовищные нелюди с серо-лиловым студнем  вместо  плоти,  способные  почти
мгновенно залечивать свои раны, когда-то изгнали людей с Земли,  расселили
по клеткам других миров, заперли выходы-туннели  и  поставили  сторожей  в
каждой клетке! Да, здесь, в других мирах, остались именно сторожа -  Павлу
стало жарко от внезапной догадки, - а  очищенную  от  людей  Землю  заняли
другие нелюди с бесстрастными голосами и  студенистыми  внутренностями.  И
поставили сторожей в клетках. Вот оно что! Вот почему свершился Исход...
     Сознание работало с пронзительной ясностью,  в  канун  смерти  находя
ответы на все вопросы. Вот почему  люди  стали  другими,  вот  почему  они
выглядят бледными отсветами предков, тенями теней героев книг, вот  почему
постепенно пустеют миры - люди находятся в клетках и чахнут в неволе, сами
не замечая этого! Только на  Земле,  только  в  единении  с  ней  возможен
прежний расцвет, потому что человек - неотъемлемая часть земли... но никто
не знает об этом, а тот, кто, наконец, догадался, кто понял - скоро  ляжет
на речное дно, и тело  его  будут  рвать  на  куски  гладкоспинные  черные
твари...
     Увы, он не осознал всех сложностей поисков разгадки, был неосторожен,
нерасчетлив - и проиграл... Жалко маму, отца, Джуди - что ее ждет здесь, в
Десятиградье? - жалко всех, живущих, нет, прозябающих в Городе  У  Лесного
Ручья, эдемцев, плясунов, жалко всех, угасающих в разных клетках и даже не
задумывающихся о своем угасании. Жалко,  что  не  сумел  дойти  до  конца,
уничтожить  студенистых,  заполонивших  родину  предков,  -  запертую   за
туннелями землю, без которой просто не могут прожить люди...
     Застучало, заскрипело, послышались шаги.
     - Берись, вынесем сатану.
     Его ухватили за плечи и ноги, подняли. Павел вслушивался  в  шарканье
подошв и тяжелое дыхание несущих мешок, понимая,  что  это  его  последний
путь - и все-таки продолжая надеяться и готовился бороться. Он  ничего  не
собирался говорить им, потому что знал:  любые  слова  бесполезны,  он  не
убедит их ни в чем, и бесполезно просить пощады. Да и не думал он  просить
пощады, унижаться перед этими студенистыми... А люди -  что  люди?  -  вот
они-то как раз и есть беспомощные орудия сатаны. Доносчики...
     Зазвучали, приближаясь, негромкие голоса.
     - Давайте сюда, - скомандовал знакомым  густым  басом  бравый  офицер
безопасности, которого, подумал Павел, он  никогда  не  видел  и  вряд  ли
теперь увидит. - Аникин, помоги ребятам.
     Подхватили поперек спины, положили на что-то жесткое, пошатывающееся.
Раздалось чавканье тяжелых ног по грязи, хриплый  короткий  рев  какого-то
животного. Кто-то крикнул раздраженным голосом:
     - Ну, куда с конем, осади! Не видишь - груз везем.
     В ответ раздалось зычное:
     - Страж, брат из овражных просит не ждать и благословляет.
     В ответ прозвучало медленное и бесстрастное:
     - Хорошо. Остальные братья ждут у пяти тополей. Прошу занимать места.
Вокруг телеги - господа офицеры; поклоняющиеся - сзади,  в  десяти  шагах.
Господин офицер Корнеев, скачи в квартал звонильщиков, пусть готовятся,  а
оттуда прямо к Иордану. Место освятили?
     - Заканчивают, там Синицын.
     - Тогда в путь.
     Телега дернулась, взвизгнули колеса.
     "Кажется, все", - холодея, подумал Павел, отчаянно  и  безрезультатно
напрягаясь всем телом.
     Ехали медленно и молча, телега переваливалась с боку на  бок,  ударяя
жестким днищем ему в спину. Потом что-то забормотали вокруг -  непонятное,
но,  кажется,  почтительное,  Страж  громко  сказал:   "Приветствую   вас,
браться", - послышался отвратительный жесткий  шорох  плащей  и  вразнобой
зазвучали  одинаковые  монотонные  голоса:  "Приветствую   тебя,   брат...
Приветствую тебя, брат", - сливаясь в унылый серый  поток.  Дальше  ехали,
негромко переговариваясь о  своих  делах,  о  том,  что  Господь  одобряет
решение бюро, да  что  опять  вот  дожди  зарядили,  Игорь  Литвинов  ногу
вывихнул у Антоновых безбородых, а стеклодувы коней упустили  в  Протухшей
низине; что за  старыми  банями  всю  ночь  копали,  да  бестолку,  а  три
господина офицера в Змеином городке забрели под окно к лежале и с  веселых
глаз пытались перевернуть бронетранспортер...
     Потом  остановились.  Хрипло  зарявкали   животные,   вокруг   телеги
зашуршали шаги по траве.
     - Дождь будет, - озабоченно сказал кто-то.
     - Святое дело  сделаем  -  и  разъедемся,  -  отозвались  медленно  и
монотонно. - Несите, только на край не становитесь - может обвалиться.
     - Скажу ему кое-что напоследок, - вмешался другой бесстрастный голос.
     - Осторожно, брат. Павел Корнилов не то, что твои господа  офицеры  -
он-то может перевернуть бронетранспортер в твоем Змеином городке.
     - Не беспокойся, брат, проблема снята. Завтра соберемся по отмене мер
предосторожности.
     Жестко  зашуршало,  приближаясь.  Павел   почувствовал,   что   Страж
остановился у телеги -  и  рванулся  навстречу  этому  чудовищу,  до  боли
закусив губу от бессилия. Если бы он мог, если бы он только мог!..
     - Сожалею, Павел Корнилов, - тихо сказал Страж. - Поверь, я  искренне
сожалею, но мы просто не можем поступить по-другому. Мы ни в чем  тебя  не
обвиняем и не желаем тебе зла. Но иначе нельзя. Вся твоя беда в  том,  что
ты пришел слишком рано. Еще не время...
     - Ого, там уже полило! - басом воскликнули в стороне.
     Павел почти не воспринимал слова Стража, он  понял  только,  что  это
конец, конец, он навсегда уходит из жизни, не разломав клеток, не выпустив
этих несчастных из  клеток,  охраняемых  чудовищами,  изгнавшими  людей  с
Земли... Он понял, что нет никакой надежды на спасение, потому что  чудес,
к сожалению, не бывает - и изо всех  сил  забарахтался  в  мешке,  пытаясь
разорвать веревки и побороться за свободу, и вцепиться в жизнь. В жизнь!..
     Навалившись, сдавили шею, так, что хрустнули  позвонки,  схватили  за
ноги, ударили кулаком в пах. Понесли, бормоча ругательства -  и  замолчали
вдруг люди и Стражи, и падала, падала тишина, безжалостная вечная  мертвая
тишина,  Боль,  наконец,  отхлынула,  и  он  вспомнил  Создателя  Мира   и
попробовал мысленно воззвать к нему, но и это не получалось. Создателю  не
было никакого дела до него, Павла Корнилова, и не было ему  никакого  дела
до этих миров-клеток,  сотворенных  вовсе  не  им,  а  злыми  студенистыми
чудовищами...
     До боли, до крика жаждал Павел жить и  продолжать  свой  путь,  разум
отказывался принимать страшную реальность, не хотел сдаваться,  признавать
свое  поражение,  полный,  окончательный  и  бесповоротный  разгром  -  но
заунывным ужасным звуком врывался в уши плеск быстрой воды.
     "Увижу ли хоть кого-нибудь там?.."
     - Бросаем, - буднично сказал один из палачей.
     - Близко  не  подходи,  видишь  -  трещина,  -  отозвался  другой.  -
Раскачаем.
     "Конец, - с тоской подумал Павел. - Несчастные вы люди..."




                           ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КЛЮЧ

     Шуршал, шуршал по стеклам дождь, словно, цокая коготками, без  устали
кружил в пространстве, ограниченном  оконной  рамой,  невидимый  маленький
зверек. За  стеной  нараспев  бубнили  чьи-то  бесцветные  голоса,  иногда
обессиленно  затихая  и  вновь  принимаясь  разматывать  блеклую  вереницу
непонятных слов. Сквозь щели просачивался оттуда тусклый  свет,  дрожа  от
слабости припадал к полу, покрытому узким  грубым  половиком,  ведущим  от
запертой двери к  кровати.  На  стене  висела  небольшая  темная  доска  с
нарисованным изображением худощавого мужчины с длинными вьющимися волосами
и бородкой, с золотистым кругом над головой. Лицо мужчины было  задумчивым
и слегка утомленным, большие глаза смотрели строго, их взгляд  настигал  в
любом углу. Наверное, это был чудаковатый Иисус Христос. Кровать и табурет
у окна  составляли  всю  обстановку  комнаты.  За  маленькими  стеклянными
квадратиками  окна,  обрамленными  узкими  деревянными  планками,   быстро
погружалась в темноту стена дома, за дорогой - грязным месивом, в  котором
едва угадывались две извилистые, залитые дождем колеи.
     Темная фигура, возникшая за окном словно ниоткуда,  заставила  Джудит
вздрогнуть,  вместе  с  табуретом  качнуться  вперед,  прижаться  лицом  к
деревянным планкам. Она разглядела смутно белеющее лицо, черный платок  на
голове, длинную темную одежду с широкими  рукавами.  Фигура  приблизилась,
подняла руки. Хлопнули, закрываясь, ставни,  в  ответ  задребезжало  окно,
стукнул засов - и  в  комнате  стало  еще  темнее.  Голоса  за  стеной  на
мгновение     стихли,     а     затем     опять     затянули     заунывное
полупение-полупричитание.
     Джудит вздохнула, поднялась с табурета и пересела на жесткую кровать,
застеленную колючим одеялом, подобрала под себя босые ноги и  облокотилась
на  плоскую,  тоже  колючую  подушку.  Хотелось  плакать.  Опять  хотелось
плакать. Вновь накатывалось привычное и  такое  давным-давно  опостылевшее
глухое отчаяние, как и раньше, длинными-длинными ночами,  когда  утомленно
стихала музыка,  утыкались  носами  в  столы  все  эти  упившиеся  зануды,
разгребая пустые стаканы, и она спускалась со  сцены,  надевала  платье  и
брела домой,  и,  словно  в  колодец,  погружалась  в  равнодушную  тишину
спальни.
     Никому не нужны были ее танцы, тот неповторимый ритм, что рождался  в
ней на замызганной сцене, те движения, что приходили будто ниоткуда,  сами
собой, когда тело начинало жить своей особенной  жизнью  и  плыло,  летело
сквозь музыку, содрогаясь от творимого в этот миг танца,  стремясь  зажечь
сидящих за столами унылых подобий людей. Она мечтала о Сфере  Владык,  где
все должно быть совсем по-другому, она отчаянно верила, что ей повезет...
     Повезло... Джудит уткнулась лицом в подушку. Явился  некто  с  живыми
глазами, некто чувствующий и думающий, сильный и  смелый,  некто,  готовый
перевернуть вверх дном, сотрясти и разбудить все миры - и пропал. Осталось
унылое бормотанье за стеной, запертая комната, дождь и грязь в темноте  за
окном. Вторая ночь навалилась - и если он не придет...
     Нет! Девушка стукнула ладонью по подушке. Только не раскисать!  Пусть
только отбормочут и заснут эти унылые женщины в черных  платках  -  и  она
попробует выбраться отсюда. Плечом разобьет окно, кулаком вышибет  ставни.
А пока...
     Она подтянула к лицу подол платья, оторвала  зубами  длинную  полосу.
Белое платье... Ох, подвело ее  белое  платье!  Любое  другое,  только  не
светлое - и она могла бы остаться незамеченной в темноте, когда  ворвались
на площадь с разных сторон. Не хватило ей выдержки, бросилась  от  забора,
прочь  от  чавкающего  топота,  от  плеска  потревоженных  луж.   Догнали,
схватили,  сопя,  что-то  возбужденно  говоря  приглушенными  голосами  на
незнакомом языке. Царапала заросшие жесткими волосами лица,  кусала  чужие
кисло воняющие руки, но вцепились сзади в ее длинные  волосы,  ударили  по
пояснице, а потом в живот, так, что ночь словно стала еще темнее. Дальше -
мокрый холодный каменный пол, и  опять  вокруг  темнота.  И  наконец,  уже
утром, двое здоровяков в коротких штанах, серых вязаных свитерах и грязных
сапогах  до  колен  повели  ее,  босую,  непролазными  кривыми   улочками,
похохатывая, переговариваясь, помахивая длинными  ножами  и  шаря  жадными
взглядами по разорванному на груди платью.
     И вот - унылое низкое строение, просторный двор, темные платки в  два
ряда, до самых дверей, а под платками бесцветные женские лица.  Полупустая
комната. Бородатый Христос на темной доске. Клетчатое  окно.  И  тоскливое
бормотанье за стеной - весь день, до вечера. И даже сейчас, ночью...
     Он придет, он конечно придет,  он  сильный,  от  его  взгляда  падают
деревья! Что эти громилы против него? Разве помогут их ножи? Он просто  до
сих пор ищет ее, ищет ее в этом  грязном  сером  городе  с  подслеповатыми
окнами. И сейчас она попробует подать ему знак.
     Джудит спрыгнула с кровати, подошла к окну. Ломая  ногти,  попыталась
потянуть на себя узкую планку, удерживающую  маленький  квадратик  стекла.
Планка долго не поддавалась, хотя и  пошатывалась,  а  потом  вдруг  легко
отскочила, с негромким стуком упав на пол. Девушка  принялась  за  другие,
настороженно прислушиваясь  к  тихим  голосам  за  стеной.  Из-под  ногтей
сочилась кровь, но все-таки ей удалось полностью освободить от переплета и
вынуть стеклянный квадрат. Она опустила в образовавшееся отверстие длинный
белый лоскут, разжала пальцы. Лоскут застрял между окном и ставнями и  его
пришлось протолкнуть оторванной планкой. Теперь  он  лежал  под  окном  на
земле, и Джудит верила, что Павел увидит его и  все  поймет.  Если  же  не
увидит... если он вообще... Она боялась своих мыслей, она просто не хотела
ни о чем думать.
     За  стеной  вдруг  повисло  длительное  молчание.  Потом   заскрипели
половицы, зашелестели слабые голоса. Робкий свет  в  щелях  пропал,  опять
что-то заскрипело и раздался тихий  стук.  "Ушли,  -  подумала  Джудит.  -
Неужели наконец-то успокоятся, уснут?"
     Она лежала ничком на  колючем  одеяле,  положив  голову  на  руку,  и
захлебывалась темнотой. Ей казалось, что она находится  на  дне  глубокого
черного колодца с гладкими  стенами,  под  холодной  толщей  черной  воды.
Колодец вырыт в дремучем лесу,  в  самой  его  глубине,  куда  никогда  не
пробраться ни пешему, ни конному. Постепенно  в  этой  безысходной  черной
толще  началось  едва  заметное   движение,   колыхнувшее,   приподнявшее,
заставившее медленно вращаться ее тело, словно кто-то  там,  наверху,  под
солнцем, опустил в колодец огромную длинную ложку  и  принялся  помешивать
черную воду, стараясь растворить ее тело, как кристаллик соли в стакане.
     Она плыла, вращалась в черноте, и вот уже исчезло, провалилось дно, и
черный водоворот кружил ее все быстрее и быстрее, засасывая,  затягивая  в
мертвую необъятную  бездну...  "Джуди...  -  далеким  эхом  раздавалось  в
бездне. - Джуди..."
     Она открыла глаза, приподняла голову, ничего не соображая в  темноте,
с лихорадочно колотящимся сердцем вслушиваясь, стараясь  уловить  хотя  бы
слабый отзвук того чудесного голоса.
     - Джуди, - опять прошептали за окном.
     Девушка едва  сдержала  радостный  крик,  бросилась  к  окну,  больно
ударилась ногой о табурет, со стуком упавший на пол.
     - Павел, милый, я знала... знала!..
     Она протянула в окно руку и почувствовала  нежное  прикосновение  его
пальцев.
     - Ты одна?
     - Да. Выломай эти деревяшки, только тихо: я не знаю, где они спят.
     - Кто? Тихие матери?
     - Не зна